Теперь они с явным облегчением загремели стульями и стали гурьбой
двигаться к выходу, скептически усмехаясь, переговариваясь на ходу. Но все
же какая-то долговязая и совсем юная девица, ну не старше семнадцати лет,
не утерпела, спросила, краснея:
- Скажите, все знают, что у Вадима Белкина забрали "Архипелаг ГУЛАГ".
И все знают, что за хранение самиздата, Солженицына, Авторханова и прочих
у нас дают как минимум три года. Так? Выходит, если вы Вадима найдете, вы
его все равно посадите. Так?
Я ждал этот вопрос, я очень хотел, чтобы его задали, и вот он
прозвучал, слава Богу! Вся редакция задержалась у двери, ожидая ответа.
Ведь именно в этом, на их взгляд, и была загвоздка.
- Нет, - сказал я, - не так. Я исхожу из того, что вы, как работники
идеологического фронта, должны знать оружие своих противников, методы
работы западной пропаганды. Поэтому в том, что Белкин держал у себя
Солженицына, для меня нет криминала. Юпитеру это позволено. Он же не читал
Солженицына вслух в московском метро, я надеюсь. - Это вызвало улыбки. -
Сейчас же речь идет не о юридических проблемах вообще, а о жизни и смерти
вашего коллеги. Даже если в его рукописях будет нечто вольно думное или
нецензурное, - я нарочно сделал нажим на слове "вольно", давая им понять,
что именно я имею в виду, - я обещаю вам, я даю вам честное слово, что это
не отразится на его биографии.
- Если она продлится, - сказала девушка.
- Да, - сказал я, - если мы с вами примем срочные меры, чтобы она
продлилась.
Было похоже, что я проиграл. Они скептически улыбались, их глаза
выражали явное недоверие и насмешку. Молча, почти не переговариваясь между
собой, они покинули конференцию, и мы остались втроем - я, главный
редактор и ответственный секретарь. В глазах у Корнешова можно было
прочесть немой вопрос, мол, что дальше? что еще я должен для вас сделать?
- Мы вам нужны? - спросил меня ответственный секретарь.
- Нет. Спасибо. Я посижу тут у телефона, как и сказал.
Корнешов сказал:
- Тогда мы пошли работать. Если вам что-то понадобится...
- Да, да, конечно. Спасибо, - сказал я.
И они ушли, закрыли дверь за собой. Я снял телефонную трубку,
проверил - телефон работал. Я положил трубку и стал ждать. Читать личное
дело Белкина не хотелось, его уже читал до меня дотошный Пшеничный, и если
тут что-то было, он бы уже выудил.
Время шло. Ни звонка, ни скрипа открываемой двери. До конца
назначенного мной получаса осталось три минуты, потом две, потом одна. Я
решил подождать еще минут пять, но было ясно, что мой эксперимент не
удался. Отвращение к следственным органам, внедренное в общественное
сознание за все годы сталинского режима, недоверие к прокуратуре, милиции,
следователям не искоренить и не преодолеть вот такими попытками поговорить
по душам или моим личным честным словом. Эти газетчики боятся
скомпрометировать своего приятеля и попасть в сексоты, доносчики, боятся,
что назавтра к ним могут нагрянуть, перетрясти их дом, рукописи. И ведь
можем, чего тут темнить, действительно, можем, закон как дышло, и всегда
можно найти повод войти в любой дом, а можно и без повода, Боже мой, чего
только не делается в нашем "датском королевстве"! Да. Но что же, бросать
профессию?
С горечью думая обо всем этом, глядя на тихий закат, на уплывающее за
крыши домов оранжево-желтое солнце, я еще прислушивался к шумам за дверью,
ожидая, как чуда, чьих-то шагов, стука в дверь. Но чуда не было. Где-то в
отдалении звенели телефоны, в машбюро трещали пишущие машинки. Я стал
собирать свою папку, бумаги, рукопись Белкина, ее небрежную, с опечатками,
первую страницу, и остальные - отпечатанные идеально. И вдруг смутная идея
родилась в мозгу.
Я встал, полистал белкинский блокнот, вырвал из середины самую
грязную и неразборчивую страничку и пошел в машбюро - мимо комнат с
надписью "отдел новостей", "студенческий", мимо сотрудников газеты,
которые смотрели на меня с холодным любопытством.
Дверь в машбюро открылась легко, одним касанием руки. За дверью, в
комнате, залитыми одновременно лампами дневного света и заходящим солнцем,
сидело восемь машинисток, с пулеметной скоростью они стучали на
электрических пишущих машинках. Едва я вошел, как этот стук прекратился,
все подняли на меня вопросительные глаза. Разного возраста, но с
одинаковой старательностью в косметике, они восседали за своими столами
как манекены - руки их застыли над клавиатурой невыключенных урчащих
пишущих машинок.
Подняв в воздух листок из белкинского блокнота, я спросил как можно
оживленней, почти развязно, как обычно говорю машинисткам нашего машбюро:
- Девочки! Кто почерк Белкина знает? Мне полстранички отпечатать...
Все молчали, но кто-то непроизвольно повернул голову к сидевшей у
окна стройной брюнетке в зеленом сарафане. Этого было достаточно. Я шагнул
к этой, уже ярко краснеющей машинистке.
- Будьте добры! Сделайте мне эту страничку! Как вас зовут?
- Инна, - сказала она негромко и тут же, почти без перехода, бледнея.
Я сделал вид, что ничего не замечаю, положил перед ней страничку из
белкинского блокнота:
- Пожалуйста. Вам не трудно?
Молча, не отвечая, она вытащила из машинки прежний лист бумаги,
вставила чистый, придвинула к себе белкинский лист. В комнате возобновился
старательный, я бы даже сказал - чересчур старательный - стрекот машинок.
Через секунду к ним присоединился треск пишмашинки Инны. Не глядя на
клавиатуру, а глядя только в разбегающиеся строчки белкинской скорописи,
она промчалась пальцами по клавишам машинки без единой запинки. Это было
место, где Белкин описывал, как он в один момент, с первого взгляда
влюбился в бакинском аэропорту в Аню Зиялову. Искоса наблюдая за Инной, я
видел, как, печатая этот текст, она сжала челюсти и потемнела лицом.
Допечатав страничку, она выдернула из машинки лист и протянула мне. Я
сказал как можно беспечней:
- Большое спасибо. А то я мучился, не мог прочесть. Спасибо еще раз.
И - ушел.
Конечно эту машинистку Инну можно было допросить немедленно. Но я не
хотел спешить, не хотел делать это в редакции. Было шесть часов; два часа,
оставшиеся до восьми, до конца ее рабочего дня, ничего не решали. В списке
редакционных телефонов среди фамилий машинисток была только одна Инна -
Кулагина Инна Витальевна, и этого было достаточно. На улице ждала меня
черная "Волга".
В машине водитель Сережа - мой давний знакомый, обслуживающий нашу
прокуратуру уже три года, - читал "Анну Каренину".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84