Что сказал ему в напутствие
по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со
мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию,
несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал
на вопросы шофера.
В колхозе "Коммунар" он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет
пятидесяти председателю колхоза по фамилии Риза-заде, явно поднятому с
постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое,
спящее горное азербайджанское село.
- По какому делу? Что случилось? - появление следователя по особо
важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не
шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для
тревог.
- Утром, - сказал я. - Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать.
Мне найдется место, где поспать?
- Обижаете, дорогой! - тут же встрепенулся председатель, найдя
возможность услужить незванному московскому гостю. - Целый дом для гостей
есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
- Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу
только спать.
- Обижаете, дорогой! Как без ужина?
- Вместо ужина будет завтрак, ладно? - сказал я ему с нажимом,
намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком,
утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой,
хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился,
провел меня в дом для гостей колхоза, по дороге расписывая достижения в
деле перевыполнения плана и расспрашивая, какие вина я люблю и какие
коньяки.
Домик для гостей был действительно замечательный, в саду, обставлен
финской мебелью, с холодильником, полным молодого вина, коньяка и водки,
здесь же лежали свежие фрукты и овощи - ужин или завтрак можно было
начинать прямо сейчас.
Но я демонстративно-устало опустился в кресло с стал снимать туфли.
- Все, дорогой, спасибо. Я приму душ и спать. А утром поговорим.
- Во сколько? - спросил он нетерпеливо.
- Ну, в девять, а десять...
- Хорошо. Больше ничего не надо? Может быть женщину прислать убрать
тут?
- Нет, и женщину не надо. Я спать буду. Очень устал. Спокойной ночи.
Он ушел, и минут через двадцать, погасив в домике свет, я вышел на
крыльцо. Темнота окружала меня, летние звезды - весь Млечный путь - висели
надо мной низко и крупно, село спало, и только где-то в стороне изредка
слышался молодой будоражащий тишину смех. Я осторожно шагнул с крыльца и
направился в сторону этого смеха.
Группа молодежи - человек шесть - сидели во дворе какого-то дома,
пили чай из тонких гнутых стаканов и слушали "Голос Америки" на турецком
языке. При моем появлении приемник был выключен, но - пачка московских
сигарет по кругу, стакан чая, от которого я не отказался, и уже минут
через десять я в числе прочих достопримечательностей колхоза выяснил, что
лесная школа - "а вон в горах огонек, видите? Это у них вечерний костер,
песни поют у костра до двенадцати ночи". Допив чай и попрощавшись, я
вернулся в свой домик для гостей и, не заходя в него, решительно двинулся
в горы, на этот слабо мерцающий в темноте огонек.
Было 23.17 по местному времени, огонек казался близким - только
подняться в гору, будто рукой подать. Но на самом деле это было
путешествие не для московской обуви и не для моего сердца...
Усталый, грязный, с ссадинами на локтях, штанина брюк изодрана о
какой-то кустарник, заноза в руке - я вышел к затухающему костру лесной
школы ровно без пяти двенадцать ночи, вышел по песням, которые пели вокруг
костра подростки.
Лев Аркадьевич Розенцвейг оказался веселым, живым, черноволосым и
моложавым - на вид ему было все те же пятьдесят, ну разве чуть больше.
Поджарый, сухой, высокий, с обветренным и загорелым лицом, в майке,
спортивных брюках и кедах он сидел у костра на лесной полянке в окружении
своих питомцев, они пели какие-то туристские песни, но при моем появлении
смолкли. Лесная школа - дом-кухня и десяток палаточных домиков вокруг -
стояли на отшибе от центральной колхозной усадьбы, в горах, и сверху, с
гор, казалось, что чернота вокруг нас - это море или просто бездонность
черной вселенной.
Минут двадцать спустя, когда подростки разошлись спать, я
разговаривал с Розенцвейгом один на один, и уже знал фамилию этого
пресловутого "Зиялова" - Борис Хотулев, 32 года, в прошлом член
географического общества Бакинского Дворца пионеров, победитель химических
олимпиад, затем выпускник Бакинского медицинского института, затем
аспирант кафедры психотерапии 1-го Московского медицинского института и,
наконец, - заведующий отделением областной психбольницы N-5 на станции
Столбовая Московской области.
Розенцвейг действительно знал все обо всех своих питомцах, эта дорога
стоила свеч.
У меня было чувство повара-кулинара, который четверо суток пек пирог
и, наконец, нужно снять крышку, убрать с огня, потому что пирог готов и
передержать уже нельзя ни минуты - захотелось немедленно оказаться в
Москве и мчаться на эту станцию Столбовая. Если бы Генеральный не задержал
меня с утренним вызовом на ковер, это бы так и было, я бы уже сейчас был в
этой Столбовой психбольнице. Горько знать, что ты потерял время - целые
сутки! - но еще горше знать, что ты продолжаешь терять его, и чувствуешь
свое бессилие. Розенцвейг сказал, что сейчас из Кюрдамира в Баку ушел
последний автобус и следующий будет только утром, а никакой транспорт -
даже такси - в этих местах не ходит, боятся ограблений.
Мы проговорили с ним до утра. Вокруг спали дети - сорок пять детей,
привезенных сюда изо всех республиканских больниц. Когда Розенцвейга
"сократили по штату" в Бакинском Дворце пионеров, он выдумал эту
школу-интернат для легочно-больных детей и закаляет их тут горным
воздухом, дальними туристическими походами, утренней зарядкой. Длинная его
жизнь не имеет отношения к моему рассказу, и, слушая его, я все
высчитывал, где сейчас может быть этот Хотулев - ждет ли он сестру и
Долго-Сабурова или слышал "Голос Америки" и понял, что погибли в
автокатастрофе именно они. В таком случае он еще утром сбежал. Куда? В
Узбекистан к Старику? Там уже тоже все перекрыто...
Я спросил у Розенцвейга, что он чувствует, живя здесь, в
Азербайджане, и что он чувствовал, когда его "сократили по штату" в Баку.
Он сказал:
- Конечно, вокруг сплошная мафия. На всех уровнях. И в этом колхозе,
и в райкоме в Кюрдамире, и в Баку, и в вашей Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
по-азербайджански его начальник, я не знаю, парень пробовал заговорить со
мной дорогой, но я твердо решил выиграть у бакинской милиции эту партию,
несмотря на то, что инкогнито сохранить не удалось. Я молчал, не отвечал
на вопросы шофера.
В колхозе "Коммунар" он с рук на руки сдал меня ошарашенному, лет
пятидесяти председателю колхоза по фамилии Риза-заде, явно поднятому с
постели телефонным звонком из Кюрдамира. Вокруг лежало темное, молчаливое,
спящее горное азербайджанское село.
- По какому делу? Что случилось? - появление следователя по особо
важным делам из Москвы в горном винодельческом колхозе-миллионере явно не
шутка и не пустяк, у председателя колхоза были, безусловно, основания для
тревог.
- Утром, - сказал я. - Все утром. Сейчас я очень устал, хочу спать.
Мне найдется место, где поспать?
- Обижаете, дорогой! - тут же встрепенулся председатель, найдя
возможность услужить незванному московскому гостю. - Целый дом для гостей
есть! Замечательный дом! Сейчас ужин сделаем! Где ваши вещи?
- Я их оставил в Баку, в камере хранения. И ужинать я не хочу, я хочу
только спать.
- Обижаете, дорогой! Как без ужина?
- Вместо ужина будет завтрак, ладно? - сказал я ему с нажимом,
намекая, что все свое гостеприимство он сможет показать мне за завтраком,
утром, и он тут же понял, что, кажется, сможет отделаться от меня взяткой,
хорошим угощением или еще чем-нибудь. Он явно повеселел, приободрился,
провел меня в дом для гостей колхоза, по дороге расписывая достижения в
деле перевыполнения плана и расспрашивая, какие вина я люблю и какие
коньяки.
Домик для гостей был действительно замечательный, в саду, обставлен
финской мебелью, с холодильником, полным молодого вина, коньяка и водки,
здесь же лежали свежие фрукты и овощи - ужин или завтрак можно было
начинать прямо сейчас.
Но я демонстративно-устало опустился в кресло с стал снимать туфли.
- Все, дорогой, спасибо. Я приму душ и спать. А утром поговорим.
- Во сколько? - спросил он нетерпеливо.
- Ну, в девять, а десять...
- Хорошо. Больше ничего не надо? Может быть женщину прислать убрать
тут?
- Нет, и женщину не надо. Я спать буду. Очень устал. Спокойной ночи.
Он ушел, и минут через двадцать, погасив в домике свет, я вышел на
крыльцо. Темнота окружала меня, летние звезды - весь Млечный путь - висели
надо мной низко и крупно, село спало, и только где-то в стороне изредка
слышался молодой будоражащий тишину смех. Я осторожно шагнул с крыльца и
направился в сторону этого смеха.
Группа молодежи - человек шесть - сидели во дворе какого-то дома,
пили чай из тонких гнутых стаканов и слушали "Голос Америки" на турецком
языке. При моем появлении приемник был выключен, но - пачка московских
сигарет по кругу, стакан чая, от которого я не отказался, и уже минут
через десять я в числе прочих достопримечательностей колхоза выяснил, что
лесная школа - "а вон в горах огонек, видите? Это у них вечерний костер,
песни поют у костра до двенадцати ночи". Допив чай и попрощавшись, я
вернулся в свой домик для гостей и, не заходя в него, решительно двинулся
в горы, на этот слабо мерцающий в темноте огонек.
Было 23.17 по местному времени, огонек казался близким - только
подняться в гору, будто рукой подать. Но на самом деле это было
путешествие не для московской обуви и не для моего сердца...
Усталый, грязный, с ссадинами на локтях, штанина брюк изодрана о
какой-то кустарник, заноза в руке - я вышел к затухающему костру лесной
школы ровно без пяти двенадцать ночи, вышел по песням, которые пели вокруг
костра подростки.
Лев Аркадьевич Розенцвейг оказался веселым, живым, черноволосым и
моложавым - на вид ему было все те же пятьдесят, ну разве чуть больше.
Поджарый, сухой, высокий, с обветренным и загорелым лицом, в майке,
спортивных брюках и кедах он сидел у костра на лесной полянке в окружении
своих питомцев, они пели какие-то туристские песни, но при моем появлении
смолкли. Лесная школа - дом-кухня и десяток палаточных домиков вокруг -
стояли на отшибе от центральной колхозной усадьбы, в горах, и сверху, с
гор, казалось, что чернота вокруг нас - это море или просто бездонность
черной вселенной.
Минут двадцать спустя, когда подростки разошлись спать, я
разговаривал с Розенцвейгом один на один, и уже знал фамилию этого
пресловутого "Зиялова" - Борис Хотулев, 32 года, в прошлом член
географического общества Бакинского Дворца пионеров, победитель химических
олимпиад, затем выпускник Бакинского медицинского института, затем
аспирант кафедры психотерапии 1-го Московского медицинского института и,
наконец, - заведующий отделением областной психбольницы N-5 на станции
Столбовая Московской области.
Розенцвейг действительно знал все обо всех своих питомцах, эта дорога
стоила свеч.
У меня было чувство повара-кулинара, который четверо суток пек пирог
и, наконец, нужно снять крышку, убрать с огня, потому что пирог готов и
передержать уже нельзя ни минуты - захотелось немедленно оказаться в
Москве и мчаться на эту станцию Столбовая. Если бы Генеральный не задержал
меня с утренним вызовом на ковер, это бы так и было, я бы уже сейчас был в
этой Столбовой психбольнице. Горько знать, что ты потерял время - целые
сутки! - но еще горше знать, что ты продолжаешь терять его, и чувствуешь
свое бессилие. Розенцвейг сказал, что сейчас из Кюрдамира в Баку ушел
последний автобус и следующий будет только утром, а никакой транспорт -
даже такси - в этих местах не ходит, боятся ограблений.
Мы проговорили с ним до утра. Вокруг спали дети - сорок пять детей,
привезенных сюда изо всех республиканских больниц. Когда Розенцвейга
"сократили по штату" в Бакинском Дворце пионеров, он выдумал эту
школу-интернат для легочно-больных детей и закаляет их тут горным
воздухом, дальними туристическими походами, утренней зарядкой. Длинная его
жизнь не имеет отношения к моему рассказу, и, слушая его, я все
высчитывал, где сейчас может быть этот Хотулев - ждет ли он сестру и
Долго-Сабурова или слышал "Голос Америки" и понял, что погибли в
автокатастрофе именно они. В таком случае он еще утром сбежал. Куда? В
Узбекистан к Старику? Там уже тоже все перекрыто...
Я спросил у Розенцвейга, что он чувствует, живя здесь, в
Азербайджане, и что он чувствовал, когда его "сократили по штату" в Баку.
Он сказал:
- Конечно, вокруг сплошная мафия. На всех уровнях. И в этом колхозе,
и в райкоме в Кюрдамире, и в Баку, и в вашей Москве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84