Мои старания не проходят даром, и король начинает волноваться еще сильнее. Как пес, кружащий по следу, он беспрестанно возвращается к этой проблеме.
– Что же делать? – вскрикивает он. – Разве не следует созвать парламент, чтобы он одобрил новый закон о наследовании, обходящий Марию в пользу Елизаветы, моей милой многотерпеливой сестрицы, истинной протестантки?
Я медлю с ответом, как будто раздумывая над этим вопросом.
– Парламент может не согласиться обойти леди Марию, – говорю я, хмурясь. – Если обойти леди Марию, то на тех же основаниях придется обойти и леди Елизавету, ибо они обе были объявлены незаконнорожденными. – Я делаю паузу, чтобы смысл моих слов полностью дошел до него. – Позвольте мне обдумать это, сир. Возможно, найдется более удачное решение.
Так я играю на его страхах. Может быть, он догадывается, что у меня в уме уже созрело некое решение. Не важно. Когда я ему все это выложу, он мне будет очень благодарен. Я молю Бога отпустить мне довольно времени для воплощения моих планов, ибо боюсь, что королю осталось совсем недолго.
Леди Джейн Грей
Дорсет-хаус, апрель 1553 года.
Мы с Кэтрин стоим перед нашими родителями в большом зале Дорсет-хауса.
– Мы вызвали вас, – напыщенно начинает миледи, – чтобы сообщить вам, что сегодня мы пригласили на ужин его светлость герцога Нортумберленда и что он просил вас обеих присутствовать.
Милорд добавляет:
– Важно, чтобы вы держались с достоинством, подобающим вашему положению, и произвели хорошее впечатление на его светлость.
– Да, сир, да, сударыня, – отвечаем мы почти одновременно.
Потом следует тишина, как будто для того, чтобы задать вопрос и получить на него ответ.
– Это все, – произносит матушка. – Ах да, Джейн! Оденься прилично.
– Что-то происходит, – замечаю я, когда мы поднимаемся по лестнице к себе в комнаты.
– Это ты о чем? – не понимает Кэтрин.
Она красивая покладистая двенадцатилетняя девочка, но не слишком проницательная.
– Герцог приедет на ужин. Зачем? Он хочет, чтобы мы присутствовали. Ему для чего-то нужно нас видеть. Говорю тебе: я чую недоброе.
Я знаю, что это не имеет отношения к переговорам о моем браке с королем, ибо король болен, и, вероятно, слишком серьезно, чтобы жениться. Так или иначе, при чем здесь Кэтрин?
– Но зачем мы ему понадобились?
– Вот это мне и хотелось бы знать.
За столом Нортумберленд – сама любезность и обходительность. Он нахваливает матушке мастерство ее повара, с батюшкой долго обсуждает подробности преследования дичи, и даже снисходит до нас, девочек, интересуясь нашими успехами в ученье и прочими достижениями. Кэтрин мило с ним болтает, но я сижу насторожившись. Мне не нравится, что его улыбка никогда не касается глаз. Это обманщик. Я уверена, что он чувствует мою неприязнь. Мне отчего-то страшно.
Фрэнсис Брэндон, герцогиня Суффолкская
Дорсет-хаус, апрель 1553 года.
Если он насчет брака, то Джейн могла бы осчастливить любого – по достоинству своего рождения, но больше ей почти нечем похвастаться. В свои пятнадцать лет она по-прежнему мала ростом и худосочна. Жесткий корсет поддерживает отнюдь не пышную грудь, и руки у нее еще детские, а лицо до сих пор покрыто этими злосчастными веснушками. Из привлекательного в ней только губы – пухлые и вишнево-красные, темные глаза и, конечно, волосы, которые сегодня она распустила по плечам. Знак нашего королевского происхождения, эти волосы – такие у всех Тюдоров – самое большое достоинство Джейн.
Слава богу, девочка держится скромно и сидит потупив глаза, пока с ней не заговорят. Досадно, что, когда к ней обращаются, она отвечает самоуверенно и смотрит в упор пронзительным взглядом. К счастью, герцог недолго с ней беседовал, иначе он понял бы, что скромность ее напускная! Но она покорится, она покорится моей воле, и в будущем это пойдет ей на пользу, ибо вскоре, Бог даст, она должна будет подчиняться господству мужа. Иначе зачем приехал герцог?
Со стола убрали, унесли скатерть, и девочек отправили в постель, как и всех слуг. Мы с нашим гостем переместились в гостиную, прихватив графин лучшего бургундского.
– Сударыня, – говорит герцог, – я должен обсудить с вами дело большой важности.
Взглянув на Генри, я читаю у него по лицу, что он уже знает, какое это дело. Я начинаю злиться, ибо чувствую, что меня обошли. Мужчины наверняка приняли важное решение без меня. Что ж, они не получат от меня добро, пока я не разузнаю всех подробностей.
– Я собираюсь сообщить вам сведения чрезвычайной важности, которые вы не должны никому поверять, – продолжает Нортумберленд. – Король, к прискорбию, не переживет лета. В связи с этим назревает вопрос: хотим ли мы, чтобы леди Мария была его наследницей?
Я представляю себе хрупкого мальчика в Гринвиче, бывшего некогда гордостью и радостью своего отца и залогом продолжения династии Тюдоров. Мы знали, что он серьезно болен, но не думали, что конец настанет так скоро.
– Мне очень жаль его величество, – медленно произношу я, – и Англию.
– Да, и Англию, – эхом откликается герцог. – Именно за Англию я и боюсь. Ночью мне не дает уснуть тревога о том, что станется с этой прекрасной землей, когда Эдуард умрет, и что станется с нами.
– С нами? – удивленно переспрашиваю я.
– Да, с нами. Ибо мы все содействовали установлению протестантской веры в нашем королевстве, особенно ваш муж, сударыня. Вы действительно полагаете, что леди Мария отнесется к нам благосклонно, когда станет королевой?
– Она всегда по-дружески относилась ко мне и моей семье, несмотря на наши религиозные различия, – указываю я. – И, в конце концов, я ей родня.
«А вы, милорд, – нет», – добавляю я про себя, сладко улыбаясь.
– Ах, но она, сев на престол, потребует от вас, равно как и от всех прочих, сменить веру, – напирает Нортумберленд. – Она не потерпит протестантов у себя при дворе. А если вы откажетесь, то чего будет стоить ваше с ней родство и дружба? Сударыня, вы не вели с нею дел, как я; вы ее еще не знаете, вы не знаете, какой твердой она может быть, как она непреклонна в своих взглядах. Она фанатичная католичка и держит всех нас за еретиков. Ваш супруг, присутствующий здесь, был одним из главных проводников новой веры. Как она обойдется с ним? А со мной? Если мы не откажемся от наших убеждений, она станет нас заставлять. Сначала мы впадем в немилость, а затем нам придется опасаться за наши жизни. А так же, – многозначительно прибавляет он, – за нашу собственность.
Меткий удар, ничего не скажешь. Ему, как никому, известно, что мы с милордом, подобно многим другим крупным и мелким землевладельцам, разбогатели, урвав куски от владений распущенных монастырей и церквей. Мария вернет это все Римской церкви.
Я содрогаюсь. Вдруг я отчетливо вижу, каким бедствием станет смерть короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Что же делать? – вскрикивает он. – Разве не следует созвать парламент, чтобы он одобрил новый закон о наследовании, обходящий Марию в пользу Елизаветы, моей милой многотерпеливой сестрицы, истинной протестантки?
Я медлю с ответом, как будто раздумывая над этим вопросом.
– Парламент может не согласиться обойти леди Марию, – говорю я, хмурясь. – Если обойти леди Марию, то на тех же основаниях придется обойти и леди Елизавету, ибо они обе были объявлены незаконнорожденными. – Я делаю паузу, чтобы смысл моих слов полностью дошел до него. – Позвольте мне обдумать это, сир. Возможно, найдется более удачное решение.
Так я играю на его страхах. Может быть, он догадывается, что у меня в уме уже созрело некое решение. Не важно. Когда я ему все это выложу, он мне будет очень благодарен. Я молю Бога отпустить мне довольно времени для воплощения моих планов, ибо боюсь, что королю осталось совсем недолго.
Леди Джейн Грей
Дорсет-хаус, апрель 1553 года.
Мы с Кэтрин стоим перед нашими родителями в большом зале Дорсет-хауса.
– Мы вызвали вас, – напыщенно начинает миледи, – чтобы сообщить вам, что сегодня мы пригласили на ужин его светлость герцога Нортумберленда и что он просил вас обеих присутствовать.
Милорд добавляет:
– Важно, чтобы вы держались с достоинством, подобающим вашему положению, и произвели хорошее впечатление на его светлость.
– Да, сир, да, сударыня, – отвечаем мы почти одновременно.
Потом следует тишина, как будто для того, чтобы задать вопрос и получить на него ответ.
– Это все, – произносит матушка. – Ах да, Джейн! Оденься прилично.
– Что-то происходит, – замечаю я, когда мы поднимаемся по лестнице к себе в комнаты.
– Это ты о чем? – не понимает Кэтрин.
Она красивая покладистая двенадцатилетняя девочка, но не слишком проницательная.
– Герцог приедет на ужин. Зачем? Он хочет, чтобы мы присутствовали. Ему для чего-то нужно нас видеть. Говорю тебе: я чую недоброе.
Я знаю, что это не имеет отношения к переговорам о моем браке с королем, ибо король болен, и, вероятно, слишком серьезно, чтобы жениться. Так или иначе, при чем здесь Кэтрин?
– Но зачем мы ему понадобились?
– Вот это мне и хотелось бы знать.
За столом Нортумберленд – сама любезность и обходительность. Он нахваливает матушке мастерство ее повара, с батюшкой долго обсуждает подробности преследования дичи, и даже снисходит до нас, девочек, интересуясь нашими успехами в ученье и прочими достижениями. Кэтрин мило с ним болтает, но я сижу насторожившись. Мне не нравится, что его улыбка никогда не касается глаз. Это обманщик. Я уверена, что он чувствует мою неприязнь. Мне отчего-то страшно.
Фрэнсис Брэндон, герцогиня Суффолкская
Дорсет-хаус, апрель 1553 года.
Если он насчет брака, то Джейн могла бы осчастливить любого – по достоинству своего рождения, но больше ей почти нечем похвастаться. В свои пятнадцать лет она по-прежнему мала ростом и худосочна. Жесткий корсет поддерживает отнюдь не пышную грудь, и руки у нее еще детские, а лицо до сих пор покрыто этими злосчастными веснушками. Из привлекательного в ней только губы – пухлые и вишнево-красные, темные глаза и, конечно, волосы, которые сегодня она распустила по плечам. Знак нашего королевского происхождения, эти волосы – такие у всех Тюдоров – самое большое достоинство Джейн.
Слава богу, девочка держится скромно и сидит потупив глаза, пока с ней не заговорят. Досадно, что, когда к ней обращаются, она отвечает самоуверенно и смотрит в упор пронзительным взглядом. К счастью, герцог недолго с ней беседовал, иначе он понял бы, что скромность ее напускная! Но она покорится, она покорится моей воле, и в будущем это пойдет ей на пользу, ибо вскоре, Бог даст, она должна будет подчиняться господству мужа. Иначе зачем приехал герцог?
Со стола убрали, унесли скатерть, и девочек отправили в постель, как и всех слуг. Мы с нашим гостем переместились в гостиную, прихватив графин лучшего бургундского.
– Сударыня, – говорит герцог, – я должен обсудить с вами дело большой важности.
Взглянув на Генри, я читаю у него по лицу, что он уже знает, какое это дело. Я начинаю злиться, ибо чувствую, что меня обошли. Мужчины наверняка приняли важное решение без меня. Что ж, они не получат от меня добро, пока я не разузнаю всех подробностей.
– Я собираюсь сообщить вам сведения чрезвычайной важности, которые вы не должны никому поверять, – продолжает Нортумберленд. – Король, к прискорбию, не переживет лета. В связи с этим назревает вопрос: хотим ли мы, чтобы леди Мария была его наследницей?
Я представляю себе хрупкого мальчика в Гринвиче, бывшего некогда гордостью и радостью своего отца и залогом продолжения династии Тюдоров. Мы знали, что он серьезно болен, но не думали, что конец настанет так скоро.
– Мне очень жаль его величество, – медленно произношу я, – и Англию.
– Да, и Англию, – эхом откликается герцог. – Именно за Англию я и боюсь. Ночью мне не дает уснуть тревога о том, что станется с этой прекрасной землей, когда Эдуард умрет, и что станется с нами.
– С нами? – удивленно переспрашиваю я.
– Да, с нами. Ибо мы все содействовали установлению протестантской веры в нашем королевстве, особенно ваш муж, сударыня. Вы действительно полагаете, что леди Мария отнесется к нам благосклонно, когда станет королевой?
– Она всегда по-дружески относилась ко мне и моей семье, несмотря на наши религиозные различия, – указываю я. – И, в конце концов, я ей родня.
«А вы, милорд, – нет», – добавляю я про себя, сладко улыбаясь.
– Ах, но она, сев на престол, потребует от вас, равно как и от всех прочих, сменить веру, – напирает Нортумберленд. – Она не потерпит протестантов у себя при дворе. А если вы откажетесь, то чего будет стоить ваше с ней родство и дружба? Сударыня, вы не вели с нею дел, как я; вы ее еще не знаете, вы не знаете, какой твердой она может быть, как она непреклонна в своих взглядах. Она фанатичная католичка и держит всех нас за еретиков. Ваш супруг, присутствующий здесь, был одним из главных проводников новой веры. Как она обойдется с ним? А со мной? Если мы не откажемся от наших убеждений, она станет нас заставлять. Сначала мы впадем в немилость, а затем нам придется опасаться за наши жизни. А так же, – многозначительно прибавляет он, – за нашу собственность.
Меткий удар, ничего не скажешь. Ему, как никому, известно, что мы с милордом, подобно многим другим крупным и мелким землевладельцам, разбогатели, урвав куски от владений распущенных монастырей и церквей. Мария вернет это все Римской церкви.
Я содрогаюсь. Вдруг я отчетливо вижу, каким бедствием станет смерть короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121