Слушай, Диана, ты ведь не осуждаешь себя за то, что пьешь, ешь, поешь или смеешься?
– Но это не одно и то же.
– Абсолютно одно и то же.
– Может быть, все дело в смехе? – решила я. – Я всегда думала, что занятия любовью подразумевают трепетный восторг и благоговейный торжественный экстаз. Помню кинокартину, которая произвела на меня огромное впечатление, она называлась „Источник".
– Я ее тоже видел. Ее надо было назвать „Мраморная Девственность". Что за пара непробиваемых ослов! Я уверен, что она направила целое поколение американских подростков прямиком к онанизму.
– Дело просто в том… нельзя всегда смеяться.
– Нет, это невозможно. Ты должна смеяться до тех пор, пока не вынуждена заплакать. Разве я нравился бы тебе больше, если бы был всегда таким, как в ту ночь в ванной „Королевского дуба"? И сразу после нее? – спросил Том.
– Нет, но я, наверно, даже лучше понимаю тебя в том состоянии. Я никогда до тех пор не видела тебя уязвимым и чувствующим боль. Это было почти облагораживающим явлением.
– Да, но я с радостью обойдусь и без боли. Особенно когда у меня есть исцеляющая ты. Ты ведь сделала это. Сделала для меня. Ты и занятия любовью.
До некоторой степени слова Тома были правдой; он был близок к помешательству, почти одержим, когда мы начали ездить на Козий ручей каждый день после ночи в „Королевском дубе". Убеждение, что в лесах творится что-то неладное, очень мучило его. Я не могла постичь глубины беспокойства Тома, а он не мог или не хотел объяснить мне его причину. Том часами стоял или сидел, уставившись в темную воду ручья или в гущу деревьев, и молчал, его голубые глаза были непроницаемыми. Он подолгу расхаживал взад-вперед, плохо спал и пил намного больше, чем я когда-либо видела. Не уходил в леса, ни один, ни со Скретчем, Мартином Лонгстритом или Ризом Кармоди, а они не появлялись в его доме. Том больше не играл на гитаре после обеда для Хилари и меня, хотя записи звучали на стерео почти беспрерывно. Музыка была мрачная, траурная и печальная. И, хотя он следил за занятиями Хилари по стрельбе из лука, научил ее рыбной ловле и изготовлению приманок и крючков, он делал это почти машинально, без сосредоточенного внимания, к которому привыкла девочка.
– Том злится на меня? – печально спросила она однажды по пути домой в Пэмбертон.
– Нет, – заверила я. – Он обеспокоен тем, что в лесах творится что-то неладное – с растениями или с животными, и он не может понять, что именно, поэтому Том очень много размышляет об этом. Сейчас нам надо быть такими тихими и спокойными, какими мы только сможем, и дать ему возможность разрешить эту проблему.
– Как ты думаешь, что случилось? – спрашивала я Тома вновь и вновь. – Что-то, чего ты не можешь видеть, слышать, унюхать или попробовать на вкус? Что это такое, как думаешь?
– Не знаю, – отвечал он. – Скретч убежден больше меня. Абсолютно убежден. Говорит, что чувствует это, видит во сне. А такой довод для него решающий. Скретч не ошибается в отношении леса, просто никогда не ошибается. Но он тоже не может определить в чем дело. Но что-то есть, Диана. Там, в глубине лесов, это можно иногда почувствовать… Я соображу, в чем дело. До меня должно дойти. Я найду ответ.
– Может быть, тебе будет лучше, если мы не будем приезжать некоторое время? – предложила я.
– Нет, ради Бога. Ты и Хилари – единственные чистые, теплые существа в этой несчастной зиме. Приезжайте, прошу вас. Вы – мое спасение от безумия. Вы – мое равновесие.
Поэтому мы не перестали приезжать. Мы появлялись каждый день после школьных занятий и оставались почти до десяти часов вечера. В выходные мы приезжали с утра и оставались допоздна. Вскоре получилось так, как я и говорила Тиш: я почувствовала, что не живу нигде или, скорее, обитаю в воздухе, как птица; Пэмбертон больше не был моим домом, не был им и Козий ручей. Я усердно продолжала выполнять свои обязанности у мисс Деборы, а Хилари старательно занималась тусклой школьной работой, причем с удивительно небольшим ворчанием. Том педантично соблюдал свое расписание уроков, но они не были больше согреты его прежним пылом. Временами я встречала его в студенческом городке в перерыве между занятиями, он небрежно махал мне руной, я махала в ответ, но Том не разыскивал меня, и мы не уезжали из колледжа вместе. Единственное отличие Тома нынешнего от Тома тех дней, когда мы еще не стали любовниками, заключалось в том, что теперь, когда я видела его шагающим в сопровождении студентов и коллег, он редко смеялся, не пел и не танцевал.
Он был лишь слабым отблеском прежнего Тома. Любовь, которой мы занимались в первые дни наших отношений, была более настойчивой и необходимой, чем какая-либо другая, памятная мне, за исключением одного совершенно ужасного раза. В те первые дни Том мало принадлежал Хилари и мне, он просто был рядом.
Но затем, в начале февраля, когда на болоте наступили серые, теплые дни, когда позеленели сережки, развернулись первые папоротники, а стальное небо над деревьями, смягчившись, превратилось в молочный свод обманчивой весны, нам показалось, что Том сбросил, как сбрасывают плащ, темный груз лесов со своих плеч и вскоре стал почти самим собой, острием живого пламени, которого нам так недоставало. Он вновь отправился на болото со Скретчем, Ризом Кармоди и Мартином Лонгстритом, пробыл там всю ночь, а вернулся прежним Томом, хотя и очень усталым. И тогда любовь и смех начались всерьез.
– В конце концов, что же произошло? – спросила я Тома в ночь возвращения, после буйной и радостной любви на причале.
– Ничего, – ответил он. – И в то же время все. Мы просто… позаботились о некоторых вещах и осмотрелись кругом. Болото зеленеет так, как и должно. Мы слышали квакш. Это всегда приносит мне радость – видеть, что весна опять возвратилась на Биг Сильвер. Даже эта, ложная весна.
– Так вот, – продолжала я разговор с Тиш, сидя в одном из ресторанов Атланты через много дней после той ночи. – Должны же люди говорить. А я не собираюсь просить господ из Пэмбертона изменить течение их несравненных жизней ради меня и не предполагаю, что они попросят меня о подобном одолжении. У меня есть слабая, очень слабая надежда, что хотя бы немногие из них могут быть рады за Тома, Хилари и меня.
– Они будут рады, со временем, – заверила Тиш. – Если ваш образ жизни действительно делает вас счастливыми. Знаешь ли, мы не чудовища. Просто все уже радовались за тебя и за Картера. У него давно не было счастья в жизни. И, кроме того, ты слишком многого хочешь, ожидая, что люди из маленького городка будут ставить благожелательность выше первоклассных сплетен.
Мы закончили пить мартини в глубоком молчании и заказали обед. Затем Тиш проговорила:
– Есть еще кое-какие слухи, но это мне нравится куда меньше, чем сплетни о сексе в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169
– Но это не одно и то же.
– Абсолютно одно и то же.
– Может быть, все дело в смехе? – решила я. – Я всегда думала, что занятия любовью подразумевают трепетный восторг и благоговейный торжественный экстаз. Помню кинокартину, которая произвела на меня огромное впечатление, она называлась „Источник".
– Я ее тоже видел. Ее надо было назвать „Мраморная Девственность". Что за пара непробиваемых ослов! Я уверен, что она направила целое поколение американских подростков прямиком к онанизму.
– Дело просто в том… нельзя всегда смеяться.
– Нет, это невозможно. Ты должна смеяться до тех пор, пока не вынуждена заплакать. Разве я нравился бы тебе больше, если бы был всегда таким, как в ту ночь в ванной „Королевского дуба"? И сразу после нее? – спросил Том.
– Нет, но я, наверно, даже лучше понимаю тебя в том состоянии. Я никогда до тех пор не видела тебя уязвимым и чувствующим боль. Это было почти облагораживающим явлением.
– Да, но я с радостью обойдусь и без боли. Особенно когда у меня есть исцеляющая ты. Ты ведь сделала это. Сделала для меня. Ты и занятия любовью.
До некоторой степени слова Тома были правдой; он был близок к помешательству, почти одержим, когда мы начали ездить на Козий ручей каждый день после ночи в „Королевском дубе". Убеждение, что в лесах творится что-то неладное, очень мучило его. Я не могла постичь глубины беспокойства Тома, а он не мог или не хотел объяснить мне его причину. Том часами стоял или сидел, уставившись в темную воду ручья или в гущу деревьев, и молчал, его голубые глаза были непроницаемыми. Он подолгу расхаживал взад-вперед, плохо спал и пил намного больше, чем я когда-либо видела. Не уходил в леса, ни один, ни со Скретчем, Мартином Лонгстритом или Ризом Кармоди, а они не появлялись в его доме. Том больше не играл на гитаре после обеда для Хилари и меня, хотя записи звучали на стерео почти беспрерывно. Музыка была мрачная, траурная и печальная. И, хотя он следил за занятиями Хилари по стрельбе из лука, научил ее рыбной ловле и изготовлению приманок и крючков, он делал это почти машинально, без сосредоточенного внимания, к которому привыкла девочка.
– Том злится на меня? – печально спросила она однажды по пути домой в Пэмбертон.
– Нет, – заверила я. – Он обеспокоен тем, что в лесах творится что-то неладное – с растениями или с животными, и он не может понять, что именно, поэтому Том очень много размышляет об этом. Сейчас нам надо быть такими тихими и спокойными, какими мы только сможем, и дать ему возможность разрешить эту проблему.
– Как ты думаешь, что случилось? – спрашивала я Тома вновь и вновь. – Что-то, чего ты не можешь видеть, слышать, унюхать или попробовать на вкус? Что это такое, как думаешь?
– Не знаю, – отвечал он. – Скретч убежден больше меня. Абсолютно убежден. Говорит, что чувствует это, видит во сне. А такой довод для него решающий. Скретч не ошибается в отношении леса, просто никогда не ошибается. Но он тоже не может определить в чем дело. Но что-то есть, Диана. Там, в глубине лесов, это можно иногда почувствовать… Я соображу, в чем дело. До меня должно дойти. Я найду ответ.
– Может быть, тебе будет лучше, если мы не будем приезжать некоторое время? – предложила я.
– Нет, ради Бога. Ты и Хилари – единственные чистые, теплые существа в этой несчастной зиме. Приезжайте, прошу вас. Вы – мое спасение от безумия. Вы – мое равновесие.
Поэтому мы не перестали приезжать. Мы появлялись каждый день после школьных занятий и оставались почти до десяти часов вечера. В выходные мы приезжали с утра и оставались допоздна. Вскоре получилось так, как я и говорила Тиш: я почувствовала, что не живу нигде или, скорее, обитаю в воздухе, как птица; Пэмбертон больше не был моим домом, не был им и Козий ручей. Я усердно продолжала выполнять свои обязанности у мисс Деборы, а Хилари старательно занималась тусклой школьной работой, причем с удивительно небольшим ворчанием. Том педантично соблюдал свое расписание уроков, но они не были больше согреты его прежним пылом. Временами я встречала его в студенческом городке в перерыве между занятиями, он небрежно махал мне руной, я махала в ответ, но Том не разыскивал меня, и мы не уезжали из колледжа вместе. Единственное отличие Тома нынешнего от Тома тех дней, когда мы еще не стали любовниками, заключалось в том, что теперь, когда я видела его шагающим в сопровождении студентов и коллег, он редко смеялся, не пел и не танцевал.
Он был лишь слабым отблеском прежнего Тома. Любовь, которой мы занимались в первые дни наших отношений, была более настойчивой и необходимой, чем какая-либо другая, памятная мне, за исключением одного совершенно ужасного раза. В те первые дни Том мало принадлежал Хилари и мне, он просто был рядом.
Но затем, в начале февраля, когда на болоте наступили серые, теплые дни, когда позеленели сережки, развернулись первые папоротники, а стальное небо над деревьями, смягчившись, превратилось в молочный свод обманчивой весны, нам показалось, что Том сбросил, как сбрасывают плащ, темный груз лесов со своих плеч и вскоре стал почти самим собой, острием живого пламени, которого нам так недоставало. Он вновь отправился на болото со Скретчем, Ризом Кармоди и Мартином Лонгстритом, пробыл там всю ночь, а вернулся прежним Томом, хотя и очень усталым. И тогда любовь и смех начались всерьез.
– В конце концов, что же произошло? – спросила я Тома в ночь возвращения, после буйной и радостной любви на причале.
– Ничего, – ответил он. – И в то же время все. Мы просто… позаботились о некоторых вещах и осмотрелись кругом. Болото зеленеет так, как и должно. Мы слышали квакш. Это всегда приносит мне радость – видеть, что весна опять возвратилась на Биг Сильвер. Даже эта, ложная весна.
– Так вот, – продолжала я разговор с Тиш, сидя в одном из ресторанов Атланты через много дней после той ночи. – Должны же люди говорить. А я не собираюсь просить господ из Пэмбертона изменить течение их несравненных жизней ради меня и не предполагаю, что они попросят меня о подобном одолжении. У меня есть слабая, очень слабая надежда, что хотя бы немногие из них могут быть рады за Тома, Хилари и меня.
– Они будут рады, со временем, – заверила Тиш. – Если ваш образ жизни действительно делает вас счастливыми. Знаешь ли, мы не чудовища. Просто все уже радовались за тебя и за Картера. У него давно не было счастья в жизни. И, кроме того, ты слишком многого хочешь, ожидая, что люди из маленького городка будут ставить благожелательность выше первоклассных сплетен.
Мы закончили пить мартини в глубоком молчании и заказали обед. Затем Тиш проговорила:
– Есть еще кое-какие слухи, но это мне нравится куда меньше, чем сплетни о сексе в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169