И конечно, было бы опрометчиво с их стороны вдруг начать выдвигать обвинения.
Они снова подходят к кровати, с напускной значительностью щупают королю пульс и промокают лоб. Спрашивают образец его мочи. Это все притворство, потому что они не могут ничем ему помочь. Он натужными рывками вдыхает воздух и беспрестанно отхаркивает кровавую мокроту. Теперь ему уже недолго осталось. А Сидней все льет слезы.
– Боже милосердый, – плачет он, – не дай моему господину испытать нестерпимых мук, возьми его прежде.
Эдуард шевелится. Снаружи церковный колокол бьет три. День стоит жаркий и душный. В комнате нечем дышать. Доктора боятся, что свежий воздух принесет с собой вредные испарения, но юный Сидней их уже не слушает. Не обращая внимания на протесты Оуэна, он подходит к окну и распахивает его настежь. Однако особой разницы не чувствуется, ибо воздух на улице такой влажный, что слабый, ленивый ветерок, едва всколыхнувший шторы, совсем не приносит облегчения в спертую духоту комнаты.
Когда я выглядываю в окно, небо внезапно темнеет. Собирается гроза, и буря готова разразиться с минуты на минуту.
Возможно почувствовав это, его величество просыпается. Генри Сидней бросается к постели и подносит к его губам чашу с вином, но король не может пить.
– Благодарю вас за вашу заботу обо мне, Генри, – едва слышно хрипит он и глубоко вздыхает. – Мне так плохо, – бормочет он. – Я молю Господа избавить меня от мучений. – Затем окрепшим голосом он молится вслух: – Боже, Ты ведаешь, как счастлив я буду жить с Тобою вечно; и все же я бы жил и здравствовал во благо народа Твоего.
Затем он оборачивает свое страждущее лицо к Генри.
– Я так рад видеть вас рядом, – шепчет он и снова проваливается в забытье.
Уже без малого шесть. Буря бушует на протяжении двух часов, и за это время его величество просыпался дважды. Генри Сидней и доктор Оуэн сидят по сторонам кровати, а я по-прежнему стою в изножье. К нам присоединился капеллан Эдуарда, который тихо читает слова духовного утешения из Священного Писания. Ясно, что смерть рядом, что она прячется в тенях.
Король пытается заговорить, но не может из-за слабости, и все же ему удается шепотом произнести последнюю краткую молитву. Плачущий навзрыд Генри Сидней, держа в руках хрупкое тело, прижимает его к себе, пока юная жизнь Эдуарда угасает.
Наконец хриплое дыхание стихает, и Сидней нежно укладывает обмякшее тело обратно на подушки, закрывает покойнику глаза и складывает руки на мертвой груди. А тем временем с хмуро нависших небес раздается мощный удар грома. Долго потом среди темного народа, подверженного предрассудкам, будет ходить поверье, что эту бурю наслал старый король Гарри, разгневанный попранием своей воли.
Леди Мария
Ходдесден, 6 июля 1553 года.
Ранним вечером мы приближаемся к окраинам Ходдесдена, когда вдруг видим всадника, вымокшего и забрызганного грязью, который спешит нам навстречу. Он говорит, что его послал сэр Николас Трокмортон, один из моих верных друзей при дворе.
– Поворачивайте, миледи! – торопит гонец. – Ваши враги приготовили для вас западню. Вам грозит большая опасность!
Меня не нужно просить дважды. Быстро нацарапав записку посланнику императора, где я сообщаю, что как только услышу о смерти короля, провозглашу себя королевой, я поворачиваю лошадь вспять и скачу как ветер в ночи, в сторону моей крепости Кеннинг-холл в Норфорлке. Там я призову на помощь верное мне дворянство Восточной Англии.
Джон Дадли, герцог Нортумберленд
Дворец Гринвич, 7 июля 1553 года.
Необходимо поддерживать видимость, что король до сих пор жив, пусть весь двор уже несколько дней кишит слухами. Пищу доставляют в королевские апартаменты, как обычно; добивающимся аудиенций послам сообщили, что его величество отдыхает и примет их, как только ему станет лучше. Не думаю, чтобы де Шефф, к примеру, поверил хоть одному слову из сказанного, но дипломатический этикет запрещает ему возражать мне.
Самая насущная из проблем – это что делать с телом короля. Мне нужно скрывать его смерть как можно дольше – по крайней мере, до тех пор, пока мы не задержим леди Марию. По счастью, она уже на пути во дворец. Как только она окажется под стражей, я смогу провозгласить королевой леди Джейн, не боясь, что Мария отомстит или кинет клич о помощи среди своих сторонников или вообще поднимет армию.
А между тем тело короля по-прежнему лежит в его кровати. При такой жаре оно уже начинает разлагаться, и его больше нельзя так оставлять. О трауре и пышных государственных похоронах в данный момент не может быть и речи. Также я не могу тайно похоронить его в Вестминстерском аббатстве, в склепе, согласно требованию его покойного величества – боюсь, возникнут неудобные вопросы, когда о его смерти наконец объявят. И уж чего я совсем не хочу – но опасаюсь, того потребуют мои коллеги, – так это вскрытия. Изменение очереди престолонаследия – одно дело, а отравление миропомазанного монарха – совсем другое. И наказанием за это служит повешение и четвертование. Даже моя власть и влияние не выдержат такого открытия.
Поскольку вонь из запертой спальни становится все ощутимей в приемной, я решаю действовать.
Я годами содержу на жалованье кое-каких сомнительных личностей, без чьих услуг иногда бывает не обойтись. Вызываю четверых таких злодеев к себе, впуская их в кабинет попарно.
Первым двоим я говорю:
– Я заплачу вам каждому по двадцать золотых, если вы найдете и доставите мне свежий труп мальчика лет пятнадцати, с золотисто-рыжими волосами, хрупкого сложения. Подробности меня не интересуют, но имейте в виду, что на теле не должно быть признаков насилия. Положите его в гроб и спрячьте в парке позади дворца. И сразу приходите ко мне.
– Когда это нужно сделать, милорд? – спрашивает один из них.
– Сегодня ночью. И обязательно.
Двоим другим бандитам, более грубым и тупым, я велю взять тело, лежащее в королевской опочивальне, и в свинцовом гробу спешно похоронить под покровом ночи в Гринвич-парке.
– Да, не лишним будет прикрыть носы платками, – прибавляю я. – Каждый из вас получит по двадцать золотых за работу, но ваши жизни не будут стоить ни гроша, если вы хоть одной живой душе проболтаетесь о том, что сделали. За вами будут следить, предупреждаю.
И таким образом, его величество покойный король Эдуард Шестой предан земле в мелкой и безымянной могиле в большом парке, а тело убитого детфорского подмастерья, загримированное до неузнаваемости, позднее будет помещено, с большой помпой, в склеп в часовне Генриха Седьмого в Вестминстерском аббатстве, у ног основателя династии Тюдоров.
Дворец Гринвич, 8–9 июля 1553 года.
Дело оборачивается скверно. Леди Мария, как мне докладывают, избежала западни, и я понимаю, что нельзя более медлить с осуществлением моих планов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Они снова подходят к кровати, с напускной значительностью щупают королю пульс и промокают лоб. Спрашивают образец его мочи. Это все притворство, потому что они не могут ничем ему помочь. Он натужными рывками вдыхает воздух и беспрестанно отхаркивает кровавую мокроту. Теперь ему уже недолго осталось. А Сидней все льет слезы.
– Боже милосердый, – плачет он, – не дай моему господину испытать нестерпимых мук, возьми его прежде.
Эдуард шевелится. Снаружи церковный колокол бьет три. День стоит жаркий и душный. В комнате нечем дышать. Доктора боятся, что свежий воздух принесет с собой вредные испарения, но юный Сидней их уже не слушает. Не обращая внимания на протесты Оуэна, он подходит к окну и распахивает его настежь. Однако особой разницы не чувствуется, ибо воздух на улице такой влажный, что слабый, ленивый ветерок, едва всколыхнувший шторы, совсем не приносит облегчения в спертую духоту комнаты.
Когда я выглядываю в окно, небо внезапно темнеет. Собирается гроза, и буря готова разразиться с минуты на минуту.
Возможно почувствовав это, его величество просыпается. Генри Сидней бросается к постели и подносит к его губам чашу с вином, но король не может пить.
– Благодарю вас за вашу заботу обо мне, Генри, – едва слышно хрипит он и глубоко вздыхает. – Мне так плохо, – бормочет он. – Я молю Господа избавить меня от мучений. – Затем окрепшим голосом он молится вслух: – Боже, Ты ведаешь, как счастлив я буду жить с Тобою вечно; и все же я бы жил и здравствовал во благо народа Твоего.
Затем он оборачивает свое страждущее лицо к Генри.
– Я так рад видеть вас рядом, – шепчет он и снова проваливается в забытье.
Уже без малого шесть. Буря бушует на протяжении двух часов, и за это время его величество просыпался дважды. Генри Сидней и доктор Оуэн сидят по сторонам кровати, а я по-прежнему стою в изножье. К нам присоединился капеллан Эдуарда, который тихо читает слова духовного утешения из Священного Писания. Ясно, что смерть рядом, что она прячется в тенях.
Король пытается заговорить, но не может из-за слабости, и все же ему удается шепотом произнести последнюю краткую молитву. Плачущий навзрыд Генри Сидней, держа в руках хрупкое тело, прижимает его к себе, пока юная жизнь Эдуарда угасает.
Наконец хриплое дыхание стихает, и Сидней нежно укладывает обмякшее тело обратно на подушки, закрывает покойнику глаза и складывает руки на мертвой груди. А тем временем с хмуро нависших небес раздается мощный удар грома. Долго потом среди темного народа, подверженного предрассудкам, будет ходить поверье, что эту бурю наслал старый король Гарри, разгневанный попранием своей воли.
Леди Мария
Ходдесден, 6 июля 1553 года.
Ранним вечером мы приближаемся к окраинам Ходдесдена, когда вдруг видим всадника, вымокшего и забрызганного грязью, который спешит нам навстречу. Он говорит, что его послал сэр Николас Трокмортон, один из моих верных друзей при дворе.
– Поворачивайте, миледи! – торопит гонец. – Ваши враги приготовили для вас западню. Вам грозит большая опасность!
Меня не нужно просить дважды. Быстро нацарапав записку посланнику императора, где я сообщаю, что как только услышу о смерти короля, провозглашу себя королевой, я поворачиваю лошадь вспять и скачу как ветер в ночи, в сторону моей крепости Кеннинг-холл в Норфорлке. Там я призову на помощь верное мне дворянство Восточной Англии.
Джон Дадли, герцог Нортумберленд
Дворец Гринвич, 7 июля 1553 года.
Необходимо поддерживать видимость, что король до сих пор жив, пусть весь двор уже несколько дней кишит слухами. Пищу доставляют в королевские апартаменты, как обычно; добивающимся аудиенций послам сообщили, что его величество отдыхает и примет их, как только ему станет лучше. Не думаю, чтобы де Шефф, к примеру, поверил хоть одному слову из сказанного, но дипломатический этикет запрещает ему возражать мне.
Самая насущная из проблем – это что делать с телом короля. Мне нужно скрывать его смерть как можно дольше – по крайней мере, до тех пор, пока мы не задержим леди Марию. По счастью, она уже на пути во дворец. Как только она окажется под стражей, я смогу провозгласить королевой леди Джейн, не боясь, что Мария отомстит или кинет клич о помощи среди своих сторонников или вообще поднимет армию.
А между тем тело короля по-прежнему лежит в его кровати. При такой жаре оно уже начинает разлагаться, и его больше нельзя так оставлять. О трауре и пышных государственных похоронах в данный момент не может быть и речи. Также я не могу тайно похоронить его в Вестминстерском аббатстве, в склепе, согласно требованию его покойного величества – боюсь, возникнут неудобные вопросы, когда о его смерти наконец объявят. И уж чего я совсем не хочу – но опасаюсь, того потребуют мои коллеги, – так это вскрытия. Изменение очереди престолонаследия – одно дело, а отравление миропомазанного монарха – совсем другое. И наказанием за это служит повешение и четвертование. Даже моя власть и влияние не выдержат такого открытия.
Поскольку вонь из запертой спальни становится все ощутимей в приемной, я решаю действовать.
Я годами содержу на жалованье кое-каких сомнительных личностей, без чьих услуг иногда бывает не обойтись. Вызываю четверых таких злодеев к себе, впуская их в кабинет попарно.
Первым двоим я говорю:
– Я заплачу вам каждому по двадцать золотых, если вы найдете и доставите мне свежий труп мальчика лет пятнадцати, с золотисто-рыжими волосами, хрупкого сложения. Подробности меня не интересуют, но имейте в виду, что на теле не должно быть признаков насилия. Положите его в гроб и спрячьте в парке позади дворца. И сразу приходите ко мне.
– Когда это нужно сделать, милорд? – спрашивает один из них.
– Сегодня ночью. И обязательно.
Двоим другим бандитам, более грубым и тупым, я велю взять тело, лежащее в королевской опочивальне, и в свинцовом гробу спешно похоронить под покровом ночи в Гринвич-парке.
– Да, не лишним будет прикрыть носы платками, – прибавляю я. – Каждый из вас получит по двадцать золотых за работу, но ваши жизни не будут стоить ни гроша, если вы хоть одной живой душе проболтаетесь о том, что сделали. За вами будут следить, предупреждаю.
И таким образом, его величество покойный король Эдуард Шестой предан земле в мелкой и безымянной могиле в большом парке, а тело убитого детфорского подмастерья, загримированное до неузнаваемости, позднее будет помещено, с большой помпой, в склеп в часовне Генриха Седьмого в Вестминстерском аббатстве, у ног основателя династии Тюдоров.
Дворец Гринвич, 8–9 июля 1553 года.
Дело оборачивается скверно. Леди Мария, как мне докладывают, избежала западни, и я понимаю, что нельзя более медлить с осуществлением моих планов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121