Холодный зимний свет режет глаза, и миссис Эллен опускает шторы. Только полчаса спустя эти пугающие явления заканчиваются, но я лежу без сил и дрожу. Никто не может дать им объяснения, пока не возвращается миссис Тилни, навещавшая миссис Андерхилл.
– Да у вас мигрень, миледи, – говорит она мне. – Я сама ею страдаю. Это неприятно, но безвредно. Мою матушку мигрени изводили годами, но она дожила до шестидесяти. У вас, может, будет сильно болеть голова, но это быстро пройдет.
Не зная, верить ей или нет, я лежу и плачу. Но она не ошиблась: вскоре у меня начинает болеть голова, да так сильно, как никогда в жизни, я чувствую себя совершенно разбитой. Ничего, кроме боли, для меня не существует, несколько раз меня рвет в подставленное миссис Эллен ведро. Она не отходит от меня, терпеливо сидит рядом и смачивает мне лоб холодной мокрой тряпицей.
Утром я, к своему большому удивлению, встаю как ни в чем не бывало. Но через два дня у меня случается второй приступ мигрени и затем еще два в течение недели. Сэр Джон, забеспокоившись, посылает за лекарем, который подтверждает диагноз миссис Тилни, но признается, что мало чем может помочь.
– Это иногда сопровождает месячные, – объясняет он. – У вас сейчас нет месячных?
– Нет. На самом деле у меня их не было с тех пор, как я попала сюда в заключение.
Врач смотрит на меня с жалостью:
– Также доказано, что мигрени случаются, когда больной испытывает большое горе или волнение.
Все знают о вынесенном мне смертном приговоре.
– Первый раз это произошло, когда мне сказали, что больше не разрешат выходить на прогулки, – тихо говорю я.
Грустно покачав головой, он вызывает коменданта.
– Мое профессиональное мнение, сэр, таково: эта юная леди испытывает безмерное напряжение, что подрывает ее здоровье. Она нуждается в хорошей пище, свежем воздухе и покое. Конечно, мне не по чину давать вам советы, но на вашем месте я бы точно знал, что мне делать.
– Я сейчас же напишу совету, – обещает сэр Джон.
Мигрени, благодарение Господу, прекратились. Я возношу хвалы Ему и королеве за возможность снова вдыхать свежий воздух и ходить по хрустящей заиндевелой траве в саду коменданта. Я могу здесь оставаться, если захочу, до тех пор пока мои пальцы не посинеют, и всегда с неохотой возвращаюсь, чтобы погреться у большого очага миссис Партридж.
Условия моего заключения смягчились, но я пребываю в унынии. В шестнадцать лет я оказалась отрезанной от нормальной жизни. У меня есть книги, но они перечитаны мной неоднократно, и я не имею возможности заказать новые. Я беспокоюсь, чувствуя потребность в чем-то, чему не нахожу названия. Возможно, это свобода, но такое чувство, что мне не хватает иного, еще чего-то более важного. Однажды, когда это все закончится, я уеду далеко и поселюсь в глуши, может быть, в Брэдгейте – он, как сейчас кажется, принадлежит другой жизни, жизни, которую я принимала как должное. Как странно было бы теперь вернуться туда.
Интересно, а каково было бы иметь хорошего мужа, любящего, заботливого, который берег бы меня ото всех бед, что случаются в жизни. Такого, который бы поощрял мои интеллектуальные занятия и был бы добрым отцом моим детям. Мне вдруг приходит в голову, что когда-нибудь мне захочется иметь детей.
Но это все, конечно, фантазии. Я замужем за Гилфордом, а ему тоже обещали помилование. В моих мечтах Дадли нет места, и все же я связана с ним, и это навсегда. Думаю, что после освобождения мы притремся друг к другу, смягчившись в результате этого нелегкого испытания. Он, по крайней мере, уже не такой самоуверенный и бесчувственный, как прежде.
Но ни он, ни я пока не получили помилования. Интересно, получим ли мы его когда-либо вообще.
Думая о Гилфорде, я вспоминаю надпись, которую, по его словам, он вырезал на стене. Поддавшись настроению меланхолии и отчаяния, я решаю последовать его примеру и с помощью моего серебряного перочинного ножа выцарапываю на оштукатуренной стене спальни одно из моих латинских двустиший, для потомков:
Смири свой дух пред общей для смертных всех судьбой,
Удел, что мой сегодня, назавтра будет твой.
Я откладываю нож, с ноющей от напряжения рукой, падаю на кровать, и слезы безудержно текут из моих глаз.
Фрэнсис Брэндон, герцогиня Суффолкская
Шин, Суррей, 22 декабря 1553 года.
– Что за письмо ты читаешь? – спрашиваю я у мужа.
– Это от Эдварда Кортни, графа Девона, которого с детства держали в Тауэре. Он недавно сватался к королеве.
– И что ему надо? – с удивлением спрашиваю я.
– Он, похоже, взбешен отказом ее величества. Он пишет, что теперь надеется только на сэра Томаса Уайетта.
Уайетт, дворянин, протестант из Кента, уже связывался с милордом; он занял положение тайного лидера недовольных испанским замужеством королевы. Месяц назад он писал Генри, сообщая, что мог бы, если надо, поднять много людей в свою поддержку, и просил милорда объединить силы. Генри благоразумно отказался.
– Кортни пишет, что за последние недели Уайетт собрал достаточно сил, дабы убедить его и других, что народное восстание против этого брака было бы не только возможным, но, скорее всего, и успешным.
– Боже упаси тебя вмешаться! – предостерегаю я, но Генри будто не слышит.
– Граф пишет, что подготовка идет полным ходом. Четыре восстания должны начаться одновременно в разных местах в Вербное воскресенье, которое в следующем году выпадает на восемнадцатое марта. Уайетт поведет армию Кента, сэр Джеймс Крофтс – людей Хартфордшира, а Кортни и сэр Питер Кэрью – девонцев.
– А как же четвертое восстание? – спрашиваю я, боясь услышать ответ.
– Кортни пишет, они хотят, чтобы его возглавил я, – говорит Генри. – Чтобы я поднял людей в Лестере.
– Надо быть полным идиотом, чтобы на это согласиться! – кричу я.
– Послушай, Фрэнсис, – терпеливо уговаривает он, – это дело верное…
– Как и дело Нортумберленда? – яростно перебиваю я.
– Гораздо вернее. Подожди, выслушай меня. Четыре армии двинутся на Лондон, свергнут предательских советников королевы и заставят ее отказаться от брака с Филиппом Испанским. Кортни особо подчеркивает, что они не хотят причинить вреда ее величеству и что он и остальные вожаки преданы королеве. Это не заговор изменников.
– Милорд, вы говорите мне, что собираетесь принять участие в мятеже против королевы, когда наша дочь до сих пор томится в Тауэре под смертным приговором? Вы сошли с ума!
– Это не против королевы, Фрэнсис. Это выступление ее верноподданных против человека, которого она собирается взять в мужья.
– И ты думаешь, она станет разбираться, когда ваши армии ринутся на Лондон? – возмущаюсь я вне себя. – Господи, Генри, да ты дурак! Разве ты не понимаешь, что Кортни сам хочет жениться на королеве? А что до Уайетта, то он мне тоже подозрителен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Да у вас мигрень, миледи, – говорит она мне. – Я сама ею страдаю. Это неприятно, но безвредно. Мою матушку мигрени изводили годами, но она дожила до шестидесяти. У вас, может, будет сильно болеть голова, но это быстро пройдет.
Не зная, верить ей или нет, я лежу и плачу. Но она не ошиблась: вскоре у меня начинает болеть голова, да так сильно, как никогда в жизни, я чувствую себя совершенно разбитой. Ничего, кроме боли, для меня не существует, несколько раз меня рвет в подставленное миссис Эллен ведро. Она не отходит от меня, терпеливо сидит рядом и смачивает мне лоб холодной мокрой тряпицей.
Утром я, к своему большому удивлению, встаю как ни в чем не бывало. Но через два дня у меня случается второй приступ мигрени и затем еще два в течение недели. Сэр Джон, забеспокоившись, посылает за лекарем, который подтверждает диагноз миссис Тилни, но признается, что мало чем может помочь.
– Это иногда сопровождает месячные, – объясняет он. – У вас сейчас нет месячных?
– Нет. На самом деле у меня их не было с тех пор, как я попала сюда в заключение.
Врач смотрит на меня с жалостью:
– Также доказано, что мигрени случаются, когда больной испытывает большое горе или волнение.
Все знают о вынесенном мне смертном приговоре.
– Первый раз это произошло, когда мне сказали, что больше не разрешат выходить на прогулки, – тихо говорю я.
Грустно покачав головой, он вызывает коменданта.
– Мое профессиональное мнение, сэр, таково: эта юная леди испытывает безмерное напряжение, что подрывает ее здоровье. Она нуждается в хорошей пище, свежем воздухе и покое. Конечно, мне не по чину давать вам советы, но на вашем месте я бы точно знал, что мне делать.
– Я сейчас же напишу совету, – обещает сэр Джон.
Мигрени, благодарение Господу, прекратились. Я возношу хвалы Ему и королеве за возможность снова вдыхать свежий воздух и ходить по хрустящей заиндевелой траве в саду коменданта. Я могу здесь оставаться, если захочу, до тех пор пока мои пальцы не посинеют, и всегда с неохотой возвращаюсь, чтобы погреться у большого очага миссис Партридж.
Условия моего заключения смягчились, но я пребываю в унынии. В шестнадцать лет я оказалась отрезанной от нормальной жизни. У меня есть книги, но они перечитаны мной неоднократно, и я не имею возможности заказать новые. Я беспокоюсь, чувствуя потребность в чем-то, чему не нахожу названия. Возможно, это свобода, но такое чувство, что мне не хватает иного, еще чего-то более важного. Однажды, когда это все закончится, я уеду далеко и поселюсь в глуши, может быть, в Брэдгейте – он, как сейчас кажется, принадлежит другой жизни, жизни, которую я принимала как должное. Как странно было бы теперь вернуться туда.
Интересно, а каково было бы иметь хорошего мужа, любящего, заботливого, который берег бы меня ото всех бед, что случаются в жизни. Такого, который бы поощрял мои интеллектуальные занятия и был бы добрым отцом моим детям. Мне вдруг приходит в голову, что когда-нибудь мне захочется иметь детей.
Но это все, конечно, фантазии. Я замужем за Гилфордом, а ему тоже обещали помилование. В моих мечтах Дадли нет места, и все же я связана с ним, и это навсегда. Думаю, что после освобождения мы притремся друг к другу, смягчившись в результате этого нелегкого испытания. Он, по крайней мере, уже не такой самоуверенный и бесчувственный, как прежде.
Но ни он, ни я пока не получили помилования. Интересно, получим ли мы его когда-либо вообще.
Думая о Гилфорде, я вспоминаю надпись, которую, по его словам, он вырезал на стене. Поддавшись настроению меланхолии и отчаяния, я решаю последовать его примеру и с помощью моего серебряного перочинного ножа выцарапываю на оштукатуренной стене спальни одно из моих латинских двустиший, для потомков:
Смири свой дух пред общей для смертных всех судьбой,
Удел, что мой сегодня, назавтра будет твой.
Я откладываю нож, с ноющей от напряжения рукой, падаю на кровать, и слезы безудержно текут из моих глаз.
Фрэнсис Брэндон, герцогиня Суффолкская
Шин, Суррей, 22 декабря 1553 года.
– Что за письмо ты читаешь? – спрашиваю я у мужа.
– Это от Эдварда Кортни, графа Девона, которого с детства держали в Тауэре. Он недавно сватался к королеве.
– И что ему надо? – с удивлением спрашиваю я.
– Он, похоже, взбешен отказом ее величества. Он пишет, что теперь надеется только на сэра Томаса Уайетта.
Уайетт, дворянин, протестант из Кента, уже связывался с милордом; он занял положение тайного лидера недовольных испанским замужеством королевы. Месяц назад он писал Генри, сообщая, что мог бы, если надо, поднять много людей в свою поддержку, и просил милорда объединить силы. Генри благоразумно отказался.
– Кортни пишет, что за последние недели Уайетт собрал достаточно сил, дабы убедить его и других, что народное восстание против этого брака было бы не только возможным, но, скорее всего, и успешным.
– Боже упаси тебя вмешаться! – предостерегаю я, но Генри будто не слышит.
– Граф пишет, что подготовка идет полным ходом. Четыре восстания должны начаться одновременно в разных местах в Вербное воскресенье, которое в следующем году выпадает на восемнадцатое марта. Уайетт поведет армию Кента, сэр Джеймс Крофтс – людей Хартфордшира, а Кортни и сэр Питер Кэрью – девонцев.
– А как же четвертое восстание? – спрашиваю я, боясь услышать ответ.
– Кортни пишет, они хотят, чтобы его возглавил я, – говорит Генри. – Чтобы я поднял людей в Лестере.
– Надо быть полным идиотом, чтобы на это согласиться! – кричу я.
– Послушай, Фрэнсис, – терпеливо уговаривает он, – это дело верное…
– Как и дело Нортумберленда? – яростно перебиваю я.
– Гораздо вернее. Подожди, выслушай меня. Четыре армии двинутся на Лондон, свергнут предательских советников королевы и заставят ее отказаться от брака с Филиппом Испанским. Кортни особо подчеркивает, что они не хотят причинить вреда ее величеству и что он и остальные вожаки преданы королеве. Это не заговор изменников.
– Милорд, вы говорите мне, что собираетесь принять участие в мятеже против королевы, когда наша дочь до сих пор томится в Тауэре под смертным приговором? Вы сошли с ума!
– Это не против королевы, Фрэнсис. Это выступление ее верноподданных против человека, которого она собирается взять в мужья.
– И ты думаешь, она станет разбираться, когда ваши армии ринутся на Лондон? – возмущаюсь я вне себя. – Господи, Генри, да ты дурак! Разве ты не понимаешь, что Кортни сам хочет жениться на королеве? А что до Уайетта, то он мне тоже подозрителен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121