Глаза у него расширились, губы дрожали.
— Мама!
Но мать его не слышала и продолжала плакать.
Кутуйан сделал несколько неуверенных шагов, потом побежал. Вместо мельницы и дома перед ним были обгорелые развалины. Искореженные железные ободья, расколотый жернов. Даже от хлева не осталось ничего. И стоял над развалинами горький запах пожарища. Никого вокруг. И жуткая, мертвая тишина.
Кутуйан с криком кинулся бежать к загону:
— Ата-а! Асеин-ата-а!
Никто из немногих оставшихся в этих местах людей не мог сказать, куда делись Асеин и Кемпир.
В конце концов сын с матерью оставили Таргыла и коня, а также разобранную юрту и некоторые другие пожитки у родственника в Татыбеке и ушли в город.
Кутуйан снова начал терять сознание. В ушах за- шумерло, и чудилось ему, как движется кочевье, виделись опасности, испытанные в пути. Проплыло перед глазами пепелище Асеина.
— Мама,— снова позвал он еле слышно.— Мама, воды...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Он открыл глаза. Пятнышко света переместилось к самому краю полки. В ушах у Кутуйана шумело, и ему казалось, что это шум кочевья: кричат верблюжата, подвывают собаки, ржут кони, перекрывая глухой и тяжелый топот копыт. Потом ему вдруг вспоминается, как он бегает вокруг пожарища, окликая исчезнувшего Асеина-ата.
А дальше? Что происходило дальше?
Да... они перебрались в город.
Кутуйан не может собраться с мыслями. Все словно окутано туманом. И так трудно составить картину жизни из мелких ее событий и черт. Он совершенно обессилел...
Так, видно, было суждено. Детство он провел в горах. Подрос. Обстоятельства сложились так, что потом он жил в предгорье. Жилось нелегко, но Кутуйану те дни все-таки кажутся счастливыми и беззаботными.
И наконец, город...
Где они, Кумбез-Таш, Кёк-Куль и Белый верблюжонок? Говорливая речка, золотые волны пшеницы? Где близкие, милые сердцу люди? Все исчезло, и вместе со всем- этим ушло детство.
Четыре с половиной года! Чьи только пороги не обивали за это время они с матерью. Баи, купцы... На всех они батрачили — собирали и таскали дрова, разводили огонь, выметали золу из очага. За пропитание, за кое-какое пропитание, об
иных заработках и речи не было. За еду-то скажи спасибо. Мало ли народу ищет хоть какой-никакой работы — и русские, и узбеки, полным-полно!
На джайлоо ли, в предгорьях или в городе обстоятельства существования, условия в чем-то сходны. Кутуйан часто слышал: «Обманчивый, бренный мир!» Так ведь для кого обманчивый, а для кого и нет! Для богатых, считает Кутуйан, он истинный, а для бедных — в самом деле бренный и обманчивый. Но может быть, все как раз наоборот? Ведь все люди — дети Адама и Евы, от них произошли, из-за них попали в этот мир. Может, тем несчастным чудакам не стоило срывать с дерева распроклятое яблоко?
Там баи, здесь ючянханы1, купцы. Именуются по-разному, а суть-то одна. Все они стяжатели. Сытно едят, хорошо одеваются, их слово имеет вес. О завтрашнем дне они могут не думать, беспокоиться им не о чем. И это все тоже предопределено? Асеин-ата любил говорить, что только от труда благо. Кажется, не прав он, благо в чем-то другом.
У купца, к которому поступил работать Кутуйан, есть парнишка-батрак, русский, которого купец почему-то прозвал на киргизский лад — Малай2. Малаю этому столько же лет, как и Кутуйану, и он очень любит рассуждать о богатых и бедных. Кутуйану рассуждения его непонятны, русский язык он почти не знает, так, отдельные слова, но жесты, которыми Малай сопровождает свою речь, недвусмысленны и ясны. Бедные и богатые есть везде, это чистая правда. Правда и то, что бедных больше, чем богатых. Но Малай, яростно размахивая руками, показывает, что всех богатых нужно перерезать, а их дома сжечь. Как же так? Шариат не позволяет подобных действий. Баи и манапы — люди знатные, родовитые. Если бедняки их изведут, пропадет весь их корень.
И все-таки Кутуйан постоянно размышляет о том, почему его жизнь так скудна, почему на его долю и на долю всех бедняков достаются худая одежда и скверная еда, да и той не хватает. Посоветоваться бы с кем, да особо-то не с кем, только с тем же Малаем, ежели выпадет хоть час роздыха в работе. Они с Малаем друзья-приятели, только вот язык, язык, шайтан его возьми! Впрочем, Кутуйан понемногу постигает тайны русского языка. Вначале, когда они только познакомились, совсем не могли поделиться друг с другом ни горестями своими, ни заботами, а поделиться хотелось, потому что их тянуло друг к другу. Так руками и «разговаривали», ничего не поделаешь — лучше так, чем никак.
Кутуйан крепко уважает Малая и рад, что ему пришлось жить и работать рядом с ним. Пускай у них разная вера, разный язык, зато думают и чувствуют они одинаково. К тому же Малай грамотный. Он читает — правда, по складам — книги и еще такие большие, широкие листы бумаги, на которых тоже что-то написано. И все рассказывает Кутуйану. Как же, однако, велик этот мир! Сколько в нем народов, сколько стран! Сколько событий — невероятных, а иногда и ужасных. Правду сказал ему тогда отец, когда они вдвоем сидели и смотрели вдаль: «Разве может быть малой земля, в которой похоронены тысячи поколений живых существ?» Похоронены-то они похоронены, им место нашлось, а вот живым, как видно, тесно. Иначе зачем бы сильным угнетать, а то и совсем уничтожать слабых? Ради этого они переходят через горы, переплывают моря. Как подумаешь, канаевский Байтик по сравнению с ними еще более или менее совестливый.
Мысли не дают Кутуйану покоя, он мало до чего может додуматься и порой совсем теряется.
Когда они с матерью жили у Габдуллы-бая, Кутуйан ни о чем подобном не ведал. Бай он, конечно, бай, но к тому же он и грамотный, очень набожный человек, неукоснительно совершает все пять положенных правоверному мусульманину ежедневных молитв. Это нравилось и Кутуйану, и его матери. И язык похож на киргизский, понять нетрудно. Пожалуй, главным образом из-за этого они и ушли от ючянхана к Габдулле-баю.
Набожный-то он набожный, но денежки — его главный бог. Им он поклоняется истово. Семья немалая — одиннадцать человек. Жена, два сына, дочь, невестки, внуки. Сыновья на работе, ясное дело, сами не надрываются, их занятие — торговля, и все, что они зарабатывают, все, до последней копейки, отдают отцу, а тот уж сосчитает денежки до последней щербатой монетки. Иной раз, когда Габдулла- бай сидит и, шевеля губами, перебирает четки, Кутуйану представляется, что не молитвы он читает, а деньги считает. Тощий, обтянутый серой морщинистой кожей, с большой головой, Габдулла-бай счет знал отлично. Держал себя так, словно он сама воздержанность, опирающаяся на все сто четырнадцать сур Корана и на все предписания шариата.
Деньги деньгами, торговля торговлей, дело хозяйское, ежели деньги ты зарабатываешь честно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Мама!
Но мать его не слышала и продолжала плакать.
Кутуйан сделал несколько неуверенных шагов, потом побежал. Вместо мельницы и дома перед ним были обгорелые развалины. Искореженные железные ободья, расколотый жернов. Даже от хлева не осталось ничего. И стоял над развалинами горький запах пожарища. Никого вокруг. И жуткая, мертвая тишина.
Кутуйан с криком кинулся бежать к загону:
— Ата-а! Асеин-ата-а!
Никто из немногих оставшихся в этих местах людей не мог сказать, куда делись Асеин и Кемпир.
В конце концов сын с матерью оставили Таргыла и коня, а также разобранную юрту и некоторые другие пожитки у родственника в Татыбеке и ушли в город.
Кутуйан снова начал терять сознание. В ушах за- шумерло, и чудилось ему, как движется кочевье, виделись опасности, испытанные в пути. Проплыло перед глазами пепелище Асеина.
— Мама,— снова позвал он еле слышно.— Мама, воды...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Он открыл глаза. Пятнышко света переместилось к самому краю полки. В ушах у Кутуйана шумело, и ему казалось, что это шум кочевья: кричат верблюжата, подвывают собаки, ржут кони, перекрывая глухой и тяжелый топот копыт. Потом ему вдруг вспоминается, как он бегает вокруг пожарища, окликая исчезнувшего Асеина-ата.
А дальше? Что происходило дальше?
Да... они перебрались в город.
Кутуйан не может собраться с мыслями. Все словно окутано туманом. И так трудно составить картину жизни из мелких ее событий и черт. Он совершенно обессилел...
Так, видно, было суждено. Детство он провел в горах. Подрос. Обстоятельства сложились так, что потом он жил в предгорье. Жилось нелегко, но Кутуйану те дни все-таки кажутся счастливыми и беззаботными.
И наконец, город...
Где они, Кумбез-Таш, Кёк-Куль и Белый верблюжонок? Говорливая речка, золотые волны пшеницы? Где близкие, милые сердцу люди? Все исчезло, и вместе со всем- этим ушло детство.
Четыре с половиной года! Чьи только пороги не обивали за это время они с матерью. Баи, купцы... На всех они батрачили — собирали и таскали дрова, разводили огонь, выметали золу из очага. За пропитание, за кое-какое пропитание, об
иных заработках и речи не было. За еду-то скажи спасибо. Мало ли народу ищет хоть какой-никакой работы — и русские, и узбеки, полным-полно!
На джайлоо ли, в предгорьях или в городе обстоятельства существования, условия в чем-то сходны. Кутуйан часто слышал: «Обманчивый, бренный мир!» Так ведь для кого обманчивый, а для кого и нет! Для богатых, считает Кутуйан, он истинный, а для бедных — в самом деле бренный и обманчивый. Но может быть, все как раз наоборот? Ведь все люди — дети Адама и Евы, от них произошли, из-за них попали в этот мир. Может, тем несчастным чудакам не стоило срывать с дерева распроклятое яблоко?
Там баи, здесь ючянханы1, купцы. Именуются по-разному, а суть-то одна. Все они стяжатели. Сытно едят, хорошо одеваются, их слово имеет вес. О завтрашнем дне они могут не думать, беспокоиться им не о чем. И это все тоже предопределено? Асеин-ата любил говорить, что только от труда благо. Кажется, не прав он, благо в чем-то другом.
У купца, к которому поступил работать Кутуйан, есть парнишка-батрак, русский, которого купец почему-то прозвал на киргизский лад — Малай2. Малаю этому столько же лет, как и Кутуйану, и он очень любит рассуждать о богатых и бедных. Кутуйану рассуждения его непонятны, русский язык он почти не знает, так, отдельные слова, но жесты, которыми Малай сопровождает свою речь, недвусмысленны и ясны. Бедные и богатые есть везде, это чистая правда. Правда и то, что бедных больше, чем богатых. Но Малай, яростно размахивая руками, показывает, что всех богатых нужно перерезать, а их дома сжечь. Как же так? Шариат не позволяет подобных действий. Баи и манапы — люди знатные, родовитые. Если бедняки их изведут, пропадет весь их корень.
И все-таки Кутуйан постоянно размышляет о том, почему его жизнь так скудна, почему на его долю и на долю всех бедняков достаются худая одежда и скверная еда, да и той не хватает. Посоветоваться бы с кем, да особо-то не с кем, только с тем же Малаем, ежели выпадет хоть час роздыха в работе. Они с Малаем друзья-приятели, только вот язык, язык, шайтан его возьми! Впрочем, Кутуйан понемногу постигает тайны русского языка. Вначале, когда они только познакомились, совсем не могли поделиться друг с другом ни горестями своими, ни заботами, а поделиться хотелось, потому что их тянуло друг к другу. Так руками и «разговаривали», ничего не поделаешь — лучше так, чем никак.
Кутуйан крепко уважает Малая и рад, что ему пришлось жить и работать рядом с ним. Пускай у них разная вера, разный язык, зато думают и чувствуют они одинаково. К тому же Малай грамотный. Он читает — правда, по складам — книги и еще такие большие, широкие листы бумаги, на которых тоже что-то написано. И все рассказывает Кутуйану. Как же, однако, велик этот мир! Сколько в нем народов, сколько стран! Сколько событий — невероятных, а иногда и ужасных. Правду сказал ему тогда отец, когда они вдвоем сидели и смотрели вдаль: «Разве может быть малой земля, в которой похоронены тысячи поколений живых существ?» Похоронены-то они похоронены, им место нашлось, а вот живым, как видно, тесно. Иначе зачем бы сильным угнетать, а то и совсем уничтожать слабых? Ради этого они переходят через горы, переплывают моря. Как подумаешь, канаевский Байтик по сравнению с ними еще более или менее совестливый.
Мысли не дают Кутуйану покоя, он мало до чего может додуматься и порой совсем теряется.
Когда они с матерью жили у Габдуллы-бая, Кутуйан ни о чем подобном не ведал. Бай он, конечно, бай, но к тому же он и грамотный, очень набожный человек, неукоснительно совершает все пять положенных правоверному мусульманину ежедневных молитв. Это нравилось и Кутуйану, и его матери. И язык похож на киргизский, понять нетрудно. Пожалуй, главным образом из-за этого они и ушли от ючянхана к Габдулле-баю.
Набожный-то он набожный, но денежки — его главный бог. Им он поклоняется истово. Семья немалая — одиннадцать человек. Жена, два сына, дочь, невестки, внуки. Сыновья на работе, ясное дело, сами не надрываются, их занятие — торговля, и все, что они зарабатывают, все, до последней копейки, отдают отцу, а тот уж сосчитает денежки до последней щербатой монетки. Иной раз, когда Габдулла- бай сидит и, шевеля губами, перебирает четки, Кутуйану представляется, что не молитвы он читает, а деньги считает. Тощий, обтянутый серой морщинистой кожей, с большой головой, Габдулла-бай счет знал отлично. Держал себя так, словно он сама воздержанность, опирающаяся на все сто четырнадцать сур Корана и на все предписания шариата.
Деньги деньгами, торговля торговлей, дело хозяйское, ежели деньги ты зарабатываешь честно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77