Асеин мало-помалу тоже погрузился в размышления. По обыкновению, он в таких случаях начинает напевать, только нынче слова у песни не прежние — они куда веселей. Мельник на время забыл о горестях прошлого, он сейчас доволен судьбой, рад и счастлив, что вырос у него такой хороший сын, единственное утешение после смерти матери мальчика. Казат вдруг встрепенулся:
— Отец, у нас теперь будет очень хороший урожай, правда?
— Бог даст...— Асеин наклонился и поцеловал сына в
лоб.— Пускай сбудется твое пожелание! Ты моя радость, опора моя. Урожай... Только бы ты был жив-здоров...
Казат ласково прильнул к отцу. Он забыл сейчас о том, что считает себя взрослым, настоящим джигитом, и, как маленький, обхватил отца за шею и принялся целовать.
— Ты, папочка, ты будь здоров! У меня никого нет, кроме тебя.
Асеин крепко обнял сына, прижал к себе, и оба долго сидели так в тишине.
Домой они добрались на рассвете.
Асеин снял с волокуши плуг, поставил его возле колоды у мельницы, разнуздал Чобура, привязал его так, чтобы конь не опускал голову, постоял и хорошенько обсох; не успел он отойти от Чобура, как дверь дома резко распахнулась и во двор вышла старуха теща.
— Милые мои, что с вами случилось? Вы живы-здоровы?
Асеин развязал пояс, подошел к дому, сел, прислонился
к стене.
— Дорога долгая. К тому же мы припозднились.
— «Припозднились»...— старуха, как обычно, повторила его последнее слово.— Слава богу, что сделали дело и благополучно вернулись,— продолжала она.— А то страшно тут одной, когда кругом ни людей, ни скотины, ничего не осталось.
— Как это так? Аил-то рядом...
— Откочевал аил.
— Откочевал? — Асеин вскочил. Подошел к тому месту, откуда аил был хорошо виден.
Солнце только-только поднялось из-за темных гор за Боз- Болтеком. Асеин, приставив руку козырьком над глазами, глядел в сторону аила. Старуха сказала правду — не было аила на месте. Остались только большие и малые темные круги на тех местах, где стояли юрты, да темные пятна там, где были загоны. Нет, погоди, одна юрта все-таки видна, вон, в стороне, как сирота убогая... Да это же юрта Мээркан! Как могли ее бросить, не взять с собой? Вдову... Взрослых мужчин в семье больше нет... Как же так? Разве допустимо по всем законам человеческим относиться так к неимущей женщине, у которой на руках малолетний сын?
Асеин до того был ошарашен, что зашатался, будто пьяный. Казат подбежал к нему.
— Что с тобой, отец?
— Ничего, сынок. Иди седлай Чобура да съезди на нем за Таргылом.
Когда Асеин и Казат подъехали к юрте, Кутуйан подбежал, поздоровался и, не говоря больше ни слова, принял у Асеина поводья. Вид у мальчика был совсем не тот, что прежде: глаза потускнели, лицо осунулось.
Притворив дверь юрты, вышла Мээркан:
— Здравствуйте, —и посторонилась, как бы приглашая войти.
Асеин немного помедлил, глядя в землю.
— Ну... — начал он и запнулся.— Мы с Казаттаем в город ездили,— продолжал он, тяжело выговаривая слово за словом,— а тут, гляжу, откочевали все. Что же, таков наш удел. Ладно. По-другому не скажешь, нечего сказать. Как-нибудь проживем. Они согрешили, не мы.— Он снова помолчал, потом добавил: — Вам одним тут тяжело, надо поближе к нам перебираться. Как-нибудь втроем перебьемся, два коня да одна кобылка.
Мээркан хотела ответить, но не совладала с собой и заплакала.
— Не плачь, моя добрая. В слезах толку никакого. Бог милостив, не оставит нас. Больше говорить не о чем. Такие нынче времена, родная. Ну-ка, давайте юрту разбирать.
Юрта в которой живут Кутуйан с матерью, притулилась на взгорке неподалеку от дома, амбара и мельницы Асеина. Дверь юрты смотрит на восход. Чуть подальше — предгорье. Ни днем ни ночью не смолкает, шумит, поет свою песню река Джыламыш. Ниже раскинулась до самого горизонта милая сердцу Чуйская долина. Ранней весной она особенно красива, кажется, нет ничего лучше в богатом красою мире.
Кутуйану очень нравится сидеть и смотреть на эту равнину, особенно когда он один. Как ни любит он снеговые вершины гор, склоны которых поросли арчовыми и еловыми лесами, как ни священны для него эти горы, среди которых он жил с матерью и отцом, великая равнина сильнее поражает его воображение. Почему? Он и сам не знает.
А горы...
Он тоскует по горам. Видит их во сне. Горы... Когда же он увидит их наяву и увидит ли?
Теперь его жизнь, его утеха и забава — мельница Асейна- ата. Дикого чеснока и ревеня здесь нет, растет только козелец. Ни Кумбез-Таша, ни Кёк-Куля. Ни Белого верблюжонка.
Кутуйану очень хочется побывать вместе с матерью в горах, на их старом пепелище. Но это невозможно. Взамен у него есть теперь ласковая, по-настоящему отцовская забота Асеи- на-ата. Ну и потом Казат. Он очень хороший, Казат. Правда, он намного старше. Но зато относится к Кутуйану как к любимому младшему братишке, во всем ему потакает, делает все, о чем ни попросишь.
Но самое главное — мама. С тех пор как они перебрались сюда, она повеселела, воспрянула духом, вроде бы забыла о черной тени, которая упала на ее жизнь. В самом деле, не век же носить траур? Ей он был вдвойне тяжел, потому что не от кого ждать помощи и поддержки, не на кого опереться. Кутуйан еще совсем ребенок, когда еще он войдет в разум, чтобы самому о себе заботиться. Это просто повезло, что нашелся такой вот старик Асеин. Что бы они делали одни на опустевшем становище, как жили?. А тут, слава богу, Кутуйан сыт. Одежда, хоть и латаная перелатаная, есть у него. И Мээркан старается не остаться в долгу. Все хозяйство на ней: и стирка, и уборка, и еда. Она еще успевает ходить в горы за хворостом, таскает на себе огромные вязанки — надо ведь и о зимнем запасе дров подумать.
Асеин доволен сверх меры. И старуха, и Казат ухожены- обихожены. Сам старик большей частью в поле, Казат ему помогает, хорошо помогает, хоть, правда, и не крепок еще в силу взрослого. Но все опора.
Заботам по хозяйству, известное дело, конца не бывает. С утра до вечера иной раз не присядешь, да к тому же время весеннее, самая страда: и пахота, и сев, и полив. Асеин, как и намеревался, увеличил запашку, благо вместо сохи теперь у него плуг. Сколько сил хватает, столько и паши: земля-то свободна. И вода вот она.
«Дело начинай с праздника». Вчера Асеин съездил в горы, взял у Бая в долг ягненка, родившегося зимой, до весеннего окота, пригласил по случаю начала пахоты на угощение всех соседей. Иначе нельзя — обычай таков.
Барашка зарезали, как положено по установленному обряду; гости пожелали Асеину собрать богатый урожай, это и положило начало разговору о его приобретении — железном плуге — и о том, что из этого выйдет. Первым заговорил один из самых бедных соседей Сары.
— Ты, Асеин, молодец,— сказал он, когда подали чай и гости уселись поудобней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77