Она споро перерезает пуповину, очищает ротик и ноздри от слизи, поднимает ребенка за ноги и сильно шлепает по спине. Никакого эффекта. Тогда она опускает его обратно и упирается ему в грудь обеими руками. И тут – о, радость! – он еле слышно мяукает и начинает дышать; щечки приобретают здоровый розовый цвет. Обернув младенца в дорогую ткань, миссис Оделл укладывает его рядом с матерью.
– Ваше величество, у вас красавица-дочь, – провозглашает она.
Замок Садли, сентябрь 1548 года.
Оба родителя так рады, что испытание завершилось благополучно для матери и ребенка, что пол младенца им уже не важен. Конечно, адмирал хотел сына, но когда он видит свою малышку, лежащую на руках у матери в счастливый момент единения, его лицо сияет любовью и гордостью, а меня пронзает боль, потому что я знаю, что мои родители не испытывали подобных чувств, когда я родилась, и что они до сих пор испытывают глубочайшее разочарование из-за моего пола. Но адмирал полон оптимизма, уверенности, что последуют и сыновья и что эта маленькая девочка сделает великолепную партию, которая приумножит богатства ее отца.
Королева души не чает в дочери и обрадована отношением милорда к ребенку.
– У меня так покойно на сердце, Джейн, – признается она на следующий день после родов, – и я так хочу, чтобы ничто не омрачило нашего счастья.
Она умиротворенно лежит в своей спальне, полной цветов, набираясь сил и благодаря Господа за многие блага Его.
Что до меня, то я думаю, что большего чуда, чем это дитя, мне еще не приходилось видеть. Я могу бесконечно любоваться ею, как она сопит и моргает своими молочно-голубыми глазами. Конечно, ничего другого делать она и не может, поскольку, согласно обычаю, повитуха велела туго ее спеленать, чтобы ее ручки и ножки выросли ровными. Крепко связанная и завернутая в дорогую малиновую шаль из дамаста, она лежит в широкой дубовой колыбели. Ей в качальщицы наняли девушку, но та часто обнаруживает, что ее место занято мною, ибо я больше всего на свете люблю сидеть с малышкой и напевать ей, и после занятий неизменно спешу к ней. Наняли также и кормилицу, пышущую здоровьем деревенскую девушку, у которой ребенок умер при родах, потому что королева, разумеется, не должна вскармливать свое дитя. Жена обязана рожать мужу сыновей, а кормление грудью, как говорит миссис Эллен, мешает ей снова зачать. Невозможно себе представить, чтобы ее величество захотела опять беременеть так скоро после той пытки, что ей пришлось вынести, но повитуха заверила нас, что в следующий раз будет легче.
Я не могу не бояться, что дитя королевы, подобно многим другим новорожденным, может не пережить младенчества. Об этом пока нет речи, но через несколько часов после рождения дочери адмирал вызвал домашнего капеллана, который окрестил маленького ангелочка Марией, в честь леди Марии. Ее величество только что получила письмо от леди Марии, которая, прослышав о беременности королевы, старается сгладить разлад между ними и даже согласилась быть крестной матерью. Теперь, если бедняжке и суждено умереть, хотя бы ее душа будет спасена.
Королева не присутствовала на крестинах; это не обязательно, но она все равно не смогла бы быть там из-за слабости. Проходят дни, но силы не возвращаются к ней. Сегодня ей очень худо, и, к моему невыразимому горю, миссис Оделл только что предупредила адмирала, что есть серьезные причины для беспокойства. Ее величество страдает родильной горячкой.
– Что это такое? – в страхе спрашиваю я.
– Миледи, это болезнь, которая поражает многих матерей после родов, – объясняет она. – К несчастью, ничего другого поделать нельзя, кроме как дожидаться кризиса и молиться.
Королева лежит в забытьи уже несколько дней. Боже, помоги ей. Она едва узнает свое дитя, не говоря уж об остальных. Если подходит адмирал, она вся сжимается и пытается отодвинуться от него. Послушав ее мучительный бред, мы в смущении понимаем, что она тяготится некоей его действительной или воображаемой изменой. Некоторые из фрейлин недоумевают.
– А я всегда считала его преданным мужем, – шепчет леди Тирвит.
– И я, – говорит леди Лейн, качая головой. Но леди Герберт, сестра королевы, молчит, и я догадываюсь почему. Боюсь, что подозрение, возникшее у меня в Челси – что адмирал и леди Елизавета чем-то оскорбили королеву, – подтверждается теперь, когда королева беспрестанно твердит имя Елизаветы.
Решив, что она хочет видеть свою падчерицу, фрейлины обсуждают, не послать ли за ней.
– Лучше не надо, – говорит адмирал, когда спрашивают его мнения. – Я недавно слышал, что леди Елизавета сама нездорова.
– Я тоже, милорд, – вторит ему леди Герберт, пристально глядя на него ледяным взглядом.
Одно мгновение они в упор глядят друг на друга, а мы – на них.
– Вряд ли леди Елизавете стоит пускаться в путешествие, – продолжает адмирал. Его слова камнем падают в тишине. Повернувшись, он возвращается к постели жены.
– Королева умрет? – спрашиваю я его позже, когда еще одна его попытка успокоить жену оканчивается неудачей.
Он смотрит на меня с жалостью; в его глазах тяжело набухли слезы горя. А у меня, наверное, глаза покраснели от слез.
– Мы должны ввериться Господу, – отвечает он, накрывая мою маленькую ладонь своей большой. В его голосе мало надежды.
На пятый день лихорадки королева на короткое время приходит в сознание, хотя жар и дрожь не унимаются.
– Я так плохо себя чувствую, мне кажется, я умру, – слабым голосом говорит она леди Тирвит.
– Ерунда, сударыня! – слишком бойко возражает та. – Никаких признаков близкой смерти я у вас не наблюдаю. А лихорадка скоро пройдет.
Но Екатерина уже не слушает. Она удалилась в некий сумрачный мир, где парит между сном и явью.
– Я видела их вместе, – горестно бормочет она, – там, на кровати. О Боже…
Леди Тирвит, услышавшая, кажется, только последние три слова, поднимается и говорит:
– Я позову адмирала.
Видя, каково его жене, адмирал печально улыбается ей, нежно берет за руку и вздрагивает, когда она вдруг сжимает его пальцы с удивительной силой и восклицает:
– Леди Тирвит, этот человек дурно со мной обращается! Ему нет до меня дела, он смеется над моим горем!
– Милорд, она бредит! – кричит леди Тирвит, видя его изумленное лицо и сильное смущение. – Не обращайте внимания на ее слова! Она не ведает, что говорит!
– Милая, я не желаю тебе ничего дурного, – ласково говорит адмирал, оборачиваясь к королеве и убирая ее влажные волосы со лба.
– Да, милорд, – отвечает она с горечью, – но вы надо мной едко насмехались.
И она отворачивается от него.
– Это невыносимо, – в отчаянии говорит он. – Что я могу сделать? Может быть, мне лечь рядом и попробовать утешить ее?
– Думаю, это было бы большим утешением для вас обоих, – мягко говорит леди Тирвит, и мы все тактично удаляемся в дальний угол комнаты, склоняем головы над рукоделием и тихо беседуем о своем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Ваше величество, у вас красавица-дочь, – провозглашает она.
Замок Садли, сентябрь 1548 года.
Оба родителя так рады, что испытание завершилось благополучно для матери и ребенка, что пол младенца им уже не важен. Конечно, адмирал хотел сына, но когда он видит свою малышку, лежащую на руках у матери в счастливый момент единения, его лицо сияет любовью и гордостью, а меня пронзает боль, потому что я знаю, что мои родители не испытывали подобных чувств, когда я родилась, и что они до сих пор испытывают глубочайшее разочарование из-за моего пола. Но адмирал полон оптимизма, уверенности, что последуют и сыновья и что эта маленькая девочка сделает великолепную партию, которая приумножит богатства ее отца.
Королева души не чает в дочери и обрадована отношением милорда к ребенку.
– У меня так покойно на сердце, Джейн, – признается она на следующий день после родов, – и я так хочу, чтобы ничто не омрачило нашего счастья.
Она умиротворенно лежит в своей спальне, полной цветов, набираясь сил и благодаря Господа за многие блага Его.
Что до меня, то я думаю, что большего чуда, чем это дитя, мне еще не приходилось видеть. Я могу бесконечно любоваться ею, как она сопит и моргает своими молочно-голубыми глазами. Конечно, ничего другого делать она и не может, поскольку, согласно обычаю, повитуха велела туго ее спеленать, чтобы ее ручки и ножки выросли ровными. Крепко связанная и завернутая в дорогую малиновую шаль из дамаста, она лежит в широкой дубовой колыбели. Ей в качальщицы наняли девушку, но та часто обнаруживает, что ее место занято мною, ибо я больше всего на свете люблю сидеть с малышкой и напевать ей, и после занятий неизменно спешу к ней. Наняли также и кормилицу, пышущую здоровьем деревенскую девушку, у которой ребенок умер при родах, потому что королева, разумеется, не должна вскармливать свое дитя. Жена обязана рожать мужу сыновей, а кормление грудью, как говорит миссис Эллен, мешает ей снова зачать. Невозможно себе представить, чтобы ее величество захотела опять беременеть так скоро после той пытки, что ей пришлось вынести, но повитуха заверила нас, что в следующий раз будет легче.
Я не могу не бояться, что дитя королевы, подобно многим другим новорожденным, может не пережить младенчества. Об этом пока нет речи, но через несколько часов после рождения дочери адмирал вызвал домашнего капеллана, который окрестил маленького ангелочка Марией, в честь леди Марии. Ее величество только что получила письмо от леди Марии, которая, прослышав о беременности королевы, старается сгладить разлад между ними и даже согласилась быть крестной матерью. Теперь, если бедняжке и суждено умереть, хотя бы ее душа будет спасена.
Королева не присутствовала на крестинах; это не обязательно, но она все равно не смогла бы быть там из-за слабости. Проходят дни, но силы не возвращаются к ней. Сегодня ей очень худо, и, к моему невыразимому горю, миссис Оделл только что предупредила адмирала, что есть серьезные причины для беспокойства. Ее величество страдает родильной горячкой.
– Что это такое? – в страхе спрашиваю я.
– Миледи, это болезнь, которая поражает многих матерей после родов, – объясняет она. – К несчастью, ничего другого поделать нельзя, кроме как дожидаться кризиса и молиться.
Королева лежит в забытьи уже несколько дней. Боже, помоги ей. Она едва узнает свое дитя, не говоря уж об остальных. Если подходит адмирал, она вся сжимается и пытается отодвинуться от него. Послушав ее мучительный бред, мы в смущении понимаем, что она тяготится некоей его действительной или воображаемой изменой. Некоторые из фрейлин недоумевают.
– А я всегда считала его преданным мужем, – шепчет леди Тирвит.
– И я, – говорит леди Лейн, качая головой. Но леди Герберт, сестра королевы, молчит, и я догадываюсь почему. Боюсь, что подозрение, возникшее у меня в Челси – что адмирал и леди Елизавета чем-то оскорбили королеву, – подтверждается теперь, когда королева беспрестанно твердит имя Елизаветы.
Решив, что она хочет видеть свою падчерицу, фрейлины обсуждают, не послать ли за ней.
– Лучше не надо, – говорит адмирал, когда спрашивают его мнения. – Я недавно слышал, что леди Елизавета сама нездорова.
– Я тоже, милорд, – вторит ему леди Герберт, пристально глядя на него ледяным взглядом.
Одно мгновение они в упор глядят друг на друга, а мы – на них.
– Вряд ли леди Елизавете стоит пускаться в путешествие, – продолжает адмирал. Его слова камнем падают в тишине. Повернувшись, он возвращается к постели жены.
– Королева умрет? – спрашиваю я его позже, когда еще одна его попытка успокоить жену оканчивается неудачей.
Он смотрит на меня с жалостью; в его глазах тяжело набухли слезы горя. А у меня, наверное, глаза покраснели от слез.
– Мы должны ввериться Господу, – отвечает он, накрывая мою маленькую ладонь своей большой. В его голосе мало надежды.
На пятый день лихорадки королева на короткое время приходит в сознание, хотя жар и дрожь не унимаются.
– Я так плохо себя чувствую, мне кажется, я умру, – слабым голосом говорит она леди Тирвит.
– Ерунда, сударыня! – слишком бойко возражает та. – Никаких признаков близкой смерти я у вас не наблюдаю. А лихорадка скоро пройдет.
Но Екатерина уже не слушает. Она удалилась в некий сумрачный мир, где парит между сном и явью.
– Я видела их вместе, – горестно бормочет она, – там, на кровати. О Боже…
Леди Тирвит, услышавшая, кажется, только последние три слова, поднимается и говорит:
– Я позову адмирала.
Видя, каково его жене, адмирал печально улыбается ей, нежно берет за руку и вздрагивает, когда она вдруг сжимает его пальцы с удивительной силой и восклицает:
– Леди Тирвит, этот человек дурно со мной обращается! Ему нет до меня дела, он смеется над моим горем!
– Милорд, она бредит! – кричит леди Тирвит, видя его изумленное лицо и сильное смущение. – Не обращайте внимания на ее слова! Она не ведает, что говорит!
– Милая, я не желаю тебе ничего дурного, – ласково говорит адмирал, оборачиваясь к королеве и убирая ее влажные волосы со лба.
– Да, милорд, – отвечает она с горечью, – но вы надо мной едко насмехались.
И она отворачивается от него.
– Это невыносимо, – в отчаянии говорит он. – Что я могу сделать? Может быть, мне лечь рядом и попробовать утешить ее?
– Думаю, это было бы большим утешением для вас обоих, – мягко говорит леди Тирвит, и мы все тактично удаляемся в дальний угол комнаты, склоняем головы над рукоделием и тихо беседуем о своем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121