Всем! Сары, ну-ка, не стыдись, сними рубаху.
Сары молча скинул сначала безрукавку, потом рубашку, но мог бы этого и не делать: сквозь многочисленные дыры его ветхого рубища хорошо были видны синяки и кровоподтеки.
У Асеина внутри все оборвалось, дрожь прошла по спине.
— Господи, помоги...— с трудом выговорил он.
Койчуке взорвался:
— Хватит с меня божьей помощи! Сыт по горло! Нет у нас терпения дожидаться, когда он накажет насильников. И уговоры твои, Асеин, тоже нам не нужны больше. Лучше бы ты дал нам благословение...
Асеин перебил его:
— Во-первых, сын мой, не посягай на бога. Это ни к чему. Во-вторых... Какое благословение, на что?
— Отомстить!
— Кому?
— Мисиралы-голобородому и тем, кто обирал нас.
Асеин в раздумье поглаживал бороду.
— Ну, предположим, дам я такое благословение,— усмехнулся он.— А как вы отомстите? Биться с ними станете, что ли?
— Это уж наше дело, биться или колотиться.
— Ладно, а о семьях ваших вы подумали? О женах и детях?
— Кто хочет, пусть об этом думает. Про себя я уже сказал, что мне бояться не за кого. Бобыль-одиночка. Чем терпеть побои без всякой вины, сносить обиды, лучше умереть за свою честь.
— Он верно говорит!
— До каких пор будут нас попирать эти кокандцы!
— Благословите, Асаке!
Дело выходило нешуточное. Обида и ненависть переполняли сердца. Люди готовы были двинуться на Бишкек. А что из этого получится? Нет, их надо успокоить. Надо удержать.
Асеин, собравшись с мыслями, повел речь:
— Дети мои, я знаю, что вы не попусту говорите, понимаю, что накипело у вас на душе. Все понятно. Но ведь надо и вперед заглянуть, прежде чем за дело браться. Мне тоже досталось от этих обирал, сборщиков подати. Зерно забрали подчистую, опустошили закрома. Нанесли побои несчастной Кемпир, безвинной Мээркан. И сын мой, сами видите, в каком положении. Думаете, у меня не горит душа? Я ведь тоже человек. Но что поделаешь, надо перетерпеть тяжелое время. И разве мы мало терпели до сих пор? Много, очень много мы перенесли. Но разве нет справедливости в пословице: дно терпения — желтое золото. Оставьте свои намерения, бросьте, дорогие мои. Если уважаете мои седины, прошу вас, прислушайтесь к моему совету.
Койчуке хотел было возразить, даже рот открыл, но не произнес ни слова и как-то сразу пал духом. Молчали и остальные.
Асеин был доволен: стало быть, уважают его, верят его словам. Однако и доверие, и уважение надо оправдать, иначе нельзя. Опершись на рукоять плети, он тяжело, с трудом поднялся с места.
— Ладно, я теперь к себе поеду. Нужно Казата отвезти домой, сами понимаете. Как прибудет Санджар, дайте мне знать. Ведь все это лишь начало трудных для нас времен. Действовать мы должны обдуманно, посоветовавшись между собой, иначе плохо нам придется. Давайте так...
...Чобур шел медленно, еле перебирая ногами. Устал:
не отдыхал, почитай, с утренней зари. Травы пощипать толком не привелось. Но Асеину вялый ход коня был сейчас по сердцу: думать не мешал. Он отпустил поводья и погрузился в свои размышления. Казат молчал, понимая, что у отца на душе сейчас невесело и думы невеселые.
Невеселые думы...
Как не думать, нынче по-особому задумаешься — не только на твою голову, на весь аил пала беда... Ах, проклятые, проклятые! Бессовестное, наглое насилие! Зачем же хан держит войско, которое сам не в силах прокормить? Казна опустела? И какой прок от этого ханства?
А Саты-бий? Почему он на их стороне? За какие добрые дела хвалит он хана?.. У Асеина голова раскалывалась: ни на один вопрос он не находил ответа.
Только выехали из лощины, как впереди показался всадник. Асеин остановил коня, обернулся к сыну:
— Это не Санджар, глянь-ка?
— Не пойму.
— Вроде он.
Асеин пустил коня шагом навстречу всаднику. Это и в самом деле оказался Санджар. Съехались, поздоровались, спешились. Начались вежливые расспросы о самочувствии, потом Санджар заметил перевязанную руку Казата.
— Что с твоим сыном? — Не дожидаясь ответа Асеина, он весело обратился к мальчику: — Здравствуй, жених! С кем это ты подрался из-за девушки?
Казат с трудом выговорил:
— Здравствуйте...
— Тут, брат, дела такие.— Асеин покачал головой.— Давай присядем, надо потолковать.
Казат подошел и уселся возле них.
— Сначала ты расскажи, как съездил,— предложил Асеин.— Что у них там? Ждали тебя еще вчера, но подумали, что канаевские уговорили тебя ночевать.
Санджар усмехнулся.
— Ну, ясное дело, принимали не хуже, чем самого Байтика, без ночевки не отпустили.
— Что ж, значит, разговоры шли хорошие.
— Всякие, и хорошие, и плохие.— Санджар утер вспотевшее лицо концом пояса.— Хорошо, что налог на содержание войска тем платить не придется, говорят, батыр1 взял все на себя. Плохо, что на скот их налогом обложили нещадно —
1 Имеется в виду Байтик.
и на мелкий, и на крупный. Нынешней осенью Байтик, говорят, ждет в гости Ракматылду.
— Это вроде бы так и есть. Сатыке сообщил, что мы должны поставить гостевые юрты.
— Тебе, значит, их делать?
Асеин молча кивнул.
Санджар нахмурился, сердито пожевал губами.
— Нынче все они, наши великие люди, одинаковы. Тем, кто выше их, готовы пятки лизать, угощают, восхваляют до небес, руки к сердцу прижимают, кланяются до земли, а перед нами, простым народом, грудь выпячивают, смотрят на нас свысока. Ума не приложу, когда все это кончится.
— Кругом лесть да ложь. Они сыты, в чести, им ни до кого дела нет, — согласился Асеин.
Казат слушал их молча, но ему смешно было, как это два старика, сидя в чистом поле, наперебой честят богатых и знатных. Чудаки, почему они тем прямо в глаза не скажут? Или боятся?
— Бога они забыли, эти твои пустохвалы. Давеча меня Саты-бий к себе позвал будто самого уважаемого человека.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Не думай, что он обо мне соскучился. Про юрты эти самые объявил.
— А еще что?
Асеин поглядел на Санджара как-то равнодушно, пустыми глазами, словно видел перед собой незнакомого человека.
— А еще велел он тебе и мне поговорить с народом, объяснить, что, мол, нынче кокандцы взяли верх, что надо собрать налог... Приехал я сюда, а они уже без нас распорядились, не стали наших уговоров дожидаться, всё покончили.
— Что ты болтаешь?
— То самое. Забрали все подчистую, ребятишкам на пропитание ни зернышка не оставили.
Санджар как-то сразу весь осунулся.
— Как же... наши-то допустили? Ведь они тут оставались...
— А что им делать было? И так все избиты. Налетчики эти, собачьи выродки, даже с детьми не стеснялись. Вон погляди...— Асеин повернулся к Казату.— Подыми-ка рукав.
Санджар взглянул на распухшую, покрасневшую руку мальчика и принялся ругать насильников.
— Вот такие дела.— Асеин произнес эти слова резко, со
злостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Сары молча скинул сначала безрукавку, потом рубашку, но мог бы этого и не делать: сквозь многочисленные дыры его ветхого рубища хорошо были видны синяки и кровоподтеки.
У Асеина внутри все оборвалось, дрожь прошла по спине.
— Господи, помоги...— с трудом выговорил он.
Койчуке взорвался:
— Хватит с меня божьей помощи! Сыт по горло! Нет у нас терпения дожидаться, когда он накажет насильников. И уговоры твои, Асеин, тоже нам не нужны больше. Лучше бы ты дал нам благословение...
Асеин перебил его:
— Во-первых, сын мой, не посягай на бога. Это ни к чему. Во-вторых... Какое благословение, на что?
— Отомстить!
— Кому?
— Мисиралы-голобородому и тем, кто обирал нас.
Асеин в раздумье поглаживал бороду.
— Ну, предположим, дам я такое благословение,— усмехнулся он.— А как вы отомстите? Биться с ними станете, что ли?
— Это уж наше дело, биться или колотиться.
— Ладно, а о семьях ваших вы подумали? О женах и детях?
— Кто хочет, пусть об этом думает. Про себя я уже сказал, что мне бояться не за кого. Бобыль-одиночка. Чем терпеть побои без всякой вины, сносить обиды, лучше умереть за свою честь.
— Он верно говорит!
— До каких пор будут нас попирать эти кокандцы!
— Благословите, Асаке!
Дело выходило нешуточное. Обида и ненависть переполняли сердца. Люди готовы были двинуться на Бишкек. А что из этого получится? Нет, их надо успокоить. Надо удержать.
Асеин, собравшись с мыслями, повел речь:
— Дети мои, я знаю, что вы не попусту говорите, понимаю, что накипело у вас на душе. Все понятно. Но ведь надо и вперед заглянуть, прежде чем за дело браться. Мне тоже досталось от этих обирал, сборщиков подати. Зерно забрали подчистую, опустошили закрома. Нанесли побои несчастной Кемпир, безвинной Мээркан. И сын мой, сами видите, в каком положении. Думаете, у меня не горит душа? Я ведь тоже человек. Но что поделаешь, надо перетерпеть тяжелое время. И разве мы мало терпели до сих пор? Много, очень много мы перенесли. Но разве нет справедливости в пословице: дно терпения — желтое золото. Оставьте свои намерения, бросьте, дорогие мои. Если уважаете мои седины, прошу вас, прислушайтесь к моему совету.
Койчуке хотел было возразить, даже рот открыл, но не произнес ни слова и как-то сразу пал духом. Молчали и остальные.
Асеин был доволен: стало быть, уважают его, верят его словам. Однако и доверие, и уважение надо оправдать, иначе нельзя. Опершись на рукоять плети, он тяжело, с трудом поднялся с места.
— Ладно, я теперь к себе поеду. Нужно Казата отвезти домой, сами понимаете. Как прибудет Санджар, дайте мне знать. Ведь все это лишь начало трудных для нас времен. Действовать мы должны обдуманно, посоветовавшись между собой, иначе плохо нам придется. Давайте так...
...Чобур шел медленно, еле перебирая ногами. Устал:
не отдыхал, почитай, с утренней зари. Травы пощипать толком не привелось. Но Асеину вялый ход коня был сейчас по сердцу: думать не мешал. Он отпустил поводья и погрузился в свои размышления. Казат молчал, понимая, что у отца на душе сейчас невесело и думы невеселые.
Невеселые думы...
Как не думать, нынче по-особому задумаешься — не только на твою голову, на весь аил пала беда... Ах, проклятые, проклятые! Бессовестное, наглое насилие! Зачем же хан держит войско, которое сам не в силах прокормить? Казна опустела? И какой прок от этого ханства?
А Саты-бий? Почему он на их стороне? За какие добрые дела хвалит он хана?.. У Асеина голова раскалывалась: ни на один вопрос он не находил ответа.
Только выехали из лощины, как впереди показался всадник. Асеин остановил коня, обернулся к сыну:
— Это не Санджар, глянь-ка?
— Не пойму.
— Вроде он.
Асеин пустил коня шагом навстречу всаднику. Это и в самом деле оказался Санджар. Съехались, поздоровались, спешились. Начались вежливые расспросы о самочувствии, потом Санджар заметил перевязанную руку Казата.
— Что с твоим сыном? — Не дожидаясь ответа Асеина, он весело обратился к мальчику: — Здравствуй, жених! С кем это ты подрался из-за девушки?
Казат с трудом выговорил:
— Здравствуйте...
— Тут, брат, дела такие.— Асеин покачал головой.— Давай присядем, надо потолковать.
Казат подошел и уселся возле них.
— Сначала ты расскажи, как съездил,— предложил Асеин.— Что у них там? Ждали тебя еще вчера, но подумали, что канаевские уговорили тебя ночевать.
Санджар усмехнулся.
— Ну, ясное дело, принимали не хуже, чем самого Байтика, без ночевки не отпустили.
— Что ж, значит, разговоры шли хорошие.
— Всякие, и хорошие, и плохие.— Санджар утер вспотевшее лицо концом пояса.— Хорошо, что налог на содержание войска тем платить не придется, говорят, батыр1 взял все на себя. Плохо, что на скот их налогом обложили нещадно —
1 Имеется в виду Байтик.
и на мелкий, и на крупный. Нынешней осенью Байтик, говорят, ждет в гости Ракматылду.
— Это вроде бы так и есть. Сатыке сообщил, что мы должны поставить гостевые юрты.
— Тебе, значит, их делать?
Асеин молча кивнул.
Санджар нахмурился, сердито пожевал губами.
— Нынче все они, наши великие люди, одинаковы. Тем, кто выше их, готовы пятки лизать, угощают, восхваляют до небес, руки к сердцу прижимают, кланяются до земли, а перед нами, простым народом, грудь выпячивают, смотрят на нас свысока. Ума не приложу, когда все это кончится.
— Кругом лесть да ложь. Они сыты, в чести, им ни до кого дела нет, — согласился Асеин.
Казат слушал их молча, но ему смешно было, как это два старика, сидя в чистом поле, наперебой честят богатых и знатных. Чудаки, почему они тем прямо в глаза не скажут? Или боятся?
— Бога они забыли, эти твои пустохвалы. Давеча меня Саты-бий к себе позвал будто самого уважаемого человека.
— Ну?
— Вот тебе и ну! Не думай, что он обо мне соскучился. Про юрты эти самые объявил.
— А еще что?
Асеин поглядел на Санджара как-то равнодушно, пустыми глазами, словно видел перед собой незнакомого человека.
— А еще велел он тебе и мне поговорить с народом, объяснить, что, мол, нынче кокандцы взяли верх, что надо собрать налог... Приехал я сюда, а они уже без нас распорядились, не стали наших уговоров дожидаться, всё покончили.
— Что ты болтаешь?
— То самое. Забрали все подчистую, ребятишкам на пропитание ни зернышка не оставили.
Санджар как-то сразу весь осунулся.
— Как же... наши-то допустили? Ведь они тут оставались...
— А что им делать было? И так все избиты. Налетчики эти, собачьи выродки, даже с детьми не стеснялись. Вон погляди...— Асеин повернулся к Казату.— Подыми-ка рукав.
Санджар взглянул на распухшую, покрасневшую руку мальчика и принялся ругать насильников.
— Вот такие дела.— Асеин произнес эти слова резко, со
злостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77