Малые ребятишки топали, ухватившись за подолы матерей. В руках у всех торбы, торбочки, на плечах — курджуны. На уме у людей одно — хлеб. Скорее бы, скорее добраться до места... Успеть раньше других.
Кутуйан, можно сказать, и не спал, так, вздремнул по- птичьи. Куда там сон, когда такое дело, когда нужно справедливо наделить хлебом множество людей — целую волость.
Работали до ночи, и всюду поспевал Кутуйан. Сколько аилов... Последними получили зерно одноаильцы Кутуйана. Он и рад был успеху дела, и горечь сжимала сердце: волей-неволей повидал он чуть ли не всех людей своего племени, и были эти люди плохо одеты, истощены, обнищали, не имели или почти не имели скота. Когда теперь они прочно встанут на ноги? Когда?
Тяжелый то выдался день, ох, тяжелый! Для изголодавшихся людей Кутуйан нынче был выше пророка и Белого царя. И почти каждый просил: добавь хоть немного. Как просил! Кутуйану целовали полы чапана люди втрое старше него, целовали и умоляли дать еще зерна.
Долго после того не мог он забыть старика с бельмом и мальчугана, которого старик привел с собой. Они пришли последними. Отдав старику его долю, Кутуйан сказал:
— Аксакал, вы тогда подняли тревогу насчет денег... Вот, возьмите то, что вам положено, хватит вам теперь до осени на лепешки вашим внукам.
Вместо Того чтобы поблагодарить, старик накинулся на него с невероятной злостью:
— Как это «хватит»?! — кричал он, и глаза у него чуть ли не вылезали из орбит.— Чем мы хуже других? Я видел, как отсюда мешками выносили!
Кутуйан попытался успокоить:
— Аксакал, все это по точному расчету. Вам столько полагается.
— Не знаю я никаких твоих счетов и расчетов! Каждому свою доля, но у каждого своя удача. Я тут последний, и у тебя зерно еще осталось. Стало быть, так мне повезло. На- гы пай!
Зерна оставалось меньше полмешка, да и то небольшого. Мальчик, которого привел с собой старик, вдруг кинулся к тому мешку и вцепился в него мертвой хваткой.
— Это наше! Отдай!
Кутуйан, досадуя в душе на необузданного парнишку, взял его за плечи и оттащил в сторону. Тот вырвался и снова ухватился за мешок.
— Ах ты! — Не сдержавшись, Кутуйан хлестнул камчой мальчишку по спине.
Тот всхлипнул и повалился на землю.
— Кутуйан-байке... за что ты меня? — По худому и грязному ребячьему лицу градом катились слезы.
Кутуйан застыл на месте, словно громом пораженный. Случай возле брода через Кара-Су, когда его ни за что ни про что ударили плетью по голове, вспомнился ему так ясно, так ощутимо, словно это было вчера. «Боже ты мой, сам-то я что творю? Чем провинился голодный ребенок? Кто я такой, чтобы подымать на него руку? Кто дал мне такое право?» Он поднял мальчишку и прижал к себе. Молча. Именно в эту минуту вошел Санджар-ата. И тоже не сказал ни слова, все было ясно и без слов.
Кто о душе печалится, а кто о своем достатке... Пока Кутуйан и Санджар молча глядели друг на друга, старик с бельмом суетливо пересыпал зерно из мешка в свой курд- жун.
Кутуйан, очнувшись, наклонился к мальчику, погладил его по голове.
— Бери, мой хороший, забирай все,— сказал он,— доживем до осени, а там...
Он не договорил, его перебил вышедший из оцепенения Санджар:
— Кутуйан, а ты-то, ты сам? Как же так, ты столько потрудился и останешься ни с чем? Всем раздавал батманами, а себе ни зернышка. Что станет делать бедная Мээркан, как будете жить? Разве вы богаче других? Она ведь ждет, что ты хоть сколько-нибудь зерна принесешь домой, а ты...
Старик, собиравшийся взвалить себе на спину курджун, при этих словах Санджара замер. Медленно повел своим единственным зрячим глазом на Санджара, потом на опустившего голову Кутуйана. Подошел к нему.
— Возьми,— сказал он.— Возьми это себе, Кутуйан. Этот старый человек говорит правду. Ты потрудился тяжело. Вам с матерью тоже хватит на лепешки того, что осталось в мешке и что я хотел забрать себе. Я что, я свое уже отжил, пил и ел посланное судьбой. Готов и умереть хоть сегодня. А тебе и таким, как ты, еще жить да жить. Доброго здоровья тебе, Кутуйан, что бы мы делали без тебя?
— Нет, аксакал, забирайте.— Слова Кутуйана звучали твердо.— Это ваша доля.
— Спасибо,— тихо-тихо ответил старик. — Благослови тебя бог, сын мой.— И зашагал со своей ношей к себе в аил.
Кутуйан и Санджар долго смотрели ему вслед. Мальчик тоже стоял возле них. Он, как видно, чувствовал себя виноватым. Поднял лицо к Кутуйану:
— А я думал только о том, что дома у нас все голодные...
Кутуйан улыбнулся ему:
— Все хорошо. Ты думал о других, это хорошо, так и должен рассуждать человек. Иди, забирай то, что надо нести тебе, и догоняй деда.
Домой Кутуйан вернулся потемну. Пришел с пустыми руками, волоча за собой камчу по земле. Мээркан была дома одна и кончала какую-то работу. Она не встала на этот раз навстрчу сыну, только бросила на него недовольный взгляд исподлобья и продолжала заниматься своим делом. Постель для Кутуйана была постелена. Немного погодя Мээркан спросила холодно и отчужденно:
— Закончили?
Кутуйан повесил плеть на кереге, медленно, устало согнул спину и присел.
— Кончили, слава богу. Ох-хо... Со вчерашнего дня крошки во рту не было... У тебя что-нибудь есть, мама?
Мээркан сердито встряхнула свою работу.
— Откуда оно возьмется? — ответила резко и зло.— Или ты чего принес?
Впервые в жизни она его упрекнула.
Кутуйан переменил положение — привстал на колени. Ввалившимися, покрасневшими от недосыпа глазами глянул на мать:
— Мама?
Мээркан его не слышала, не хотела слушать. Начала говорить все тем же резким, неприятным голосом:
— Люди с утра развели огонь в очагах, жарят пшеницу... ожили. Только я то и дело попусту выходила на дорогу встречать тебя. Ты роздал людям, но о своей одинокой матери к»был. Я уж не говорю о хозяйстве, об одежде. Все обеднели, всем трудно. Но о еде, о пропитании должен ты был подумать. У нас пустой казан, ты это видишь? Горькая моя доля, расти-
сына в таких трудах, думала, оправдает он мои заботы. А что н получила?
— Мама, но ведь люди...
— Люди тебе хлеба в подол не насыплют, понял? Каждый сам о себе печальник, каждому дому свой светильник.
— Не надо так, мама! Свой народ не даст с голоду пропасть, ты же знаешь. Вспомни, как плохо было нам без своего народа, мама.
Мээркан больше не сказала ничего, только смахнула рукой набежавшие слезы. Немного погодя, уже жалея о том, что наговорила сыну лишнего, повернулась к нему:
— Кукентай, ты...— и запнулась.
Ее Кукентай задремал, обняв обеими руками колени и опустив голову.
Мээркан собрала все оскребки, все остатки, приготовила семь лепешек, семь благодарственных хлебцев,— ведь и в самом деле доброе дело сделано, большое дело. И правду сказал ее сын, свой народ не даст с голоду пропасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Кутуйан, можно сказать, и не спал, так, вздремнул по- птичьи. Куда там сон, когда такое дело, когда нужно справедливо наделить хлебом множество людей — целую волость.
Работали до ночи, и всюду поспевал Кутуйан. Сколько аилов... Последними получили зерно одноаильцы Кутуйана. Он и рад был успеху дела, и горечь сжимала сердце: волей-неволей повидал он чуть ли не всех людей своего племени, и были эти люди плохо одеты, истощены, обнищали, не имели или почти не имели скота. Когда теперь они прочно встанут на ноги? Когда?
Тяжелый то выдался день, ох, тяжелый! Для изголодавшихся людей Кутуйан нынче был выше пророка и Белого царя. И почти каждый просил: добавь хоть немного. Как просил! Кутуйану целовали полы чапана люди втрое старше него, целовали и умоляли дать еще зерна.
Долго после того не мог он забыть старика с бельмом и мальчугана, которого старик привел с собой. Они пришли последними. Отдав старику его долю, Кутуйан сказал:
— Аксакал, вы тогда подняли тревогу насчет денег... Вот, возьмите то, что вам положено, хватит вам теперь до осени на лепешки вашим внукам.
Вместо Того чтобы поблагодарить, старик накинулся на него с невероятной злостью:
— Как это «хватит»?! — кричал он, и глаза у него чуть ли не вылезали из орбит.— Чем мы хуже других? Я видел, как отсюда мешками выносили!
Кутуйан попытался успокоить:
— Аксакал, все это по точному расчету. Вам столько полагается.
— Не знаю я никаких твоих счетов и расчетов! Каждому свою доля, но у каждого своя удача. Я тут последний, и у тебя зерно еще осталось. Стало быть, так мне повезло. На- гы пай!
Зерна оставалось меньше полмешка, да и то небольшого. Мальчик, которого привел с собой старик, вдруг кинулся к тому мешку и вцепился в него мертвой хваткой.
— Это наше! Отдай!
Кутуйан, досадуя в душе на необузданного парнишку, взял его за плечи и оттащил в сторону. Тот вырвался и снова ухватился за мешок.
— Ах ты! — Не сдержавшись, Кутуйан хлестнул камчой мальчишку по спине.
Тот всхлипнул и повалился на землю.
— Кутуйан-байке... за что ты меня? — По худому и грязному ребячьему лицу градом катились слезы.
Кутуйан застыл на месте, словно громом пораженный. Случай возле брода через Кара-Су, когда его ни за что ни про что ударили плетью по голове, вспомнился ему так ясно, так ощутимо, словно это было вчера. «Боже ты мой, сам-то я что творю? Чем провинился голодный ребенок? Кто я такой, чтобы подымать на него руку? Кто дал мне такое право?» Он поднял мальчишку и прижал к себе. Молча. Именно в эту минуту вошел Санджар-ата. И тоже не сказал ни слова, все было ясно и без слов.
Кто о душе печалится, а кто о своем достатке... Пока Кутуйан и Санджар молча глядели друг на друга, старик с бельмом суетливо пересыпал зерно из мешка в свой курд- жун.
Кутуйан, очнувшись, наклонился к мальчику, погладил его по голове.
— Бери, мой хороший, забирай все,— сказал он,— доживем до осени, а там...
Он не договорил, его перебил вышедший из оцепенения Санджар:
— Кутуйан, а ты-то, ты сам? Как же так, ты столько потрудился и останешься ни с чем? Всем раздавал батманами, а себе ни зернышка. Что станет делать бедная Мээркан, как будете жить? Разве вы богаче других? Она ведь ждет, что ты хоть сколько-нибудь зерна принесешь домой, а ты...
Старик, собиравшийся взвалить себе на спину курджун, при этих словах Санджара замер. Медленно повел своим единственным зрячим глазом на Санджара, потом на опустившего голову Кутуйана. Подошел к нему.
— Возьми,— сказал он.— Возьми это себе, Кутуйан. Этот старый человек говорит правду. Ты потрудился тяжело. Вам с матерью тоже хватит на лепешки того, что осталось в мешке и что я хотел забрать себе. Я что, я свое уже отжил, пил и ел посланное судьбой. Готов и умереть хоть сегодня. А тебе и таким, как ты, еще жить да жить. Доброго здоровья тебе, Кутуйан, что бы мы делали без тебя?
— Нет, аксакал, забирайте.— Слова Кутуйана звучали твердо.— Это ваша доля.
— Спасибо,— тихо-тихо ответил старик. — Благослови тебя бог, сын мой.— И зашагал со своей ношей к себе в аил.
Кутуйан и Санджар долго смотрели ему вслед. Мальчик тоже стоял возле них. Он, как видно, чувствовал себя виноватым. Поднял лицо к Кутуйану:
— А я думал только о том, что дома у нас все голодные...
Кутуйан улыбнулся ему:
— Все хорошо. Ты думал о других, это хорошо, так и должен рассуждать человек. Иди, забирай то, что надо нести тебе, и догоняй деда.
Домой Кутуйан вернулся потемну. Пришел с пустыми руками, волоча за собой камчу по земле. Мээркан была дома одна и кончала какую-то работу. Она не встала на этот раз навстрчу сыну, только бросила на него недовольный взгляд исподлобья и продолжала заниматься своим делом. Постель для Кутуйана была постелена. Немного погодя Мээркан спросила холодно и отчужденно:
— Закончили?
Кутуйан повесил плеть на кереге, медленно, устало согнул спину и присел.
— Кончили, слава богу. Ох-хо... Со вчерашнего дня крошки во рту не было... У тебя что-нибудь есть, мама?
Мээркан сердито встряхнула свою работу.
— Откуда оно возьмется? — ответила резко и зло.— Или ты чего принес?
Впервые в жизни она его упрекнула.
Кутуйан переменил положение — привстал на колени. Ввалившимися, покрасневшими от недосыпа глазами глянул на мать:
— Мама?
Мээркан его не слышала, не хотела слушать. Начала говорить все тем же резким, неприятным голосом:
— Люди с утра развели огонь в очагах, жарят пшеницу... ожили. Только я то и дело попусту выходила на дорогу встречать тебя. Ты роздал людям, но о своей одинокой матери к»был. Я уж не говорю о хозяйстве, об одежде. Все обеднели, всем трудно. Но о еде, о пропитании должен ты был подумать. У нас пустой казан, ты это видишь? Горькая моя доля, расти-
сына в таких трудах, думала, оправдает он мои заботы. А что н получила?
— Мама, но ведь люди...
— Люди тебе хлеба в подол не насыплют, понял? Каждый сам о себе печальник, каждому дому свой светильник.
— Не надо так, мама! Свой народ не даст с голоду пропасть, ты же знаешь. Вспомни, как плохо было нам без своего народа, мама.
Мээркан больше не сказала ничего, только смахнула рукой набежавшие слезы. Немного погодя, уже жалея о том, что наговорила сыну лишнего, повернулась к нему:
— Кукентай, ты...— и запнулась.
Ее Кукентай задремал, обняв обеими руками колени и опустив голову.
Мээркан собрала все оскребки, все остатки, приготовила семь лепешек, семь благодарственных хлебцев,— ведь и в самом деле доброе дело сделано, большое дело. И правду сказал ее сын, свой народ не даст с голоду пропасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77