Эта картина вселяет в меня тревогу: не только потому, что королева была убежденной католичкой, но и потому, что бессовестные люди избрали меня своим орудием для свершения великого зла против дочери Екатерины, леди Марии. Пусть даже я не разделяю религиозных убеждений Марии, я точно знаю, что ее право наследовать брату королю Эдуарду справедливо и законно.
К счастью, Гилфорд уехал с отцом ко двору, так что мне не нужно выносить его общества. Но меня поджидают иные испытания. Вечером мне снова становится плохо, и в следующие несколько дней в желудке у меня не держится даже вода. Я в очень плохом состоянии, страдаю от болезненных и унизительных приступов поноса и жутких желудочных колик. И снова начинаю подозревать Нортумберленда и его несносную жену в попытках отравить меня.
На третий день, попросту испугавшись, что я умру у нее на руках, герцогиня отсылает меня обратно к матушке в Челси.
Здесь, в знакомой и некогда любимой обстановке, я начинаю приходить в себя.
Леди Мария
Хансдон, 4 июля 1553 года.
Сэр Роберт Рочестер и я сидим в комнате, которая служит ему в Хансдон-хаусе одновременно приемной и кабинетом. Я близоруко щурюсь, глядя на два письма, которые держу в руке.
– Милорд Нортумберленд пишет, что король, мой брат, поправляется, и предлагает мне приехать ко двору, дабы подбодрить его во время выздоровления, – говорю я сэру Роберту. – Однако посланник императора сообщает в своем письме, что его величество, похоже, находится у врат смерти и что мне ни при каких обстоятельствах не следует приближаться ко двору. И кому же тут верить?
– Я думаю, вашему высочеству известен ответ на этот вопрос, – отвечает он. – Я бы не стал доверять герцогу.
– Согласна. Мне бы хотелось увидеть брата, но, отправившись в Гринвич, я поставлю себя в весьма уязвимое положение. Я одинокая женщина, слабого здоровья, без политического влияния при дворе, без друзей. Но если я не поеду, герцог, возможно, почует неладное. А если король действительно выздоравливает, он может оскорбиться моим отказом.
– Я слышал, – говорит сэр Роберт, у которого есть друзья при дворе, – что некоторые члены совета симпатизируют вашему высочеству и что есть те, кто вовсе не желает выступать сейчас против вас. По зрелом размышлении я бы посоветовал вам ехать ко двору, как ранее, с вооруженной охраной и в сопровождении большой свиты. Тогда вы сами увидите, каково здоровье его величества, и оцените, на какую поддержку при дворе вы можете рассчитывать. Помните, сударыня: если посланник императора прав, то вам следует быть там, чтобы предъявить свое законное право на престол.
– Это мудрый совет, друг мой, – улыбаюсь я.
Дорогой сэр Роберт! Он верно служит мне не один год, и я знаю, что его симпатии простираются дальше границ простого долга. Мое благополучие всегда заботит его больше всего.
– В таком случае последуйте моему совету, – твердо говорит он и тоже улыбается мне.
– Хорошо. Я созову свиту и отправлюсь в Гринвич сегодня же.
Джон Дадли, герцог Нортумберленд
Дворец Гринвич, 4 июля 1553 года.
Де Шефф, императорский посланник, бросает на меня странные взгляды. Как будто знает что-то, чего не знаю я. Неужели он пронюхал об указе короля насчет наследования? И если так, то кто ему мог рассказать? Лорды, конечно, кучка предателей, но они все со мной повязаны: случись какому дураку проболтаться, остальные набросятся и растерзают его, как дикие псы. Однако мне остается лишь молиться, чтобы цена, что сулит посланник, оказалась скромнее, чем те награды, которые любой из них мечтает получить, когда леди Джейн взойдет на престол.
Но если де Шефф прослышал о моем плане арестовать леди Марию сразу после смерти короля, он мог ее предупредить. А это никуда не годится.
Время. Теперь оно тянется слишком медленно. Боже, когда же мальчишка наконец умрет?
Я написал также леди Елизавете в Хатфилд-хаус, Хартфордшир, и ей тоже сообщил, что ее брат-король пошел на поправку и приглашает ее приехать ко двору, дабы составить ему компанию.
Не дай бог, эта хитрая девчонка меня раскусила. У нее нюх, как у собаки, она быстрее сестры может учуять западню. Если она не явится сама, мне придется послать солдат, чтобы они притащили ее сюда.
Дворец Гринвич, 6 июля 1553 года.
Генри Сидней, верный друг детства, бдит у постели короля. Он сидит там уже давно, не обращая внимания на зловоние в комнате, заставляющее большинство входящих туда непроизвольно подаваться назад. Он не скрывает скорби о своем молодом господине, по его щекам катятся слезы.
При короле остался только один врач – доктор Оуэн. Боюсь, что напрасно я допускал к нему и остальных. Оуэн не так опасен, поскольку уже стар и глаза у него уже не те, что были раньше. Он многие годы служил покойному королю Генриху, его величество он знает всю жизнь, так что его присутствие доставляет Эдуарду утешение. Добрый лекарь сделал все, чтобы помочь больному, хотя от его умений тут немного толку. Я совершенно уверен, что он ни о чем не догадывается.
Я стою в изножье кровати, глядя на короля сверху вниз. Хорошо, что старик Гарри не видит сейчас своего возлюбленного сына. Изможденное тело Эдуарда покрыто ранами и язвами. Он больше не может принимать пищу, его желудок страшно раздулся. Короля изводят постоянные позывы на рвоту. Почти все волосы у него выпали, некогда светлая кожа пошла пятнами. Теперь он живой труп. К счастью, периоды просветления случаются у него все реже. Его либо одолевает беспокойный сон, либо он лежит в забытьи и бредит. Никто в точности не понимает, что он говорит, но можно догадаться, что король все тревожится о будущем основанной им Церкви.
– Милорд, – шепотом обращается ко мне доктор Оуэн. – По моему мнению, его величество уже in extremis. Могу ли я просить вас о разрешении вызывать других врачей, чтобы помочь ему умереть с миром? Вы понимаете, что я не хочу брать всю ответственность на себя. Люди всегда готовы искать виновника трагедии, и я боюсь, как бы меня не обвинили в медицинской небрежности или еще хуже.
– Я не возражаю, – неохотно соглашаюсь я, говоря себе, что теперь уже можно позволить другим врачам увидеть короля.
Толпа угрюмых лекарей тотчас вваливается в комнату. Они знают, что ничем не могут помочь, разве что напичкать его никчемными порошками и молиться о его скорейшей кончине. (А как я об этом молюсь – Боже, как молюсь!)
Врачи выполняют все действия, которые требуются при осмотре больного. Затем они сбиваются в угол для совещания, похожие на стаю черных ворон в своих мрачных одеждах и шляпах. Тайком за ними наблюдая, я понимаю, что они тоже наблюдают за мной. Мне бы очень хотелось услышать, что они говорят, но они совещаются почти шепотом. Они хмурятся и качают головами. Даже если что-то заподозрили, не смогут ничего доказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
К счастью, Гилфорд уехал с отцом ко двору, так что мне не нужно выносить его общества. Но меня поджидают иные испытания. Вечером мне снова становится плохо, и в следующие несколько дней в желудке у меня не держится даже вода. Я в очень плохом состоянии, страдаю от болезненных и унизительных приступов поноса и жутких желудочных колик. И снова начинаю подозревать Нортумберленда и его несносную жену в попытках отравить меня.
На третий день, попросту испугавшись, что я умру у нее на руках, герцогиня отсылает меня обратно к матушке в Челси.
Здесь, в знакомой и некогда любимой обстановке, я начинаю приходить в себя.
Леди Мария
Хансдон, 4 июля 1553 года.
Сэр Роберт Рочестер и я сидим в комнате, которая служит ему в Хансдон-хаусе одновременно приемной и кабинетом. Я близоруко щурюсь, глядя на два письма, которые держу в руке.
– Милорд Нортумберленд пишет, что король, мой брат, поправляется, и предлагает мне приехать ко двору, дабы подбодрить его во время выздоровления, – говорю я сэру Роберту. – Однако посланник императора сообщает в своем письме, что его величество, похоже, находится у врат смерти и что мне ни при каких обстоятельствах не следует приближаться ко двору. И кому же тут верить?
– Я думаю, вашему высочеству известен ответ на этот вопрос, – отвечает он. – Я бы не стал доверять герцогу.
– Согласна. Мне бы хотелось увидеть брата, но, отправившись в Гринвич, я поставлю себя в весьма уязвимое положение. Я одинокая женщина, слабого здоровья, без политического влияния при дворе, без друзей. Но если я не поеду, герцог, возможно, почует неладное. А если король действительно выздоравливает, он может оскорбиться моим отказом.
– Я слышал, – говорит сэр Роберт, у которого есть друзья при дворе, – что некоторые члены совета симпатизируют вашему высочеству и что есть те, кто вовсе не желает выступать сейчас против вас. По зрелом размышлении я бы посоветовал вам ехать ко двору, как ранее, с вооруженной охраной и в сопровождении большой свиты. Тогда вы сами увидите, каково здоровье его величества, и оцените, на какую поддержку при дворе вы можете рассчитывать. Помните, сударыня: если посланник императора прав, то вам следует быть там, чтобы предъявить свое законное право на престол.
– Это мудрый совет, друг мой, – улыбаюсь я.
Дорогой сэр Роберт! Он верно служит мне не один год, и я знаю, что его симпатии простираются дальше границ простого долга. Мое благополучие всегда заботит его больше всего.
– В таком случае последуйте моему совету, – твердо говорит он и тоже улыбается мне.
– Хорошо. Я созову свиту и отправлюсь в Гринвич сегодня же.
Джон Дадли, герцог Нортумберленд
Дворец Гринвич, 4 июля 1553 года.
Де Шефф, императорский посланник, бросает на меня странные взгляды. Как будто знает что-то, чего не знаю я. Неужели он пронюхал об указе короля насчет наследования? И если так, то кто ему мог рассказать? Лорды, конечно, кучка предателей, но они все со мной повязаны: случись какому дураку проболтаться, остальные набросятся и растерзают его, как дикие псы. Однако мне остается лишь молиться, чтобы цена, что сулит посланник, оказалась скромнее, чем те награды, которые любой из них мечтает получить, когда леди Джейн взойдет на престол.
Но если де Шефф прослышал о моем плане арестовать леди Марию сразу после смерти короля, он мог ее предупредить. А это никуда не годится.
Время. Теперь оно тянется слишком медленно. Боже, когда же мальчишка наконец умрет?
Я написал также леди Елизавете в Хатфилд-хаус, Хартфордшир, и ей тоже сообщил, что ее брат-король пошел на поправку и приглашает ее приехать ко двору, дабы составить ему компанию.
Не дай бог, эта хитрая девчонка меня раскусила. У нее нюх, как у собаки, она быстрее сестры может учуять западню. Если она не явится сама, мне придется послать солдат, чтобы они притащили ее сюда.
Дворец Гринвич, 6 июля 1553 года.
Генри Сидней, верный друг детства, бдит у постели короля. Он сидит там уже давно, не обращая внимания на зловоние в комнате, заставляющее большинство входящих туда непроизвольно подаваться назад. Он не скрывает скорби о своем молодом господине, по его щекам катятся слезы.
При короле остался только один врач – доктор Оуэн. Боюсь, что напрасно я допускал к нему и остальных. Оуэн не так опасен, поскольку уже стар и глаза у него уже не те, что были раньше. Он многие годы служил покойному королю Генриху, его величество он знает всю жизнь, так что его присутствие доставляет Эдуарду утешение. Добрый лекарь сделал все, чтобы помочь больному, хотя от его умений тут немного толку. Я совершенно уверен, что он ни о чем не догадывается.
Я стою в изножье кровати, глядя на короля сверху вниз. Хорошо, что старик Гарри не видит сейчас своего возлюбленного сына. Изможденное тело Эдуарда покрыто ранами и язвами. Он больше не может принимать пищу, его желудок страшно раздулся. Короля изводят постоянные позывы на рвоту. Почти все волосы у него выпали, некогда светлая кожа пошла пятнами. Теперь он живой труп. К счастью, периоды просветления случаются у него все реже. Его либо одолевает беспокойный сон, либо он лежит в забытьи и бредит. Никто в точности не понимает, что он говорит, но можно догадаться, что король все тревожится о будущем основанной им Церкви.
– Милорд, – шепотом обращается ко мне доктор Оуэн. – По моему мнению, его величество уже in extremis. Могу ли я просить вас о разрешении вызывать других врачей, чтобы помочь ему умереть с миром? Вы понимаете, что я не хочу брать всю ответственность на себя. Люди всегда готовы искать виновника трагедии, и я боюсь, как бы меня не обвинили в медицинской небрежности или еще хуже.
– Я не возражаю, – неохотно соглашаюсь я, говоря себе, что теперь уже можно позволить другим врачам увидеть короля.
Толпа угрюмых лекарей тотчас вваливается в комнату. Они знают, что ничем не могут помочь, разве что напичкать его никчемными порошками и молиться о его скорейшей кончине. (А как я об этом молюсь – Боже, как молюсь!)
Врачи выполняют все действия, которые требуются при осмотре больного. Затем они сбиваются в угол для совещания, похожие на стаю черных ворон в своих мрачных одеждах и шляпах. Тайком за ними наблюдая, я понимаю, что они тоже наблюдают за мной. Мне бы очень хотелось услышать, что они говорят, но они совещаются почти шепотом. Они хмурятся и качают головами. Даже если что-то заподозрили, не смогут ничего доказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121