– Когда вывели герцога Норфолка и остальных и они опустились перед ней на колени на мостовой, она расчувствовалась до слез. Со словами «это ведь мои узники» она отпустила их на свободу. Поверь, Джейн, тебе нечего ее бояться.
Я улыбаюсь, но в этом как раз не уверена. Все освобожденные ею – католики. Однако я не хочу портить няне настроение, указывая на это. Мария не сказала, когда меня отпустит, и я с содроганием думаю, что могу провести здесь многие годы, если не всю жизнь. И посему я молю Господа, чтобы пресловутое королевское милосердие коснулось и той, кто исповедует опасную религию и в чьих жилах течет опасная кровь.
Королева Мария
Тауэр, Лондон, август 1553 года.
Сегодня у меня первая встреча с Симоном Ренаром, новым послом моего возлюбленного кузена, императора. Я хорошо знаю: воля Карла – оказать мне содействие в исполнении великих задач, что стоят предо мной, и, Бог свидетель, я в нем нуждаюсь. В начале этого месяца Тайный совет официально присягнул мне на верность, доподлинно зная, что, хотя формально я могу отказать в прощении тем, кто поддержал захватчицу Джейн, я не посмею отстранить всех моих лордов, потому что они мне нужны. Я, конечно, для виду выказала им свое неудовольствие, но в конце концов каждому без исключения позволила поцеловать мне руку, к неописуемой их благодарности. Некоторые, расчувствовавшись, заплакали от облегчения.
Даже Винчестер и Пемброк, которых я недолго продержала в тюрьме, теперь вернулись за стол заседаний. Пемброк поспешил расторгнуть брак своего сына с сестрой захватчицы и, как говорят, выставил девушку из дому. Теперь она с родителями в Шине, отвергнутая и опозоренная.
В совете заметно отсутствие одного члена – Томаса Кранмера, которого я не стану жаловать титулом архиепископа Кентерберийского. Его я считаю ответственным в крушении брака моего отца и моей, блаженной памяти, матушки и главным виновником установления в Англии еретической протестантской веры. Он лишен сана и пребывает в заключении.
Ренар стоит напротив, щеголеватый человек невысокого роста, со смуглым по-итальянски цветом лица и крупным носом. Держится он почтительно, как подобает дипломату, но я слышала, что он человек стойких убеждений и большого морального мужества. Карл не ошибся в своем выборе.
– Господин посол, добро пожаловать, – говорю я с улыбкой. – Позвольте высказать вам, сколь большое доверие я питаю к вам, и не только потому, что вы связываете меня со страной моей возлюбленной матушки, но также потому, что знаю: вы будете мне верны, равно как и католической вере.
– Ваше величество очень добры, – отвечает он. – Позвольте вас заверить, что я сделаю для вас все, что в моих силах, не ища при этом легких путей.
Я чувствую намек.
– Прошу вас, говорите свободно, – предлагаю я.
Лицо Ренара вдруг омрачается печалью.
– Сударыня, я весьма обеспокоен. Простите меня за прямоту, но мне кажется, что в последние недели ваше величество чересчур склонны к милосердию. Милосердие есть похвальное качество государей, но иногда от монарха требуется проявить жесткость в наказании изменников. То есть тех, кто представляет собой серьезную угрозу вашему благоденствию, – я уверен, что мне не нужно их называть.
– Я просила вас быть откровенным, ваше превосходительство, – прерываю я. – Вы знаете, как я ценю ваши советы и что все, сказанное вами в этой комнате, останется между нами.
– Хорошо, сударыня. Я имею в виду Нортумберленда, Суффолка, Гилфорда Дадли и, превыше всего, леди Джейн. На их примере следует преподать урок всем остальным. Их необходимо казнить.
Следует неловкое молчание. Я надеялась, что об этом он не попросит.
– Господин посол, я не могу дать санкцию на казнь леди Джейн. Она оказалась слепым орудием в руках жестоких мужей.
– Сударыня! – с жаром восклицает он. – Вы поддаетесь слабости, которая будет иметь роковые последствия! Может быть, она и невинна, но пока эта молодая леди жива, она всегда будет путеводной звездой для протестантских мятежников или для тех, кто по той или иной причине имеет счеты к вашему величеству.
– Не могу в это поверить. По всем отзывам она никогда не хотела быть королевой. Ее силой принудили надеть корону. Она бы ни за что не учинила мятежа против нас, в этом я не сомневаюсь.
– Нет, она самолично – возможно, нет. Но другие могли бы, от ее имени. Она опасна самим своим существованием.
– Я едва ли с вами соглашусь. Вспомните, что люди без энтузиазма восприняли ее коронацию. Кто же поддержит ее сейчас?
– Все, кто недоволен вами, сударыня. Вы взошли на престол под одобрение, но сегодняшнее ликование неизбежно закончится. Вам предстоит принять трудные решения. Будьте уверены, что восстановление истинной веры не встретит всеобщего одобрения в этой забытой Богом стране.
– Полагаю, что вы преувеличиваете, господин посол. Мои подданные хорошо знали о моих религиозных убеждениях, когда выступили в мою поддержку. Они знали, что будет означать мое правление. И я искренне верю, что это показывает, как они в большинстве своем желают вернуться в лоно истинной Церкви. Но я частично последую вашему совету. Чтобы вы не волновались, я пошлю на плаху изменника Нортумберленда. Суффолка я уже простила, и слова своего не нарушу. Гилфорд Дадли слишком молод, он такой же ставленник своего отца, как и леди Джейн. Они останутся в Тауэре, но казнить их я не могу.
– Ваше величество излишне милосердны, – повторяет Ренар разочарованным тоном.
– Господин посол, если бы я послала на казнь всех, кто был замешан в этом заговоре, то осталась бы без подданных, – примирительно говорю я.
– И я о том же, – произносит он. – Вот почему вы не можете сохранить жизнь леди Джейн.
– Нам придется разойтись во мнениях по этому вопросу. – Я поднимаюсь. – Простите, что вынуждена вас огорчить, но я не могу согласиться проливать невинную кровь. И это мое последнее слово.
Леди Джейн Дадли
Тауэр, Лондон, август 1553 года.
В середине августа королева покинула Тауэр и отправилась в Ричмонд; я знаю, что она уехала, потому что внезапно наступила тишина. Несколько дней спустя суд в Вестминстер-холле приговорил Нортумберленда к смерти. Говорят, он ползал на коленях, жалобно всхлипывая, признавался в преступлениях и умолял о пощаде. Его мольбам не вняли.
В последнем прошении, ища возможность смягчить сердце королевы, этот трус Дадли публично объявил о переходе в католическую веру. Но все оказалось тщетным. Сегодня он отправился на плаху. Я смотрю из окна, как повозка с его изуродованным телом, укрытым мешковиной, возвращается с Тауэр-хилл в церковь Святого Петра-в-оковах, где герцога положат рядом с Анной Болейн, Екатериной Говард и его старым врагом, регентом Сомерсетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Я улыбаюсь, но в этом как раз не уверена. Все освобожденные ею – католики. Однако я не хочу портить няне настроение, указывая на это. Мария не сказала, когда меня отпустит, и я с содроганием думаю, что могу провести здесь многие годы, если не всю жизнь. И посему я молю Господа, чтобы пресловутое королевское милосердие коснулось и той, кто исповедует опасную религию и в чьих жилах течет опасная кровь.
Королева Мария
Тауэр, Лондон, август 1553 года.
Сегодня у меня первая встреча с Симоном Ренаром, новым послом моего возлюбленного кузена, императора. Я хорошо знаю: воля Карла – оказать мне содействие в исполнении великих задач, что стоят предо мной, и, Бог свидетель, я в нем нуждаюсь. В начале этого месяца Тайный совет официально присягнул мне на верность, доподлинно зная, что, хотя формально я могу отказать в прощении тем, кто поддержал захватчицу Джейн, я не посмею отстранить всех моих лордов, потому что они мне нужны. Я, конечно, для виду выказала им свое неудовольствие, но в конце концов каждому без исключения позволила поцеловать мне руку, к неописуемой их благодарности. Некоторые, расчувствовавшись, заплакали от облегчения.
Даже Винчестер и Пемброк, которых я недолго продержала в тюрьме, теперь вернулись за стол заседаний. Пемброк поспешил расторгнуть брак своего сына с сестрой захватчицы и, как говорят, выставил девушку из дому. Теперь она с родителями в Шине, отвергнутая и опозоренная.
В совете заметно отсутствие одного члена – Томаса Кранмера, которого я не стану жаловать титулом архиепископа Кентерберийского. Его я считаю ответственным в крушении брака моего отца и моей, блаженной памяти, матушки и главным виновником установления в Англии еретической протестантской веры. Он лишен сана и пребывает в заключении.
Ренар стоит напротив, щеголеватый человек невысокого роста, со смуглым по-итальянски цветом лица и крупным носом. Держится он почтительно, как подобает дипломату, но я слышала, что он человек стойких убеждений и большого морального мужества. Карл не ошибся в своем выборе.
– Господин посол, добро пожаловать, – говорю я с улыбкой. – Позвольте высказать вам, сколь большое доверие я питаю к вам, и не только потому, что вы связываете меня со страной моей возлюбленной матушки, но также потому, что знаю: вы будете мне верны, равно как и католической вере.
– Ваше величество очень добры, – отвечает он. – Позвольте вас заверить, что я сделаю для вас все, что в моих силах, не ища при этом легких путей.
Я чувствую намек.
– Прошу вас, говорите свободно, – предлагаю я.
Лицо Ренара вдруг омрачается печалью.
– Сударыня, я весьма обеспокоен. Простите меня за прямоту, но мне кажется, что в последние недели ваше величество чересчур склонны к милосердию. Милосердие есть похвальное качество государей, но иногда от монарха требуется проявить жесткость в наказании изменников. То есть тех, кто представляет собой серьезную угрозу вашему благоденствию, – я уверен, что мне не нужно их называть.
– Я просила вас быть откровенным, ваше превосходительство, – прерываю я. – Вы знаете, как я ценю ваши советы и что все, сказанное вами в этой комнате, останется между нами.
– Хорошо, сударыня. Я имею в виду Нортумберленда, Суффолка, Гилфорда Дадли и, превыше всего, леди Джейн. На их примере следует преподать урок всем остальным. Их необходимо казнить.
Следует неловкое молчание. Я надеялась, что об этом он не попросит.
– Господин посол, я не могу дать санкцию на казнь леди Джейн. Она оказалась слепым орудием в руках жестоких мужей.
– Сударыня! – с жаром восклицает он. – Вы поддаетесь слабости, которая будет иметь роковые последствия! Может быть, она и невинна, но пока эта молодая леди жива, она всегда будет путеводной звездой для протестантских мятежников или для тех, кто по той или иной причине имеет счеты к вашему величеству.
– Не могу в это поверить. По всем отзывам она никогда не хотела быть королевой. Ее силой принудили надеть корону. Она бы ни за что не учинила мятежа против нас, в этом я не сомневаюсь.
– Нет, она самолично – возможно, нет. Но другие могли бы, от ее имени. Она опасна самим своим существованием.
– Я едва ли с вами соглашусь. Вспомните, что люди без энтузиазма восприняли ее коронацию. Кто же поддержит ее сейчас?
– Все, кто недоволен вами, сударыня. Вы взошли на престол под одобрение, но сегодняшнее ликование неизбежно закончится. Вам предстоит принять трудные решения. Будьте уверены, что восстановление истинной веры не встретит всеобщего одобрения в этой забытой Богом стране.
– Полагаю, что вы преувеличиваете, господин посол. Мои подданные хорошо знали о моих религиозных убеждениях, когда выступили в мою поддержку. Они знали, что будет означать мое правление. И я искренне верю, что это показывает, как они в большинстве своем желают вернуться в лоно истинной Церкви. Но я частично последую вашему совету. Чтобы вы не волновались, я пошлю на плаху изменника Нортумберленда. Суффолка я уже простила, и слова своего не нарушу. Гилфорд Дадли слишком молод, он такой же ставленник своего отца, как и леди Джейн. Они останутся в Тауэре, но казнить их я не могу.
– Ваше величество излишне милосердны, – повторяет Ренар разочарованным тоном.
– Господин посол, если бы я послала на казнь всех, кто был замешан в этом заговоре, то осталась бы без подданных, – примирительно говорю я.
– И я о том же, – произносит он. – Вот почему вы не можете сохранить жизнь леди Джейн.
– Нам придется разойтись во мнениях по этому вопросу. – Я поднимаюсь. – Простите, что вынуждена вас огорчить, но я не могу согласиться проливать невинную кровь. И это мое последнее слово.
Леди Джейн Дадли
Тауэр, Лондон, август 1553 года.
В середине августа королева покинула Тауэр и отправилась в Ричмонд; я знаю, что она уехала, потому что внезапно наступила тишина. Несколько дней спустя суд в Вестминстер-холле приговорил Нортумберленда к смерти. Говорят, он ползал на коленях, жалобно всхлипывая, признавался в преступлениях и умолял о пощаде. Его мольбам не вняли.
В последнем прошении, ища возможность смягчить сердце королевы, этот трус Дадли публично объявил о переходе в католическую веру. Но все оказалось тщетным. Сегодня он отправился на плаху. Я смотрю из окна, как повозка с его изуродованным телом, укрытым мешковиной, возвращается с Тауэр-хилл в церковь Святого Петра-в-оковах, где герцога положат рядом с Анной Болейн, Екатериной Говард и его старым врагом, регентом Сомерсетом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121