Схватки начались у нее позавчера вечером, сначала слабые, а затем постепенно усиливающиеся в течение всей ночи. Утром они внезапно прекратились, но к ужину возобновились с новой силой. К восьми часам королева уже страшно страдала, и мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить боль. Она лежала, сидела и даже стояла, поддерживаемая нами, ожидая окончания очередного приступа, но ничто не приносило ей облегчения. Мы все толпились подле нее, стараясь оказать хоть какую-то помощь: старшие фрейлины растирали ей спину или ободряли ее рассказами о собственных благополучных родах, пока я, как подобает примерной дочери – а ко мне здесь относятся именно так, – бегала туда и сюда, принося прохладные напитки, надушенные платки, чтобы промокнуть королеве лоб от пота, или травяные настои, которые призваны приглушить боль, но оказываются совершенно бесполезными.
В десять часов повитуха велела королеве лечь в постель и выгнала вон адмирала, который, к смущению всех дам и ее собственному смущению, требовал, чтобы ему позволили остаться при жене. Мужчинам, твердо сказала ему миссис Оделл, нечего делать в родильной комнате, стыдитесь! Это женское дело, и женщины с ним справятся. Так что адмирал остался нетерпеливо ожидать снаружи, а я выходила время от времени, чтобы сообщить ему, как продвигаются дела у королевы.
Это была одна из самых длинных ночей в моей жизни. Мне рассказывали, что по воле Божией женщины должны рожать детей в муках, как наказание за грехопадение Евы, но до сих пор я и не подозревала, через что должна пройти женщина, чтобы родить ребенка. Это ужасное, грязное, стыдное и полное опасности дело, и мысль о том, что мне самой, возможно, придется однажды это вынести, заставляет меня содрогнуться. Когда выйдешь замуж, от этого уже никуда не деться. Теперь я знаю, отчего люди таким свистящим шепотом рассказывают о юных невестах, умерших через какой-нибудь год после свадьбы, или о матерях больших семейств, жестоко отобранных у своих близких. Теперь я понимаю леди Елизавету, которая говорит, что боится родов и не хочет выходить замуж.
– Пожалуйста, Боже, – молила я, – пошли королеве благополучное разрешение. Не оставь ее!
К полуночи королева уже мучилась настолько, что повитуха дала ей большую дозу какого–то лекарства, отчего она крепко уснула, а схватки продолжались, но стали вялыми. Однако с рассветом действие лекарства закончилось, и после пробуждения боль пуще прежнего одолела ее, и такая острая, что она громко кричала всякий раз, когда начиналась очередная схватка, призывая Создателя и умоляя Его облегчить ее страдания.
– Господи! – кричала она снова и снова. – Помоги мне, помоги!
Так продолжалось часами. Меня, ослабевшую от бессонной ночи и плачущую от страха, выслали из комнаты. Мы с адмиралом сидели, прижавшись друг к другу. Его тоже била дрожь, и я, взглянув ему в лицо, увидела, к своему изумлению, что по его щекам текут слезы. Когда вопли за дверью стали поистине нечеловеческими, он попросил меня вместе с ним стать на колени и молить у Бога помощи бедной королеве, такой дорогой для нас обоих. Никогда еще я не молилась столь горячо.
Но адмиралу приходилось еще хуже.
– Я был плохим мужем, – рыдал он. – Раньше я не понимал, как много она для меня значит. Прошу тебя, Господи, пощади ее! Позволь мне исправиться. Дай мне еще один шанс.
Я чувствовала, что мне не следует находиться там, чтобы не слышать те вещи, что говорятся только между мужем и женой, и что он не должен упоминать о них в моем присутствии. Но он был слишком несчастен, чтобы обращать внимание на свидетелей его излияний. Уверена, он и забыл, что я рядом.
– Милосердый Боже, – страстно молилась я, – пронеси эту чашу мимо нее! Пошли ей благополучные роды. Я прошу Тебя, не отнимай ее у нас!
Крики продолжались не стихая.
Миссис Оделл уже отчаялась и больше не заботиться о том, чтобы скрывать это.
– Милорд, – заявляет она, – когда королева так извивается и визжит, ее нельзя ни образумить, ни осмотреть. Схватки теперь идут почти беспрерывно, так что недолго осталось, ей уже пора тужиться, но ее величество глуха к моим уговорам, а силы ее убывают. Боюсь, что она их истратила на то, чтобы кричать. Это дурной знак.
Адмирал вскакивает.
– Позвольте мне поговорить с ней. – Он скрывается в спальне, повитуха следует по пятам. Пять минут спустя он выходит, качая головой, и садится, спрятав лицо в ладонях.
Проходит еще час, все остается без перемен. Крики королевы слышать невыносимо.
– Милорд, – говорит миссис Оделл, – дело требует решительного вмешательства. Пока что я сдерживала себя из уважения к рангу королевы. Я умоляла ее позволить мне осмотреть ее, чтобы определить продвижение ребенка, но она не разрешает. Она меня даже не слышит.
– Сударыня, – говорит адмирал, – вы должны употребить власть, данную вашим ремеслом. Я приказываю вам.
– Мне понадобятся помощники, – отвечает она.
Меня зовут обратно в родильную комнату, пропахшую тяжелым запахом пота и крови. Королева лежит на смятой постели, с мокрыми спутанными волосами и лицом, искаженным страданием. Она ничего не видит, она пребывает там, где мы не можем ее достичь. Теперь она не кричит, а только стонет, ибо силы ее на исходе.
Смочив ей горячий лоб, я наблюдаю, со смесью ужаса и любопытства, как, по распоряжению миссис Оделл, леди Тирвит берет одну ногу Екатерины, а леди Лейн – другую. Они пытаются действовать сообща, но королева, несмотря на то, что сил у нее почти не осталось, отбрасывает их прочь.
– Держите ее крепче! – командует повитуха, заметно покрываясь потом, потому что эту пациентку она не имеет права потерять. Фрейлины, преодолевая сопротивление, поднимают ноги своей госпожи, так чтобы миссис Оделл могла ее осмотреть.
– Ваше величество, – кричит она, – я чувствую головку ребенка, она почти вышла! Сударыня, теперь тужьтесь, сильнее!
По какому-то волшебству ее слова доходят до королевы. Она собирает все оставшиеся у нее силы и делает, как ее просят.
– Еще!
Напрягаясь, Екатерина подчиняется. Жестокость настоящих родов ужасает меня – неужели каждая женщина обязана терпеть подобные муки? Но затем маленькая мокрая головка выходит на свет, а остальное уже легко. Я осознаю, что сейчас на моих глазах содеялось настоящее чудо.
Воцаряется благословенная тишина. Адмирал за дверью, наверное, недоумевает, что происходит, но я не могу вырваться, чтобы сообщить ему.
Окровавленный младенец лежит, не подавая признаков жизни, в ногах кровати. Изможденная королева откинулась на подушки, очевидно не зная и не желая знать, жив он или мертв. Жестокая боль прекратилась, и этого ей, должно быть, сейчас довольно.
Мельком взглянув на сморщенное крохотное личико, которое уже синеет, миссис Оделл принимается за дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121