Конечно, какая-то жизнь, какие-то разговоры, запахи и шумы
пробиваются ко мне сквозь толщу моего отвращения к жизни, но я не хочу
видеть вашу дешевую жизнь! Мне, одному из лучших журналистов страны,
представителю центральной всесоюзной газеты, какой-то вшивый
провинциальный капитан милиции дал по морде и какие-то болваны милиционеры
били по печени, по сердцу, и затем назавтра мне заткнули рот лживыми
извинениями и детским лермонтовским стишком. На кой мне ваша свобода, если
я должен молчать? Разве это свобода? Идите, идите к такой-то матери с
вашими статьями, пишмашинками, редакционными звонками, телексами, премиями
Союза журналистов и прочим дерьмом!
Боже мой, почему я не пошел на геофак, как треть нашего класса, как
восемьдесят процентов нашего географического кружка при Дворце Пионеров?
Работал бы геологом или гляциологом, в горах, в тайге, в тундре - на кой
мне хрен талант журналиста, если я должен молчать как рыба. Так уж лучше
стать натуральной рыбой, вот такой кефалью, лобаном, дельфином...
Море, зеленое Каспийское море, успокаивало меня, качало на своих
волнах, остужало приступы бешенства и бессильной злобы, убаюкивало и
лечило. А на пятый день появилась Она. В морской глубине, в пенной кипени
серебристых пузырьков воздуха вдруг мелькнуло передо мной длинное
бронзово-загорелое тело и вытянутые потоком встречной воды волосы. Я
обалдел и чуть не выпустил изо рта дыхательную трубку своей маски. Эта
почти мистическая фигура, это бронзово-загорелая нимфа с коротким ружьем
для подводной охоты ушла от меня на такую глубину к подводным рифам и
водорослям, что даже за лучшей кефалью я не рисковал нырять так глубоко.
Тихий всплеск ласт и очередной выброс серебристых пузырьков воздуха
остались передо мной, и я закружил на поверхности моря, ожидая, когда же
она всплывет.
Она вынырнула совсем не там, где я дежурил, а далеко от меня, почти у
моего острова. Я увидел, как она выходит на берег, снимает ласты и садится
к моему костру. Я поплыл к берегу. Когда я подошел к костру, она уже
жарила на огне куски свежей кефали, и еще три рыбины лежали рядом с ее
коротким, старого образца, с резиновым натяжением, ружьем для подводной
охоты. Ей было 16 лет. Стройное сильное тело, привыкшее к морю, крепкая
грудь в узком купальнике и сильные бедра в тугих узких трусиках.
Мокрые, выжженные на солнце волосы, карие глаза на курносом круглом
лице внимательно смотрят, как я выхожу на берег, снимаю ласты и маску и
плетусь, усталый, к костру. Мне, конопатому, с кожей, шелушащейся от
загара, было неловко шагать под этим взглядом, надевать поспешно рубашку,
чтобы полуденное солнце вконец не сожгло мое изнеженное столичной жизнью
тело. Но она молчала, только смотрела.
Натянув рубашку и шорты, я улегся у костра, прежний, чуть насмешливый
журналистский апломб вернулся ко мне, и я спросил:
- Ты откуда?
- Оттуда, - она кивнула на рыбацкий поселок. - Держи.
И на шампуре протянула мне кусок поджаренной кефали.
Что вам сказать? Через час, одни на этом острове, мы уже целовались с
ней, катались по песку, она сжимала меня в своих крепких сильных бедрах, и
ее карие зрачки закатывались под смеженные веки, а полуоткрытые губы
хватали воздух короткими шумными глотками. Потом, устав от секса, мы
голяком лежали на воде, лениво поводя ластами и чуть касаясь друг друга
кончиками пальцев. Две рыбины, два дельфина, два морских существа
встретились в воде и молча, по законам естества, отдались друг другу,
только и всего. А отдохнув, мы набрасывались на жаренную рыбу, помидоры и
хлеб, которые оставлял мне с утра Изя Котовский, и затем - опять друг на
друга.
За час до приезда Изи Котовского она уплыла в свой Рыбачий, а
назавтра появилась снова. Так продолжалось четыре или пять дней, и,
кажется, за все это время мы с ней говорили в общей сложности минут
двадцать. Все остальное было море, песок, горячие камни под лопатками,
секс и снова море, его теплая, зелено-плотная купель!
Но на пятый день я стал томиться этим.
Природа мудро поступила с женщинами, дав им очистительные циклы, и
наверно поэтому одинокие женщины могут обходиться без мужчин годами,
сохраняя ровный характер, душевный покой и даже искреннюю веселость духа.
Не так с мужчинами. Только женщина может очистить нас от душевных шлаков,
усталости, нервного раздражения и злости. И вот Моряна - так я звал про
себя мою морскую любовницу - стала тогда моим катарсисом, возвращением к
жизни, она извлекла, выпила, растворила в себе и горечь унижения в
бакинской милиции, и трезвое понимание бессилия перед системой, и
отвращение к самому себе и своей профессии. Все ушло. На третий день наших
любовных и морских утех я снова был насмешливо-иронично-столичный
супержурналист, а на пятый я уже бил копытом, как застоявшийся рысак в
стойле. Ни море, ни подводная охота, ни шестнадцатилетняя любовница не
утоляли моего нового приступа - действовать, куда-то лететь, ехать, что-то
писать и публиковать, короче - самоутверждаться. Лежа рядом с Моряной или
ныряя за ней в темно-холодную глубину подводных скал, я уже думал не о ней
и не об очередной стае серебристой кефали, которая метнулась вдали, я
думал о той единственно возможной форме мести, на которую я могу пойти,
чтоб сквитаться с бакинской милицией. Я сам, своими журналистскими
методами, выйду на бакинских наркоманов, а через них - на торговцев
наркотиками - и напишу об этом детективную повесть, и там будет все
правда, кроме имен и еще кое-каких деталей. И первой главой будет очерк
для "Комсомолки" о будничной жизни молодых бакинских наркоманов, это я
опишу подробно, в деталях, с утра до ночи - жизнь компании Сашки Шаха,
Мосола, Фулевого и им подобных. Я уже видел этот очерк, я чувствовал его,
как хорошая ищейка чует издали жирную дичь. Только мне нужно самому
увидеть то, что рассказали мне ночью Сашка Шах и Фулевый, увидеть и
описать, как пятнадцатилетние мальчишки, шпана, с утра выходят на работу -
на всех трамвайных маршрутах, на вокзалах, рынках и магазинах. Воруют
кошельки, снимают часы, срезают сумочки, а по вечерам грабят одиноких
прохожих на темных улицах, все это с одной целью - купить на эти деньги
наркотики. Я должен описать, как они курят гашиш, колются опиумом на своих
"горках" и ловят "кайф".
Никто и никогда в советской журналистике не делал этого, я буду
первый, я - сделаю! Это как раз для нашей молодежной газеты - очерк о
пятнадцатилетних наркоманах, и это будет ударный материал, сенсация,
фитиль всем газетам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84