Мальчик молча опустился на пеструю кошму.
Мало-помалу он привык к полумраку, успокоился и огляделся. В нише стопка одеял, на стене между двумя окнами висит комуз1, под ним стоит на полу большой ларь, на нем расставлена посуда. «А где же сын Асеина,— подумал Кутуйан,— про которого он рассказывал?»
И, словно угадав, о чем он думает, Асеин спросил:
— А где Казат?
Старуха резко повернулась к нему:
— «Где, где»! —передразнила она.—Здесь его нету. Ушел куда-то.
Асеин больше к ней не обращался. Он снял одеяла, под которыми стоял старый сундук, обитый жестью. Поднял крышку и начал что-то искать в груде разного тряпья. Наконец он вытащил сверток материи, бросил его в ту сторону, где сидел Кутуйан. Потом он налил в щербатую деревянную «чашку похлебки.
— На-ка, сынок, поешь.
Сам он не присел, а принялся снимать посуду с крышки ларя. Открыл ларь и, зачерпывая тоже деревянной плошкой, начал насыпать в пеструю торбу то ли муку, то ли толокно.
Кутуйан следил за ним во все глаза.
Асеин наполнил торбу, а Кутуйан тем временем справился с похлебкой.
— Ну, милый, Казат, должно быть, заигрался где-то, материю привезет завтра. А ты возьми-ка вот, попробуй, донесешь? — Он вручил торбу Кутуйану и подтолкнул его к двери.
Старуха оставалась по-прежнему безучастной и безмолвной. Даже взглядом не проводила выходящих.
Торба была не так уж тяжела. Кутуйан положил ее на
1 Комуз — киргизский струнный музыкальный инструмент.
плечо и двинулся в путь. Асеин проводил его до выхода на прямую дорогу, спросил улыбаясь:
— Не боишься? Не бойся. Чего бояться, если аил вон он.. Видно его. Ты ведь не девочка, а джигит.
Зелень еще только проглянула. Слишком сухая стояла погода, долгое время не было дождя. Брызни он — сразу все полезет из земли.
Кутуйан шел обочиной. Время было уже за полдень, но жара еще не спала. Оттого ли или от тяжести торбы, но Кутуйан вскоре вспотел. Хотел было снять калпак, да руки заняты. Ладно, все не беда — и пот и усталость. Зато он несет домой пропитание.
Дул горячий ветерок, поддавал весне жару. Небо синее- синее. Жаворонок звенит в вышине, поле усеяно белыми и желтыми первоцветами.
Кутуйан словно бы и не видел всей этой красоты, способной заворожить, опьянить человека. Он не замечал ни цветов, ни синевы неба, не слышал пения жаворонка. Мысли его обращены к иному, он шел, ступая размеренно и осторожно, и рассуждал сам с собой. У него теперь нет отца, ушел туда, откуда никто не возвращается. Ах, если бы можно было его вернуть! Но нет, прошли с тех пор недели и месяцы, только во сне можно еще увидеть отца. Умер — это всё. У Кутуйана осталась только мать. Тяжело приходится ей, бедной. Сидит, согнувшись над работой, с зари до зари, не дает глазам отдохнуть. Но что же делать? У них ведь не то что скотины, даже мелкой живности нет. До сих пор кое-как перебивались на старых запасах. А завтра что будет, послезавтра? Чем жить? Просто ума не приложишь... Кутуйан тяжело вздохнул.
Быть может, именно в этот час кончилось для него беззаботное детство? Скорее всего, так оно и было, но сам Кутуйан не мог осознать, что переступает порог, за которым его ждут многие тяготы и печали.
...Как и говорил Асеин, на следующий день с утра приехал Казат на отцовском Чобуре. Большеглазый, с крупными, широкими ноздрями, держался он уверенно и спокойно; Кутуйану он показался совсем взрослым джигитом.
— Здравствуйте, апа-1,— поздоровался Казат.— Я сын Асеина. Он приезжал к вам вчера. Вот...— И он протянул Мээркан сверток материи, потом повернулся к Кутуйану: — А ты, наверное, Кутуйан? Здравствуй. Ты и в самом деле
1 А п а — обращение к матери, а также — вежливое обращение к немолодой женщине.
славный паренек. Отец очень тебя хвалил. Ну, давай лапу, поздороваемся.
Кутуйан протянул руку, но вместо приветствия задал вопрос:
— А ты где был вчера?
— Ревень собирал.— Казат подмигнул ему с хитрой улыбкой.
— Не ври.
— Как это «не ври», клятву тебе, что ли, дать?
— И нечего клятву давать, ревень еще не вырос.
— Откуда ты знаешь?
— Про ревень-то я лучше тебя знаю. Здесь разве ревень? Настоящий, большой, только в горах растет. Ты бы еще сказал, что козелец1 рвал.
— Ха-ха-ха! Ладно, не буду, братишка. Не буду. Побежден.— Казат погладил Кутуйана по голове.— Я просто хотел испытать тебя. Будем друзьями, идет?
Кутуйан улыбнулся и кивнул.
Мээркан смотрела на них и тоже тихомолком улыбалась.
...Гости Бая разъехались только под утро.
Мээркан вернулась к себе в юрту. Кутуйан одетый спал на постели.
— Мама, ну что, уехали они? — спросил он, приподнявшись на локте.
— Да.— Мээркан развязала принесенный с собой узелок и вынула из него кой-какую еду.— Ты заснул, а ведь есть небось хочется. Вставай-ка поешь.
Обрезки мяса, боорсоки2. Кусочки набата3. Кутуйан первым делом сунул в рот набат:
— Ой, какой сладкий! — удивился он.— Мама, а где его берут?
Мээркан с ласковой и грустной усмешкой пригладила сыну взлохмаченные волосы.
— Известно где, сынок, в городе.
— Он дорогой?
1 Козелец,или козлобородник — растение, начинающее цвести летом; семена, снабженные таким же хохолком, как семена одуванчика, поспевают к осени. Некоторые виды козельца имеют съедобные корни.
2 Боорсоки — мелкие кусочки теста, сваренные в масле.
3 Набат — леденцы, прозрачный сахар в кристаллах.
Мать только молча кивнула, она и сама не знала, в какой цене это лакомство.
Кутуйан с упоением хрустел леденцами: сладко! Даже сюда привозят, а, скажем, у Байтика, про которого отец рассказывал... Байтик, когда был маленький, наверно, только набат и ел. Ясное дело, богачи, у них все есть. Баи, манапы, тюре1... А почему не все люди богаты? И кто сделал их манапа- ми и тюре? Должно быть, бог...
Кутуйан нахмурился.
— Мама, скажи, а бог, он справедливый?
Мээркан вздрогнула.
— Что?!
Для нее слова сь на прозвучали словно гром с ясного неба. Она не могла сразу найти нужный ответ, сидела и молчала, прикрыв рот концом платка.
Сын у нее не такой, как другие дети. Не по возрасту ведет себя, не по возрасту задает вопросы. Это и радовало Мээркан и пугало: как бы чего не вышло, как бы не было сыну беды. Она не раз молилась святому Бахауддину2, чтобы поберег ее единственного, продлил ему век.
Кутуйан, не отводя глаз, повторил вопрос:
— Мама, я про бога спрашиваю. Он всегда справедлив?
— Конечно. Он добрый, и для него все равны — и люди, и животные, даже растения и камни. Бог сотворил все на свете.
Кутуйан недоверчиво:
— Если для него все равны, тогда почему он делает одного богатым, а другого бедным?
Но тут уж Мээркан не растерялась:
— Это кому как суждено, светик мой. Судьба каждого начертана у него на лбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Мало-помалу он привык к полумраку, успокоился и огляделся. В нише стопка одеял, на стене между двумя окнами висит комуз1, под ним стоит на полу большой ларь, на нем расставлена посуда. «А где же сын Асеина,— подумал Кутуйан,— про которого он рассказывал?»
И, словно угадав, о чем он думает, Асеин спросил:
— А где Казат?
Старуха резко повернулась к нему:
— «Где, где»! —передразнила она.—Здесь его нету. Ушел куда-то.
Асеин больше к ней не обращался. Он снял одеяла, под которыми стоял старый сундук, обитый жестью. Поднял крышку и начал что-то искать в груде разного тряпья. Наконец он вытащил сверток материи, бросил его в ту сторону, где сидел Кутуйан. Потом он налил в щербатую деревянную «чашку похлебки.
— На-ка, сынок, поешь.
Сам он не присел, а принялся снимать посуду с крышки ларя. Открыл ларь и, зачерпывая тоже деревянной плошкой, начал насыпать в пеструю торбу то ли муку, то ли толокно.
Кутуйан следил за ним во все глаза.
Асеин наполнил торбу, а Кутуйан тем временем справился с похлебкой.
— Ну, милый, Казат, должно быть, заигрался где-то, материю привезет завтра. А ты возьми-ка вот, попробуй, донесешь? — Он вручил торбу Кутуйану и подтолкнул его к двери.
Старуха оставалась по-прежнему безучастной и безмолвной. Даже взглядом не проводила выходящих.
Торба была не так уж тяжела. Кутуйан положил ее на
1 Комуз — киргизский струнный музыкальный инструмент.
плечо и двинулся в путь. Асеин проводил его до выхода на прямую дорогу, спросил улыбаясь:
— Не боишься? Не бойся. Чего бояться, если аил вон он.. Видно его. Ты ведь не девочка, а джигит.
Зелень еще только проглянула. Слишком сухая стояла погода, долгое время не было дождя. Брызни он — сразу все полезет из земли.
Кутуйан шел обочиной. Время было уже за полдень, но жара еще не спала. Оттого ли или от тяжести торбы, но Кутуйан вскоре вспотел. Хотел было снять калпак, да руки заняты. Ладно, все не беда — и пот и усталость. Зато он несет домой пропитание.
Дул горячий ветерок, поддавал весне жару. Небо синее- синее. Жаворонок звенит в вышине, поле усеяно белыми и желтыми первоцветами.
Кутуйан словно бы и не видел всей этой красоты, способной заворожить, опьянить человека. Он не замечал ни цветов, ни синевы неба, не слышал пения жаворонка. Мысли его обращены к иному, он шел, ступая размеренно и осторожно, и рассуждал сам с собой. У него теперь нет отца, ушел туда, откуда никто не возвращается. Ах, если бы можно было его вернуть! Но нет, прошли с тех пор недели и месяцы, только во сне можно еще увидеть отца. Умер — это всё. У Кутуйана осталась только мать. Тяжело приходится ей, бедной. Сидит, согнувшись над работой, с зари до зари, не дает глазам отдохнуть. Но что же делать? У них ведь не то что скотины, даже мелкой живности нет. До сих пор кое-как перебивались на старых запасах. А завтра что будет, послезавтра? Чем жить? Просто ума не приложишь... Кутуйан тяжело вздохнул.
Быть может, именно в этот час кончилось для него беззаботное детство? Скорее всего, так оно и было, но сам Кутуйан не мог осознать, что переступает порог, за которым его ждут многие тяготы и печали.
...Как и говорил Асеин, на следующий день с утра приехал Казат на отцовском Чобуре. Большеглазый, с крупными, широкими ноздрями, держался он уверенно и спокойно; Кутуйану он показался совсем взрослым джигитом.
— Здравствуйте, апа-1,— поздоровался Казат.— Я сын Асеина. Он приезжал к вам вчера. Вот...— И он протянул Мээркан сверток материи, потом повернулся к Кутуйану: — А ты, наверное, Кутуйан? Здравствуй. Ты и в самом деле
1 А п а — обращение к матери, а также — вежливое обращение к немолодой женщине.
славный паренек. Отец очень тебя хвалил. Ну, давай лапу, поздороваемся.
Кутуйан протянул руку, но вместо приветствия задал вопрос:
— А ты где был вчера?
— Ревень собирал.— Казат подмигнул ему с хитрой улыбкой.
— Не ври.
— Как это «не ври», клятву тебе, что ли, дать?
— И нечего клятву давать, ревень еще не вырос.
— Откуда ты знаешь?
— Про ревень-то я лучше тебя знаю. Здесь разве ревень? Настоящий, большой, только в горах растет. Ты бы еще сказал, что козелец1 рвал.
— Ха-ха-ха! Ладно, не буду, братишка. Не буду. Побежден.— Казат погладил Кутуйана по голове.— Я просто хотел испытать тебя. Будем друзьями, идет?
Кутуйан улыбнулся и кивнул.
Мээркан смотрела на них и тоже тихомолком улыбалась.
...Гости Бая разъехались только под утро.
Мээркан вернулась к себе в юрту. Кутуйан одетый спал на постели.
— Мама, ну что, уехали они? — спросил он, приподнявшись на локте.
— Да.— Мээркан развязала принесенный с собой узелок и вынула из него кой-какую еду.— Ты заснул, а ведь есть небось хочется. Вставай-ка поешь.
Обрезки мяса, боорсоки2. Кусочки набата3. Кутуйан первым делом сунул в рот набат:
— Ой, какой сладкий! — удивился он.— Мама, а где его берут?
Мээркан с ласковой и грустной усмешкой пригладила сыну взлохмаченные волосы.
— Известно где, сынок, в городе.
— Он дорогой?
1 Козелец,или козлобородник — растение, начинающее цвести летом; семена, снабженные таким же хохолком, как семена одуванчика, поспевают к осени. Некоторые виды козельца имеют съедобные корни.
2 Боорсоки — мелкие кусочки теста, сваренные в масле.
3 Набат — леденцы, прозрачный сахар в кристаллах.
Мать только молча кивнула, она и сама не знала, в какой цене это лакомство.
Кутуйан с упоением хрустел леденцами: сладко! Даже сюда привозят, а, скажем, у Байтика, про которого отец рассказывал... Байтик, когда был маленький, наверно, только набат и ел. Ясное дело, богачи, у них все есть. Баи, манапы, тюре1... А почему не все люди богаты? И кто сделал их манапа- ми и тюре? Должно быть, бог...
Кутуйан нахмурился.
— Мама, скажи, а бог, он справедливый?
Мээркан вздрогнула.
— Что?!
Для нее слова сь на прозвучали словно гром с ясного неба. Она не могла сразу найти нужный ответ, сидела и молчала, прикрыв рот концом платка.
Сын у нее не такой, как другие дети. Не по возрасту ведет себя, не по возрасту задает вопросы. Это и радовало Мээркан и пугало: как бы чего не вышло, как бы не было сыну беды. Она не раз молилась святому Бахауддину2, чтобы поберег ее единственного, продлил ему век.
Кутуйан, не отводя глаз, повторил вопрос:
— Мама, я про бога спрашиваю. Он всегда справедлив?
— Конечно. Он добрый, и для него все равны — и люди, и животные, даже растения и камни. Бог сотворил все на свете.
Кутуйан недоверчиво:
— Если для него все равны, тогда почему он делает одного богатым, а другого бедным?
Но тут уж Мээркан не растерялась:
— Это кому как суждено, светик мой. Судьба каждого начертана у него на лбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77