Снегу навалило невпроворот. Реки замерзли.
Кутуйан беспокоился о семьях, застрявших на зимовьях в горах. Он сказал товарищам, вместе с которыми развозил по аилам густо пахнущие смолой ветки арчи, чтобы ехали дальше, а сам свернул на плоскогорье Далы. Слава богу, ни он, ни его помощники пока не заболели.
Уже за полдень спустился он с плоскогорья и выехал на прямую дорогу, когда увидел, что навстречу ему подымаются от сада Тезека несколько человек верхами. Кто бы это мог быть? Кутуйан свернул вправо, перебрался через небольшую замерзшую речку и снова выехал на ровное место. Всадники были уже совсем близко, и Кутуйан узнал их: Саты- бий, Илебай, Дадый...
Кутуйан подъехал и поздоровался. Оказалось, что они были у Абдыракмана. От оспы умерла его теща... Дальше двинулись вместе, Кутуйан — в середине. О прошлом не вспоминали, как будто ничего и не было. И разговор шел самый обыкновенный.
Тем временем на дорогу с берега реки поднялся какой-то человек; должно быть, заслышав конский топот, он, постукивая палкой впереди себя, как это делают слепые, вышел на середину дороги и остановился. Вид у него был странный — пугало какое-то, не человек. На голове огромная остроконечная шапка дервиша, одет он был в рваный желтый халат без подкладки, обут в чокои с короткими голенищами. Чокой на левой ноге прохудился, сквозь дыру торчали голые багрово-красные пальцы. Растрепанная, клочковатая, совершенно белая борода спускалась до пояса. А волосы! Косматые, как у ведьмы из страшной сказки, длинные, разлохмаченные, болтались они по плечам и по спине. Но самое страшное — глаза. Широко раскрытые и устремленные куда- то в пустоту: веки воспаленно-красные, загноившиеся; на впалых щеках застыли полоски желтых от гноя слез.
Через плечо у этого непонятного существа висел неряшливо завязанный узелок, на боку болтался комуз... какое там комуз, так, жалкие останки — деки нет, гриф растрескался.
Кто же это, живой человек или дух? Может быть, встретился путникам на счастье сам святой Хызр в столь неприглядном обличье? Или это зловещий дух черной оспы?
Когда всадники подъехали к нему близко, он поздоровался:
— Салам алейкум, обреченные на муки дети праотца нашего Адама! Доброго здоровья вам! — и молитвенным жестом поднял к лицу обе руки.
— Алейкум салам, путник.
— Желаем тебе того же,— отвечали всадники, и каждый сделал тот же молитвенный жест.
— По уверенному топоту ваших коней, по серебряному звону сбруи догадываюсь я, что все вы люди, народу известные, имеющие над народом власть. Угадал ли я?
Никто не отозвался, все только переглядывались в изумлении.
— Ладно, знаю, что угадал,— продолжал странный старик.— Тогда, о владетели закона, послушайте жалобу удрученного жизнью, заблудшего раба божьего.— И, прижав свой посох к груди, запел:
О господа, всесильные владыки, Немало вам я высказать могу, Когда бы вы терпения набрались! Не думайте, что вот старик согбенный, Вам путь в степи открытой преградивший, Способен неприятность причинить.
Нет, у меня серьезный разговор. Хоть ваша власть сегодня безгранична, Народом ближним и народом дальним Вы можете повелевать, И все же:
Не просчитаться вам бы, господа! Минует время, красота увянет, И прахом станет этот бренный мир. Но зло,
Другим содеянное вами, Пребудет в вас. Повинны в этом вы!
Огромное сияет в небе солнце, А для меня лучи его померкли, И рухнула гора, моя опора. Я бедный, я несчастный горемыка. Вновь не забрезжит свет, Надежды улетучились навеки. Хотел бы умереть, да не могу: Ведь этого всевышний не простил бы. Так и брожу безумцем по земле,
Взвалив на плечи груз своих печалей. Был дом когда-то у меня. А где он? У очага родного грелся ли? Не помню. А!
Что теперь об этом толковать!
Я облачко, гонимое ветрами,
Бреду, бреду,
И на окраине аила,
Под сенью старого мазара я ночую...
Накликали вы беды на меня!
Пусть и на вас обрушатся несчастья!
Кутуйан слушал вместе со всеми, и смутные ощущения с каждой секундой обретали черты все более уверенной догадки. Комуз... руки, такие знакомые... голос...
— Ата! — вдруг крикнул он, едва умолкли звуки пения.— Асеин-ата!
Спутники враз повернулись к нему, пораженные.
Старик откликнулся, но так, словно не расслышал сказанного Кутуйаном:
— Не кричи, мирза! — и он предупреждающим движением поднял ладонь.— Слушай меня, ведь кто бы ты ни был, я старше тебя, а может быть, старше и твоего отца. Не надо так громко кричать. Будь осторожен! Сейчас дела твои хороши, но кто знает, не подкрадывается ли к тебе враг. Помни об этом, раб божий. Неужели ты можешь считать друзьями всех, кто тебя окружает?
Кутуйан теперь уже окончательно понял, что перед ним стоит Асеин-ата. Он спрыгнул на землю, кинулся к старику и обнял его.
— Ата, мой дорогой ата! Ты не узнаешь меня? Я... я...— Ему перехватило горло, он не в силах был произнести свое имя.
Старик был растерян. Слабой худой рукой он гладил Кутуйана по плечам, по лицу.
— Запах, запах твой мне знаком! Ты...
— Я твой Кутуйан, маленький Кутуйан, ата!
— Ты-ы...— выговорил он.— Подожди...— И он трясущимися пальцами нащупал на голове у Кутуйана старый рубец от удара плетью, нанесенного Саты-бием возле брода через Кара-Су.— Господь милостивый! Единственный ты мой, сирота мой! Неужели я и вправду встретил тебя?
Он прижал Кутуйана к себе. Саты-бий некоторое время смотрел на них так, словно что-то очень неприятное царапнуло его давно очерствевшую душу. Потом сплюнул сквозь зубы
на землю и поехал прочь. За ним двинулись и остальные. Но Асеин и Кутуйан не заметили их отъезда.
Солнце, ярко-красное, но холодное, похожее на большое медное блюдо, спускалось к холмам Саз-Булака. Кутуйан бережно вел в поводу Серого, на котором сидел Асеин.
Мээркан, обеспокоенная тем, что Кутуйана так долго нет, то и дело выходила за дверь и высматривала его. В очаге пылал огонь, в казане варилось вяленое мясо. Приедет голодный, замерзший.
Ей показалось вдруг, что она слышит конский топот. Снова выскочила из юрты. Господи, кого это он везет на коне? Что за чудище такое?
— Мама! — услышала она голос сына.— Мама, сбылась наша надежда, я нашел Асеина-ата.
— Что ты такое говоришь? — Мээркан бежала к ним, оскальзываясь на снегу.
Услыхав ее голос, отозвался Асеин-ата:
— Мээркан, дочка моя, здорова ли ты, родная?
Мээркан уже стояла рядом, но не могла говорить —
так поразил ее вид Асеина, когда она как следует разглядела его.
— Да где же ты? — нетерпеливо повторял старик. — Ну подойди ко мне, дай руку. Дай мне поцеловать руку, которая гладила по голове моего Казата, о моя Мээркан! — Он, задохнувшись, вытянул вперед обе ладони.
Ошеломленная Мээркан припала головой к колену Асеина, который еще не сошел с коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кутуйан беспокоился о семьях, застрявших на зимовьях в горах. Он сказал товарищам, вместе с которыми развозил по аилам густо пахнущие смолой ветки арчи, чтобы ехали дальше, а сам свернул на плоскогорье Далы. Слава богу, ни он, ни его помощники пока не заболели.
Уже за полдень спустился он с плоскогорья и выехал на прямую дорогу, когда увидел, что навстречу ему подымаются от сада Тезека несколько человек верхами. Кто бы это мог быть? Кутуйан свернул вправо, перебрался через небольшую замерзшую речку и снова выехал на ровное место. Всадники были уже совсем близко, и Кутуйан узнал их: Саты- бий, Илебай, Дадый...
Кутуйан подъехал и поздоровался. Оказалось, что они были у Абдыракмана. От оспы умерла его теща... Дальше двинулись вместе, Кутуйан — в середине. О прошлом не вспоминали, как будто ничего и не было. И разговор шел самый обыкновенный.
Тем временем на дорогу с берега реки поднялся какой-то человек; должно быть, заслышав конский топот, он, постукивая палкой впереди себя, как это делают слепые, вышел на середину дороги и остановился. Вид у него был странный — пугало какое-то, не человек. На голове огромная остроконечная шапка дервиша, одет он был в рваный желтый халат без подкладки, обут в чокои с короткими голенищами. Чокой на левой ноге прохудился, сквозь дыру торчали голые багрово-красные пальцы. Растрепанная, клочковатая, совершенно белая борода спускалась до пояса. А волосы! Косматые, как у ведьмы из страшной сказки, длинные, разлохмаченные, болтались они по плечам и по спине. Но самое страшное — глаза. Широко раскрытые и устремленные куда- то в пустоту: веки воспаленно-красные, загноившиеся; на впалых щеках застыли полоски желтых от гноя слез.
Через плечо у этого непонятного существа висел неряшливо завязанный узелок, на боку болтался комуз... какое там комуз, так, жалкие останки — деки нет, гриф растрескался.
Кто же это, живой человек или дух? Может быть, встретился путникам на счастье сам святой Хызр в столь неприглядном обличье? Или это зловещий дух черной оспы?
Когда всадники подъехали к нему близко, он поздоровался:
— Салам алейкум, обреченные на муки дети праотца нашего Адама! Доброго здоровья вам! — и молитвенным жестом поднял к лицу обе руки.
— Алейкум салам, путник.
— Желаем тебе того же,— отвечали всадники, и каждый сделал тот же молитвенный жест.
— По уверенному топоту ваших коней, по серебряному звону сбруи догадываюсь я, что все вы люди, народу известные, имеющие над народом власть. Угадал ли я?
Никто не отозвался, все только переглядывались в изумлении.
— Ладно, знаю, что угадал,— продолжал странный старик.— Тогда, о владетели закона, послушайте жалобу удрученного жизнью, заблудшего раба божьего.— И, прижав свой посох к груди, запел:
О господа, всесильные владыки, Немало вам я высказать могу, Когда бы вы терпения набрались! Не думайте, что вот старик согбенный, Вам путь в степи открытой преградивший, Способен неприятность причинить.
Нет, у меня серьезный разговор. Хоть ваша власть сегодня безгранична, Народом ближним и народом дальним Вы можете повелевать, И все же:
Не просчитаться вам бы, господа! Минует время, красота увянет, И прахом станет этот бренный мир. Но зло,
Другим содеянное вами, Пребудет в вас. Повинны в этом вы!
Огромное сияет в небе солнце, А для меня лучи его померкли, И рухнула гора, моя опора. Я бедный, я несчастный горемыка. Вновь не забрезжит свет, Надежды улетучились навеки. Хотел бы умереть, да не могу: Ведь этого всевышний не простил бы. Так и брожу безумцем по земле,
Взвалив на плечи груз своих печалей. Был дом когда-то у меня. А где он? У очага родного грелся ли? Не помню. А!
Что теперь об этом толковать!
Я облачко, гонимое ветрами,
Бреду, бреду,
И на окраине аила,
Под сенью старого мазара я ночую...
Накликали вы беды на меня!
Пусть и на вас обрушатся несчастья!
Кутуйан слушал вместе со всеми, и смутные ощущения с каждой секундой обретали черты все более уверенной догадки. Комуз... руки, такие знакомые... голос...
— Ата! — вдруг крикнул он, едва умолкли звуки пения.— Асеин-ата!
Спутники враз повернулись к нему, пораженные.
Старик откликнулся, но так, словно не расслышал сказанного Кутуйаном:
— Не кричи, мирза! — и он предупреждающим движением поднял ладонь.— Слушай меня, ведь кто бы ты ни был, я старше тебя, а может быть, старше и твоего отца. Не надо так громко кричать. Будь осторожен! Сейчас дела твои хороши, но кто знает, не подкрадывается ли к тебе враг. Помни об этом, раб божий. Неужели ты можешь считать друзьями всех, кто тебя окружает?
Кутуйан теперь уже окончательно понял, что перед ним стоит Асеин-ата. Он спрыгнул на землю, кинулся к старику и обнял его.
— Ата, мой дорогой ата! Ты не узнаешь меня? Я... я...— Ему перехватило горло, он не в силах был произнести свое имя.
Старик был растерян. Слабой худой рукой он гладил Кутуйана по плечам, по лицу.
— Запах, запах твой мне знаком! Ты...
— Я твой Кутуйан, маленький Кутуйан, ата!
— Ты-ы...— выговорил он.— Подожди...— И он трясущимися пальцами нащупал на голове у Кутуйана старый рубец от удара плетью, нанесенного Саты-бием возле брода через Кара-Су.— Господь милостивый! Единственный ты мой, сирота мой! Неужели я и вправду встретил тебя?
Он прижал Кутуйана к себе. Саты-бий некоторое время смотрел на них так, словно что-то очень неприятное царапнуло его давно очерствевшую душу. Потом сплюнул сквозь зубы
на землю и поехал прочь. За ним двинулись и остальные. Но Асеин и Кутуйан не заметили их отъезда.
Солнце, ярко-красное, но холодное, похожее на большое медное блюдо, спускалось к холмам Саз-Булака. Кутуйан бережно вел в поводу Серого, на котором сидел Асеин.
Мээркан, обеспокоенная тем, что Кутуйана так долго нет, то и дело выходила за дверь и высматривала его. В очаге пылал огонь, в казане варилось вяленое мясо. Приедет голодный, замерзший.
Ей показалось вдруг, что она слышит конский топот. Снова выскочила из юрты. Господи, кого это он везет на коне? Что за чудище такое?
— Мама! — услышала она голос сына.— Мама, сбылась наша надежда, я нашел Асеина-ата.
— Что ты такое говоришь? — Мээркан бежала к ним, оскальзываясь на снегу.
Услыхав ее голос, отозвался Асеин-ата:
— Мээркан, дочка моя, здорова ли ты, родная?
Мээркан уже стояла рядом, но не могла говорить —
так поразил ее вид Асеина, когда она как следует разглядела его.
— Да где же ты? — нетерпеливо повторял старик. — Ну подойди ко мне, дай руку. Дай мне поцеловать руку, которая гладила по голове моего Казата, о моя Мээркан! — Он, задохнувшись, вытянул вперед обе ладони.
Ошеломленная Мээркан припала головой к колену Асеина, который еще не сошел с коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77