Жизнь мгновение
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Пятнышко света, проникшего сквозь приоткрытый тундюк, медленно ползло все ниже и ниже под одной из жердей, поддерживающих купол юрты. Вот оно коснулось края подвесной матерчатой полки, которую украсила шитым узором его мать Мээркан.
Полка... Единственная вещь, которую мать особенно ценит и бережет. На гладком черном материале вышиты два больших круга или обруча, по краям идет узкой полоской узор красными и желтыми нитками, а в середине каждого круга — по четыре причудливых цветка, соединенных между собою крест-накрест. Верхний край отделан мехом куницы, нижний — кисточками, которые, когда на них попадает луч света, напоминают слепой дождь. В левом верхнем углу Мээркан вышила солнце, в правом — месяц.
Солнце, месяц... Много раз пересекающиеся, запутанные линии узоров... Думала ли мать, когда вышивала,
о сложных дорогах жизни, об изменчивости человеческой судьбы или все это лишь воображение самого Кутуйана?
Кутуйан слабо вздохнул и, слегка отодвинув влево со лба белую повязку, искоса оглядел привычное убранство юрты: пеструю циновку у ашканы посуду, треног для чайника... В очаге чуть теплится огонь. Тихо. Мертвая тишина и в юрте и возле нее: ни звука не доносится снаружи.
Может быть, из-за этой тишины так худо Кутуйану? Он чувствует себя совсем слабым, больным и, с трудом приподымая голову от подушки, произносит еле слышно:
— Мама... воды...
Что может быть священнее для человека в этом обманчивом мире? Мать дает ему жизнь. Вода ее поддерживает. Ты пьешь воду, пока уста твои могут ее принимать...
Кутуйан, отдаваясь блаженной истоме, смежил веки и погрузился в необъятные глубины воспоминаний — о
жизни, обо всем, что было.
Прежде всего ему почему-то вспомнился отец.
Он рано умер. Пятьдесят один год, разве это много? Его пережили те, кто уже бойко бегал, когда он еще только учился ходить.
Скромный и смирный человек был отец. Из таких, про кого говорят: у овцы клок сена не отнимет. Овец-то он пас всю жизнь. Лицо его помнится смутно... Остренькая черная бородка, редкие и короткие черные усы. Телом крепкий... Кажется, краснощекий... Кутуйан считал его красивым. Красивее, чем отцы других ребятишек, сильнее, добрее.
Каждый год летом они откочевывали в Кенек. А зимой перебирались сюда, в Джельди-Колот, поблизости от Кур- Кендея. Одинокая юрта. Отец, мать и он, Кутуйан. Заглянет иной раз кто из табунщиков или чабанов, либо наедут сборщики податей, а так никого, они одни.
Только въезжаешь на джайлоо2 Кенек — сразу видишь небольшое озерко. Называют его Кёк-Куль, что значит Синее озеро. Воды в нем немного, но она и вправду синяя. Синяя и прозрачная, только к середине темнеет до черноты. Отец говорил, что у озера есть Хозяин. Белый верблюжонок, шерсть у которого блестит как серебро. Кутуйан никогда не видел его, но голос слышал. Много раз. Среди гор не бывает сильного ветра, так, потянет иногда ночью прохладой со снежных вершин. И тогда доносится от озера печальный звук, напоминающий крик маленького верблюжонка. Кутуйан замирал и слушал, затаив дыхание и не смея моргнуть глазом. Чудилось ему, что на берегу озера резвится Белый верблюжонок... Вот он входит в воду, плывет, поднимая мелкие частые волны, над которыми покачивается на длинной шее его голова. Он похож на большого белого лебедя. Глаза у верблюжонка так и горят, в них то буйная радость, то глубокая тоска. Отчего он тоскует? Может быть, оттого, что вспоминает своих отца и мать? В самом деле, где они? Куда они исчезли? Уж не отбился ли от своих, не заблудился ли Белый верблюжонок? Отбился и оттого навсегда поселился в Синем озере? И почему он никому не показывается на глаза? Прячется весь день и только по ночам выходит на берег...
Кутуйану жаль верблюжонка. Хочется подойти к нему, обнять за шею, привести в юрту. Напоить джуратом или парным молоком, стать ему братом, неразлучным другом. Верблюжонок так же одинок, как Кутуйан, у него ни братьев и сестер. И ему тоже бывает скучно одному. Как им было бы хорошо вдвоем! А если бы верблюжонок научился человеческому языку... О, это было бы чудесно! Сколько сказок знает мама, сколько песен... бесконечно много! Вместе с верблюжонком они поднимались бы к отцу на пастбище. Отец тоже мастер рассказывать, особенно о родословье. Просто рот разинешь, не понять, как это один человек может столько узнать — и от кого только? — и столько запомнить! «Если ты настоящий мужчина, то должен знать своих предков по крайней мере до седьмого колена,— так говорит отец.— Поэтому каждый хочет, чтобы у него был сын. Иначе угаснет, забудется его имя, его род. А это скверно, сынок. И еще тебе скажу: имя свое надо беречь, чтобы не запятнать честь предков и не загубить ее в глазах потомков. Надо быть честным и справедливым, жить, оглядываясь на прошлое и думая о будущем...»
...Помнится ему, как отец однажды взял его с собой.
День был ясный, на небе ни облачка... Отара, оказывается, пасется сама по себе, щиплет траву, медленно поднимаясь но склону. Когда отец и сын добрались до перевала, там и сям поросшего разлапистым, почти стелющимся по земле можжевельником отец указал мальчику чабанским посохом место возле себя:
— Иди сюда, Кукентай1, присядь отдохни. Ты, я вижу, устал...
Никогда до тех пор не видел Кутуйан такой красоты. Серебряные извилистые нити рек тянулись к предгорью. Зеленели холмы и ущелья, а там, где холмы кончались, раскинулась, точно море, Чуйская равнина. Посреди нее желтовато-серый «остров».
— Папа, а что это там?
— Там гора. Байтиков Боз-Болтек.
— Гора? Разве бывают горы, на которых нет деревьев?
— Как видишь, бывают. Потому и назвали ее Боз-Болтек2, что не растут на ней ни березы, ни арча, ни другие деревья.
— А за горой... там тоже земля?
— Обязательно! Земле конца-краю нет.— Отец, сощурив глаза, молча посмотрел вдаль.— Разве может быть малой земля, на которой обитают тысячи и тысячи поколений всех живых существ?..
Кутуйан больше ни о чем не спрашивал. Широко раскрыв глаза, сидел и дивился неоглядным просторам Сары-Узена. Его жизненный путь только начинался; первые травы он сделал по горным тропам, с младенчества его окружали величавые снежные вершины; мир был замкнут в тесных пределах; поросшие диким луком и конским щавелем склоны, Кенек да озеро Кёк-Куль... Он думал, что это и есть весь свет, и только нынче открылось ему иное...
Ну а люди? Там ведь очень много людей. Юрты выстроились в ряд, словно жеребята у коновязи. Бегают ребятишки, такие же, как и он... Только у них нет озера. Нету, и все! И Белого верблюжонка нет.
Кутуйан подумал об этом с чувством превосходства и, утверждая себя в таком настроении, прижал указательным пальцем кончик носа и улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Пятнышко света, проникшего сквозь приоткрытый тундюк, медленно ползло все ниже и ниже под одной из жердей, поддерживающих купол юрты. Вот оно коснулось края подвесной матерчатой полки, которую украсила шитым узором его мать Мээркан.
Полка... Единственная вещь, которую мать особенно ценит и бережет. На гладком черном материале вышиты два больших круга или обруча, по краям идет узкой полоской узор красными и желтыми нитками, а в середине каждого круга — по четыре причудливых цветка, соединенных между собою крест-накрест. Верхний край отделан мехом куницы, нижний — кисточками, которые, когда на них попадает луч света, напоминают слепой дождь. В левом верхнем углу Мээркан вышила солнце, в правом — месяц.
Солнце, месяц... Много раз пересекающиеся, запутанные линии узоров... Думала ли мать, когда вышивала,
о сложных дорогах жизни, об изменчивости человеческой судьбы или все это лишь воображение самого Кутуйана?
Кутуйан слабо вздохнул и, слегка отодвинув влево со лба белую повязку, искоса оглядел привычное убранство юрты: пеструю циновку у ашканы посуду, треног для чайника... В очаге чуть теплится огонь. Тихо. Мертвая тишина и в юрте и возле нее: ни звука не доносится снаружи.
Может быть, из-за этой тишины так худо Кутуйану? Он чувствует себя совсем слабым, больным и, с трудом приподымая голову от подушки, произносит еле слышно:
— Мама... воды...
Что может быть священнее для человека в этом обманчивом мире? Мать дает ему жизнь. Вода ее поддерживает. Ты пьешь воду, пока уста твои могут ее принимать...
Кутуйан, отдаваясь блаженной истоме, смежил веки и погрузился в необъятные глубины воспоминаний — о
жизни, обо всем, что было.
Прежде всего ему почему-то вспомнился отец.
Он рано умер. Пятьдесят один год, разве это много? Его пережили те, кто уже бойко бегал, когда он еще только учился ходить.
Скромный и смирный человек был отец. Из таких, про кого говорят: у овцы клок сена не отнимет. Овец-то он пас всю жизнь. Лицо его помнится смутно... Остренькая черная бородка, редкие и короткие черные усы. Телом крепкий... Кажется, краснощекий... Кутуйан считал его красивым. Красивее, чем отцы других ребятишек, сильнее, добрее.
Каждый год летом они откочевывали в Кенек. А зимой перебирались сюда, в Джельди-Колот, поблизости от Кур- Кендея. Одинокая юрта. Отец, мать и он, Кутуйан. Заглянет иной раз кто из табунщиков или чабанов, либо наедут сборщики податей, а так никого, они одни.
Только въезжаешь на джайлоо2 Кенек — сразу видишь небольшое озерко. Называют его Кёк-Куль, что значит Синее озеро. Воды в нем немного, но она и вправду синяя. Синяя и прозрачная, только к середине темнеет до черноты. Отец говорил, что у озера есть Хозяин. Белый верблюжонок, шерсть у которого блестит как серебро. Кутуйан никогда не видел его, но голос слышал. Много раз. Среди гор не бывает сильного ветра, так, потянет иногда ночью прохладой со снежных вершин. И тогда доносится от озера печальный звук, напоминающий крик маленького верблюжонка. Кутуйан замирал и слушал, затаив дыхание и не смея моргнуть глазом. Чудилось ему, что на берегу озера резвится Белый верблюжонок... Вот он входит в воду, плывет, поднимая мелкие частые волны, над которыми покачивается на длинной шее его голова. Он похож на большого белого лебедя. Глаза у верблюжонка так и горят, в них то буйная радость, то глубокая тоска. Отчего он тоскует? Может быть, оттого, что вспоминает своих отца и мать? В самом деле, где они? Куда они исчезли? Уж не отбился ли от своих, не заблудился ли Белый верблюжонок? Отбился и оттого навсегда поселился в Синем озере? И почему он никому не показывается на глаза? Прячется весь день и только по ночам выходит на берег...
Кутуйану жаль верблюжонка. Хочется подойти к нему, обнять за шею, привести в юрту. Напоить джуратом или парным молоком, стать ему братом, неразлучным другом. Верблюжонок так же одинок, как Кутуйан, у него ни братьев и сестер. И ему тоже бывает скучно одному. Как им было бы хорошо вдвоем! А если бы верблюжонок научился человеческому языку... О, это было бы чудесно! Сколько сказок знает мама, сколько песен... бесконечно много! Вместе с верблюжонком они поднимались бы к отцу на пастбище. Отец тоже мастер рассказывать, особенно о родословье. Просто рот разинешь, не понять, как это один человек может столько узнать — и от кого только? — и столько запомнить! «Если ты настоящий мужчина, то должен знать своих предков по крайней мере до седьмого колена,— так говорит отец.— Поэтому каждый хочет, чтобы у него был сын. Иначе угаснет, забудется его имя, его род. А это скверно, сынок. И еще тебе скажу: имя свое надо беречь, чтобы не запятнать честь предков и не загубить ее в глазах потомков. Надо быть честным и справедливым, жить, оглядываясь на прошлое и думая о будущем...»
...Помнится ему, как отец однажды взял его с собой.
День был ясный, на небе ни облачка... Отара, оказывается, пасется сама по себе, щиплет траву, медленно поднимаясь но склону. Когда отец и сын добрались до перевала, там и сям поросшего разлапистым, почти стелющимся по земле можжевельником отец указал мальчику чабанским посохом место возле себя:
— Иди сюда, Кукентай1, присядь отдохни. Ты, я вижу, устал...
Никогда до тех пор не видел Кутуйан такой красоты. Серебряные извилистые нити рек тянулись к предгорью. Зеленели холмы и ущелья, а там, где холмы кончались, раскинулась, точно море, Чуйская равнина. Посреди нее желтовато-серый «остров».
— Папа, а что это там?
— Там гора. Байтиков Боз-Болтек.
— Гора? Разве бывают горы, на которых нет деревьев?
— Как видишь, бывают. Потому и назвали ее Боз-Болтек2, что не растут на ней ни березы, ни арча, ни другие деревья.
— А за горой... там тоже земля?
— Обязательно! Земле конца-краю нет.— Отец, сощурив глаза, молча посмотрел вдаль.— Разве может быть малой земля, на которой обитают тысячи и тысячи поколений всех живых существ?..
Кутуйан больше ни о чем не спрашивал. Широко раскрыв глаза, сидел и дивился неоглядным просторам Сары-Узена. Его жизненный путь только начинался; первые травы он сделал по горным тропам, с младенчества его окружали величавые снежные вершины; мир был замкнут в тесных пределах; поросшие диким луком и конским щавелем склоны, Кенек да озеро Кёк-Куль... Он думал, что это и есть весь свет, и только нынче открылось ему иное...
Ну а люди? Там ведь очень много людей. Юрты выстроились в ряд, словно жеребята у коновязи. Бегают ребятишки, такие же, как и он... Только у них нет озера. Нету, и все! И Белого верблюжонка нет.
Кутуйан подумал об этом с чувством превосходства и, утверждая себя в таком настроении, прижал указательным пальцем кончик носа и улыбнулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77