Базаркул, сохраняя невозмутимое спокойствие, отвечал так:
— Сын мой Кутуйан, как ни старался ты это скрыть, суть твоих слов ясна. Но подумай, если бы все зависело от нас, разве испытали бы мы то, что нам пришлось испытать? Неужели мы этого хотели? Я сказал, что беды начались по вине Байтика. Разве ты в этом сомневаешься?
Кутуйан не уступил:
— К чему сомневаться в очевидном? Спору нет, Байтик виноват. Никто этого не отрицает. Однако, Базаке, лучше всего признать полную правду, а она в том, что и мы виновны.
— В чем?
Их спор вызвал общее внимание и удивление: надо же, какой-то никому особо не известный, а многим и вообще неизвестный парнишка Кутуйан возражает самому Базаркулу. Слушатели негромко переговаривались, но Кутуйан этого не замечал.
— Мы поддались слепой чести, Базаке, ложной чести. Кто Байтик и кто мы? Действовать надо было осмотрительно. Ссоры и раздоры никогда не доводят до добра. И как бы мы ни оправдывали себя, что бы ни говорили, мы виноваты. Не было ответственности за народ, Базаке.
— Ответственности,— медленно повторил Базаркул.— Но ведь все было совершено ради народа, ради его чести и достоинства. И свершилось то, что было предопределено.
— Не хочу перечить вашим словам, Базаке,— по-прежнему не смущаясь, продолжал Кутуйан,— но нельзя же, не годится все объяснять предопределением. Слова о чести народа прекрасны, Базаке, но вы,— он впервые сказал «вы», а не «мы»,— в первую очередь думали о себе и своей чести, правда?
— Дальше?
— Если для вас главное народ, то и надо было с народом держать совет. Это во-первых.
— Сохрани боже, чтобы о кочевке не держали совета!
— Не совет был, а ваше решение, ваш приказ.
Базаркул побагровел, а Кутуйан продолжал:
— Во-вторых, надо было найти общий язык с Байтиком, договориться с ним.
— Дальше? — повторил Базаркул.
— Дальше? А дальше нужно оставить раздоры, чтобы у нас было братство не только на словах.
На этот раз Базаркул промолчал. Сидел, забрав в горсть свою ухоженную, ровную бороду.
И тут как раз появились трое джигитов верхами. Они подъехали совсем близко, и один из них, сдвинув калпак чуть ли не на ухо, сказал:
— Джаныке! Молодежь заждалась. Все готово. Не откроете ли игры?
Джаныке — это сын Базаркула Джангазы, молодой джигит, очень похожий на отца. Кутуйан его видел впервые. Посланец, не дожидаясь, пока Джангазы ответит, спросил:
— А где джигит, который только что к нам приехал?
— Я здесь! — Кутуйан вскочил.— Почему такое невежество? Вы даже не спешились, а ведете, разговор!
Его слова были поддержаны одобрительным гулом голосов:
— Правильно, невежество это, забыли отцовский обычай.
Джангазы произнес с важностью, изображая из себя
мирзу:
— Кутуйан, братец мой, отправляйся ты с ними. Начинайте.
Кутуйан не стал спорить. Слегка' поклонился, соглашаясь, и пошел к своему коню.
Для игрища выбрали очень красивое место над обрывом к реке. Вдоль обрыва выстроились в ряд старые ветвистые осины. То ли сами они тут выросли, то ли, как рассказывали поди, посадил их давным-давно некий садовник по имени Джаныш, но хороши были эти деревья, особенно здесь, на Си весной равнине.
Молодежи собралось много. Кутуйан, который тут никого м не бывал, во все глаза смотрел на стройных девушек с их ь рас и по заплетенными длинными косичками, на быстрых, как огонь, джигитов. Большинство одето просто, но все веселые, радостные. И не одни качели установлены, а целых шесть.
Когда Кутуйан и его спутники подъехали к играющим, на них посыпалось:
— Наконец-то явились!
— Мы уж думали, вы там чай пьете.
— Какое там чай, мяса дожидаться решили!1
Джигит, который на пригорке вел разговор с Джангазы,
весело отшучивался.
— А что, Джаныке не придет? — спросила белолицая молодуха, но, испугавшись собственной смелости в присутствии незнакомого ей, да и всем, Кутуйана, поспешила кокетлива прикрыть губы концом платка.
— Твой Джаныке остался при аксакалах, — отвечал джигит.
Они сошли с коней и смешались с толпой. На Кутуйана поглядывали с любопытством: откуда он, уж не из канаевских ли? Сын какого-нибудь бека?
Игры начались. Первым делом, конечно, качели. Кутуйан стоял в сторонке, и до него вроде бы никому не было дела. Однако немного погодя та же белолицая молодуха, которая спрашивала про Джаныке, сказала, как бы ни к кому в особенности не обращаясь:
— А почему это наш гость нас чуждается?
— Ты его не приглашаешь,— засмеялся кто-то.
— Что же, мне его за руку тянуть? — Сощурив глаза, она повернулась к Кутуйану: — Скажите, джигит, как вас зовут, из какого вы аила?
— Зовут меня Кутуйан, я из рода дандыбай,— улыбаясь, отвечал Кутуйан.
Услыхав слово «дандыбай», все, кто стоял поблизости, разом повернулись к Кутуйану.
— Вот тебе и на! — Молодуха звонко засмеялась, высоко подняв тонкие брови.— Значит, вы нам родня, братец?
— Да.
— Ой, тогда пожалуйте на качели, братец, не прячьтесь. Если вы, джигит, меня не приглашаете, то я, ваша джене, приглашаю вас. Ну-ка, идите сюда и попробуйте раскачать качели. Сможете?
Какой тут снова поднялся смех, какой крик! Джигиты подначивали Кутуйана:
— Давай, давай, покажи свое уменье!
1 У киргизов во время угощения мясо подается в последнюю очередь.
— Старайся, а мы поглядим!
Кутуйан подошел к своей новоявленной джене, взял ее под руку, подвел к качелям и помог ей встать на доску. Потом встал и сам. По правде говоря, ни разу в жизни не довелось ему качаться на качелях. Плавно двинулась доска, покачнулись верхушки деревьев, на стволах которых закреплены были веревки. Шире, шире размах, и ветер овевает лицо, колышет подол длинного платья красивой молодухи. Она и в самом деле хороша собой, белолицая молодая женщина, в улыбке и глазах которой чудится Кутуйану некая тайна — то ли это воспоминание о недавних годах девической жизни, то ли радость жизни, то ли грусть... а может, все вместе.
С легким шорохом взлетают качели.
Смотрит на них множество глаз.
И вдруг молодая женщина спрашивает:
— Дорогой незнакомец, а вы раньше когда-нибудь качались на качелях? — В голосе ее шутливый задор.— Здесь никак нельзя обойтись без песни! Ну-ка!
Радость переполняла грудь Кутуйана — оттого что вот он наконец среди своих, веселится вместе со сверстниками, оттого что впервые в жизни к нему так открыто и весело обращается молодая женщина. И едва она умолкла, Кутуйан — будто бы он давно был к этому готов — запел старинную песню, которую знал еще с детских лет:
Словно выдра из воды на берег вышла — Ты сверкаешь, дорогая дженеке, И глядишь хитро красивыми очами, И смущаешь нас туманными речами... Ты играешь, дорогая дженеке!
И джене подхватила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77