Богатство — вещь недурная, но только в том случае, когда оно служит человеку... служит людям. Если оно, наоборот, подчиняет себе тебя и I ною волю, то нет ничего хуже.
Абас удивлялся все больше.
— Вы эти слова где-то прочитали... то есть, извините, им их от кого-нибудь слышали?
Кутуйан только усмехнулся и пожал плечами. Абас, опустив голову, пристально и прямо смотрел исподлобья ему и лицо.
Конечно,— сказал* он,— по сравнению со знатными и богатыми люди простые правдивее и откровеннее. И знаете
почему? Потому что им нечего бояться за свое общественное положение, за место в обществе.
Кутуйан слушал его с удовольствием, ему нравились новые, незнакомые прежде слова, которые так легко произносил Абас: «общество», «место в обществе»... Что значит образование! Все-таки он решил ответить как умел:
— Простые люди... Они и в самом деле простые, и не стоит их усложнять. Ты верно говоришь, бояться им нечего, потому что с них нечего взять. Разве только их собственную жизнь. И потому нужно бояться за них, вернее, не бояться, а печалиться о них.
— Ну и чего же вы боитесь? О ком печалитесь?
— Боюсь самой опасности, печалюсь за народ.
Абас тепло улыбнулся. Расстегнул пиджак, снял его и накинул на плечи. Прилег прямо на траву, опершись на локоть.
— А вы славный джигит, как я погляжу,— сказал он.— Присаживайтесь, давайте потолкуем.
Кутуйан сел рядом с ним. Абас молча сорвал травинку, повертел в пальцах, понюхал...
— Печалиться о народе — дело благородное,— сказал он. — Только о каком народе? О каком классе?
Кутуйан поразился:
— Как это о каком? Разумеется, о кунту.
— А кунту разве целый народ?
— Народ, к которому вы сами принадлежите, вы и народом не считаете? — рассердился Кутуйан. — Высокомерию тоже есть предел, Абас-мирза! Как вы могли даже выговорить такое?
Абас и ухом не повел.
— Ну, а култу, чаа? — спросил он.
— До них мне дела нет, мирза.
— М-м... вот вы, значит, как? — Абас крепко сжал тонкие губы, подумал.
— Абас-мирза, раз мы уж заговорили о тебе, скажи, какой же твой народ? — спросил Кутуйан.
— Киргизский.
— Я знаю, вижу, что киргизский. Только...
Абас поправил сползший с плеча пиджак и заговорил, глядя не на собеседника, а снова вдаль, на раскинувшуюся внизу равнину. Голос звучал спокойно и ровно:
— Кутуйан-мирза, я вас ни в чем не виню. Вина здесь на других и на другом. Виноваты время и общественный строй.
«Опять он заговорил на своем ученом языке!» — подумал в эту минуту Кутуйан.
— Конечно, вам все это трудно понять... Вот вы назвали племя кунту... Но ведь кроме него есть немало племен и родов, и все это киргизы. Вот о них и нужно думать. Думать об их отношениях с другими народами, у которых во многом общая с киргизами судьба. Право, есть о чем поразмышлять, хотя бы о том, что власть имущие натравливают один киргизский род на другой, сеют между ними рознь. И каждый из этих власть имущих преследует только свои личные цели, блюдет свою выгоду. Положение, честь... Пустая честь! Я слышал, знаю, отчего и почему пришлось вашему народу откочевать в Тогуз-Торо. Вашим властителям и в голову не приходит, что киргизский народ должен быть един, что у всех его родов и племен имеется духовная общность. Эх, Кутуйан- мирза, кончу тем, с чего начал: есть о чем подумать. А народ темен, неграмотен...
Кутуйан слушал Абаса замерев, смотрел на него не мигая. А тот говорил еще долго. То был некий долгий урок, из которого Кутуйан не все понял. Запомнился ему рассказ о людях, которые ходили в народ, к крестьянам, и убеждали их в том, что надо строить новую жизнь... Может быть, Абас рассказывал ему об этом нарочно, хотел, чтобы Кутуйан услышанное от него разнес по аилам? И что такое «организация»? Может, Абас сам в ней участвует? Все может быть... Но самое любопытное, что Абас, человек известный, сын бая, а нон про что говорит. Это как-то не умещалось у Кутуйана в голове.
И тем не менее в этот день он словно заново появился на свет, словно впервые открылись у него глаза, чтобы увидеть: нет в народе того единства, о котором он слышал всю жизнь. «О каком народе? О каком классе?» — звучали у него в ушах слова Абаса.
...Домой они возвратились поздно, а через несколько дней Абас уехал совсем. До отъезда Кутуйан с ним, можно сказать, не расставался, наговорились они всласть.
Кутуйан поехал провожать Абаса. На прощание они крепко обнялись, пожелали друг другу здоровья и счастья. Оба питали надежду на встречи в будущем: «Ещё увидим- ги!» И вот уже легкая коляска удаляется в желтом облаке ныли, а Кутуйан стоит и смотрит вслед. На душе у него тяжело, и кажется ему, что коляска увозит с собой его светлые надежды, его мечты о лучшей жизни.
Шли дни, Кутуйан не забывал Абаса-мирзу, но дни, про
веденные вместе, иногда казались ему сном — счастливым сном.
Не зря говорится: «Пришла беда — приведет с собой другую». Мало того что народ испытал множество бед во время перекочевки, что, вернувшись на родину, пережил голод,— напала на людей моровая болезнь. Черная оспа! Никто не мог с ней бороться, только молили бога смиловаться и поскорее отвести напасть. Люди пали духом. С каждым днем на кладбище прибавлялось свежих могил.
Что делать? Старейшины кунту собрались на совет и решили послать Бала Кутуйана к волостному. Самим ехать не с руки: яблоко от яблони недалеко падает, болуш Байсал — сын Байтика, и оба, конечно, помнят, какую игру вели Саты-бий и прочие во время выборов. Как бы не вышло из их поездки большого шума. И не поехать нельзя: болезнь распространяется все больше, ползет снизу вверх, в горы, добралась до кунту, а там, гляди, и дальше поползет. Может, Байсал что-нибудь придумал бы?
Посылать к Кутуйану обычного гонца не стали, поехали сами во главе с Саты-бием. Кутуйан как раз собирался куда- то уезжать, но при виде таких гостей вынужден был изменить намерение: невежливо было бы отказать им в уважении и радушии.
Зашли в юрту. Мээркан переполошилась: она никак не думала, что к ним пожалуют такие почтенные люди. Постелила всем коврики для сидения, разожгла огонь в очаге, подвесила чайник.
На самом почетном месте восседал Саты-бий, рядом с ним Джангазы, Маке и Тойчубек-бай. Саты-бий обвел юрту взглядом, поджал губы и приподнял брови: вот, стало быть, и все ваше достояние! Начался обычный вежливый разговор о здоровье и новостях, и уж конечно об осенних «событиях» на Ден-Сае даже упомянуто не было. После чая к Кутуйану обратился Джангазы:
— Мы, Кутуйан, приехали к тебе с предложением. Ты сам знаешь, как страдает наш народ от черной оспы. Каждый день оплакиваем умерших. Если не сумеем ничего предпринять, вымрем. Не следует ли съездить в волость к Байсалу и через Байсала попросить помощи в уезде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Абас удивлялся все больше.
— Вы эти слова где-то прочитали... то есть, извините, им их от кого-нибудь слышали?
Кутуйан только усмехнулся и пожал плечами. Абас, опустив голову, пристально и прямо смотрел исподлобья ему и лицо.
Конечно,— сказал* он,— по сравнению со знатными и богатыми люди простые правдивее и откровеннее. И знаете
почему? Потому что им нечего бояться за свое общественное положение, за место в обществе.
Кутуйан слушал его с удовольствием, ему нравились новые, незнакомые прежде слова, которые так легко произносил Абас: «общество», «место в обществе»... Что значит образование! Все-таки он решил ответить как умел:
— Простые люди... Они и в самом деле простые, и не стоит их усложнять. Ты верно говоришь, бояться им нечего, потому что с них нечего взять. Разве только их собственную жизнь. И потому нужно бояться за них, вернее, не бояться, а печалиться о них.
— Ну и чего же вы боитесь? О ком печалитесь?
— Боюсь самой опасности, печалюсь за народ.
Абас тепло улыбнулся. Расстегнул пиджак, снял его и накинул на плечи. Прилег прямо на траву, опершись на локоть.
— А вы славный джигит, как я погляжу,— сказал он.— Присаживайтесь, давайте потолкуем.
Кутуйан сел рядом с ним. Абас молча сорвал травинку, повертел в пальцах, понюхал...
— Печалиться о народе — дело благородное,— сказал он. — Только о каком народе? О каком классе?
Кутуйан поразился:
— Как это о каком? Разумеется, о кунту.
— А кунту разве целый народ?
— Народ, к которому вы сами принадлежите, вы и народом не считаете? — рассердился Кутуйан. — Высокомерию тоже есть предел, Абас-мирза! Как вы могли даже выговорить такое?
Абас и ухом не повел.
— Ну, а култу, чаа? — спросил он.
— До них мне дела нет, мирза.
— М-м... вот вы, значит, как? — Абас крепко сжал тонкие губы, подумал.
— Абас-мирза, раз мы уж заговорили о тебе, скажи, какой же твой народ? — спросил Кутуйан.
— Киргизский.
— Я знаю, вижу, что киргизский. Только...
Абас поправил сползший с плеча пиджак и заговорил, глядя не на собеседника, а снова вдаль, на раскинувшуюся внизу равнину. Голос звучал спокойно и ровно:
— Кутуйан-мирза, я вас ни в чем не виню. Вина здесь на других и на другом. Виноваты время и общественный строй.
«Опять он заговорил на своем ученом языке!» — подумал в эту минуту Кутуйан.
— Конечно, вам все это трудно понять... Вот вы назвали племя кунту... Но ведь кроме него есть немало племен и родов, и все это киргизы. Вот о них и нужно думать. Думать об их отношениях с другими народами, у которых во многом общая с киргизами судьба. Право, есть о чем поразмышлять, хотя бы о том, что власть имущие натравливают один киргизский род на другой, сеют между ними рознь. И каждый из этих власть имущих преследует только свои личные цели, блюдет свою выгоду. Положение, честь... Пустая честь! Я слышал, знаю, отчего и почему пришлось вашему народу откочевать в Тогуз-Торо. Вашим властителям и в голову не приходит, что киргизский народ должен быть един, что у всех его родов и племен имеется духовная общность. Эх, Кутуйан- мирза, кончу тем, с чего начал: есть о чем подумать. А народ темен, неграмотен...
Кутуйан слушал Абаса замерев, смотрел на него не мигая. А тот говорил еще долго. То был некий долгий урок, из которого Кутуйан не все понял. Запомнился ему рассказ о людях, которые ходили в народ, к крестьянам, и убеждали их в том, что надо строить новую жизнь... Может быть, Абас рассказывал ему об этом нарочно, хотел, чтобы Кутуйан услышанное от него разнес по аилам? И что такое «организация»? Может, Абас сам в ней участвует? Все может быть... Но самое любопытное, что Абас, человек известный, сын бая, а нон про что говорит. Это как-то не умещалось у Кутуйана в голове.
И тем не менее в этот день он словно заново появился на свет, словно впервые открылись у него глаза, чтобы увидеть: нет в народе того единства, о котором он слышал всю жизнь. «О каком народе? О каком классе?» — звучали у него в ушах слова Абаса.
...Домой они возвратились поздно, а через несколько дней Абас уехал совсем. До отъезда Кутуйан с ним, можно сказать, не расставался, наговорились они всласть.
Кутуйан поехал провожать Абаса. На прощание они крепко обнялись, пожелали друг другу здоровья и счастья. Оба питали надежду на встречи в будущем: «Ещё увидим- ги!» И вот уже легкая коляска удаляется в желтом облаке ныли, а Кутуйан стоит и смотрит вслед. На душе у него тяжело, и кажется ему, что коляска увозит с собой его светлые надежды, его мечты о лучшей жизни.
Шли дни, Кутуйан не забывал Абаса-мирзу, но дни, про
веденные вместе, иногда казались ему сном — счастливым сном.
Не зря говорится: «Пришла беда — приведет с собой другую». Мало того что народ испытал множество бед во время перекочевки, что, вернувшись на родину, пережил голод,— напала на людей моровая болезнь. Черная оспа! Никто не мог с ней бороться, только молили бога смиловаться и поскорее отвести напасть. Люди пали духом. С каждым днем на кладбище прибавлялось свежих могил.
Что делать? Старейшины кунту собрались на совет и решили послать Бала Кутуйана к волостному. Самим ехать не с руки: яблоко от яблони недалеко падает, болуш Байсал — сын Байтика, и оба, конечно, помнят, какую игру вели Саты-бий и прочие во время выборов. Как бы не вышло из их поездки большого шума. И не поехать нельзя: болезнь распространяется все больше, ползет снизу вверх, в горы, добралась до кунту, а там, гляди, и дальше поползет. Может, Байсал что-нибудь придумал бы?
Посылать к Кутуйану обычного гонца не стали, поехали сами во главе с Саты-бием. Кутуйан как раз собирался куда- то уезжать, но при виде таких гостей вынужден был изменить намерение: невежливо было бы отказать им в уважении и радушии.
Зашли в юрту. Мээркан переполошилась: она никак не думала, что к ним пожалуют такие почтенные люди. Постелила всем коврики для сидения, разожгла огонь в очаге, подвесила чайник.
На самом почетном месте восседал Саты-бий, рядом с ним Джангазы, Маке и Тойчубек-бай. Саты-бий обвел юрту взглядом, поджал губы и приподнял брови: вот, стало быть, и все ваше достояние! Начался обычный вежливый разговор о здоровье и новостях, и уж конечно об осенних «событиях» на Ден-Сае даже упомянуто не было. После чая к Кутуйану обратился Джангазы:
— Мы, Кутуйан, приехали к тебе с предложением. Ты сам знаешь, как страдает наш народ от черной оспы. Каждый день оплакиваем умерших. Если не сумеем ничего предпринять, вымрем. Не следует ли съездить в волость к Байсалу и через Байсала попросить помощи в уезде?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77