Королева бросается к нему, с оцепеневшим от ужаса лицом, хватает его за плечи и пытается поднять.
– Силы небесные! – в ужасе шепчет она. – Джейн, помоги!
Я тоже вскакиваю, изо всех сил тяну его за одно плечо, но король такой тяжелый и огромный, что мы не можем поднять его, чтобы повернуть лицом к свету и убедиться, что он дышит. Вдруг он умрет? – спрашиваю я себя, да и королева, наверное, думает о том же: на ней лица нет от страха. Но он не умер, что подтверждает его слабый стон, так что я бегу за стражами, которые стоят у дверей. Вскоре моего внучатого дядю относят в постель и вызывают врачей.
Я вижу, как сильно обеспокоена королева, но она крепится и просит меня сыграть что-нибудь для поднятия духа, пока мы ждем вердикта врачей. Я играю, когда они входят, чтобы сообщить ей, что его величество перенес апоплексический удар, но уже пришел в сознание и может принимать лекарства. Ему отворили кровь, дабы из его тела вышли вредные жидкости, и моча у него тоже отходит. Теперь жизнь его, сообщают они, целиком в руках Божьих, и если он станет давать себе отдых и придерживаться простой диеты, он, возможно, полностью поправится.
Все увеселения при дворе отменены, и королева постоянно сидит у постели мужа, так как ее присутствие его приободряет. В болезни, скуке и отчаянии ему необходимо отвлекаться. Ничего не поделаешь – я должна вернуться домой. Я рада, что мой внучатый дядя выздоравливает от опасного недуга, но не могу не огорчаться – беззаботная жизнь подле доброй королевы закончилась, по крайней мере пока.
Я чувствую, что мне противно и страшно возвращаться домой.
Фрэнсис Брэндон, маркиза Дорсетская

Брэдгейт-холл, зима, 1545–1546 годы.
Король поправляется медленно. В сочельник он не выходил из своей спальни, а Святки – которые обычно при дворе отмечают шумно и веселятся в течение целых двенадцати праздничных дней – прошли очень тихо. Королева распустила своих замужних фрейлин по домам, так что сейчас я в Брэдгейте, где мы проводим Рождество.
Я беспокоюсь о королеве и однажды вечером у нас в спальне за кубком пряного вина делюсь своими опасениями с Генри.
– Она не просто сидит с королем, она спорит с ним по вопросам религии, – говорю я. – Некоторые из ее заявлений весьма противоречивы, но король как будто не замечает. По ее словам, ему нравятся такие споры, потому что служат упражнением для ума. Но я слышала, что католики при дворе, особенно епископ Гардинер и лорд-канцлер Райотсли озабочены тем, что королева заражает короля еретическими убеждениями.
– И это правда?
Кивнув, я понижаю голос:
– Боюсь, что да. Ее часто видят в компании моей добрейшей мачехи, графини Суффолкской, и братьев Сеймуров. Ты знаешь, что Том Сеймур вернулся ко двору?
– Но она же не настолько глупа, чтобы спутаться с ним? – недоверчиво спрашивает Генри.
– О нет. Но ты догадываешься, каких они правил. Ярые реформаторы, если не протестанты, вот кто они. А среди ее фрейлин есть такие, особенно миледи Дадли и миледи Лейн, которое приносят ей кое-какие книги, она потом прячет их в ящик под замком в своем кабинете. Иногда они втроем читают их взаперти. Конечно, никто из нас ее не выдаст – и ты и она оба знаете, что я разделяю ее взгляды, – но она рискует головой.
Милорд встревожен.
– Я тоже целиком за реформы и думаю, что многое в учении Лютера не лишено смысла. Я рад, что Сеймуры оказывают влияние на принца. Помяни мое слово, после смерти короля все изменится, и, возможно, к лучшему. Но это в будущем. Что меня беспокоит – так это настоящее. Если папская клика обвинит королеву, остальные падут следом за ней или, по крайней мере, попадут под подозрение. Смотри же, Фрэнсис, держись подальше от этих книг. Если станут спрашивать, ты о них ничего не знаешь.
– Я не так глупа, – обижаюсь я.
К февралю королю полегчало, и я возвратилась во дворец, где меня ожидала еще одна неприятность.
Моя добрейшая мачеха, молодая графиня Суффолкская, прибегает однажды к королеве в страшном возбуждении.
– Ваше величество, болтают недоброе. Эта женщина, Энн Эскью, еретичка, которая сидит в Тауэре, назвала вас в своем признании.
– Боже мой! – Екатерина взволнованно встает. – Но клянусь, я никогда не имела с нею дел. Это, должно быть, мои враги заставили ее сказать такое.
– Что же нам делать? – спрашивает леди Лейн, с потемневшим от ужаса лицом.
– Мы не должны ничего делать, – слабым голосом отвечает королева, – если не желаем привлечь к себе внимания. Нам остается только ждать, чтобы они нас обвинили.
Но обвинения не следует, и слухи, дошедшие до нас, оказываются лживыми, ибо, когда признание Энн Эскью печатают и пускают в продажу, там не обнаруживается каких-либо упоминаний о королеве. Мы можем лишь предполагать, что сплетни распространяют те, кто желает ей смерти. Отныне королева всегда настороже. Больше не будет запрещенных книг, тайком проносимых в ее покои, это уж точно.
Леди Джейн Грей

Лондон, июль 1546 года.
У нас с Кэтрин неожиданные каникулы. Бедняга доктор Хардинг слег в постель с желудочной коликой, вызванной тем, что, как полагают, вчера за ужином он переел угря. Еще лучше, что дома нет матушки, которая находится при королеве в Уайтхолле. С утра жарко и душно. Миссис Эллен выводит нас в сад, окружающий Дорсет-хаус внутри кирпичной стены. Пока Кэтрин плетет венки из маргариток и рисует, я уютно устраиваюсь под деревом с лютней и книгой. Здесь чудесно в солнечный день.
После обеда миссис Эллен собирается навестить сестру, жену богатого мясника, которая живет с ним в красивом деревянном особняке возле рынка Смитфилд.
– Возьмите нас с собой! – требует Кэтрин.
– Пожалуйста, возьмите! – упрашиваю я. – Нам нечем заняться. Отведите нас в город!
– Хорошо, – соглашается миссис Эллен. – Я уверена, что Бесси с удовольствием примет вас у себя в гостях. Она любит детей, а своих у нее нет, так что вам она очень обрадуется.
Поскольку день стоит отличный, мы идем в город пешком, в сопровождении слуги. Пусть мы надели легкие шелковые платья, у них все равно длинные рукава и тяжелые юбки. Хорошо еще, что нам разрешили не надевать капоры, так что наши длинные волосы свободно развеваются по ветру за нашими спинами. Приятно прогуляться по городу в такой хороший денек, и мы наслаждаемся чувством свободы.
Наш путь лежит через ворота Холбейн-гейт, стоящие на главной улице. Она пролегает сквозь беспорядочное нагромождение зданий, которое называется «дворец Уайтхолл». К северу от Уайтхолла находятся сады и оранжереи, принадлежащие Вестминстерскому аббатству. В районе Чарринг мы останавливаемся, чтобы полюбоваться крестом, воздвигнутым королем Эдуардом Первым в память о его возлюбленной, королеве Элеоноре.
– Есть такая легенда, – рассказывает миссис Эллен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121