Насколько Петр Николаевич был жизнерадостен, настолько Володя Муравьев был молчалив, замкнут, постоянно углублен в себя. По-видимому, помимо несходства характеров, тут сказывалась неодинаковость биографий. В отличие от биографии Петра Николаевича, в общем-то вполне благополучной, у Володи Муравьева жизнь сложилась трудно. И все-таки они пришлись друг другу по душе и даже подружились.
На конференции в числе прочих обсуждались рукописи ро-
манов «Вечная мерзлота» Владимира Муравьева и «К одной цели» Петра Калнина. Петр Николаевич оказался с Володей Муравьевым в одном семинаре; и с этого, очевидно, и началось их сближение.
Володя Муравьев жил в небольшом городе Тайшете километрах в шестистах от Иркутска. Как-то в разговоре Петр Николаевич поинтересовался, почему Володя не переберется в Иркутск: тогда возможность переехать в Иркутск и жить в городе, населенном замечательными писателями, к тому же прекрасными отзывчивыми людьми, казалась Петру Николаевичу пределом мечтаний.
— Нельзя мне...— ответил Володя Муравьев и поведал о всех своих злоключениях.
Судьба обошлась с ним жестоко, хотя поначалу обещала ему много. Юность Володи Муравьева протекала в Смоленске. Там тогда жил и Александр Твардовский. Почти в одно время начали они пробовать свои силы в литературе: Саша Твардовский — в поэзии, Володя Муравьев — в прозе. Обоих пестовал Михаил Васильевич Исаковский. Все, казалось, складывалось как нельзя более радужно. Но вот по какой-то причине, оставшейся неизвестной даже самому Володе Муравьеву, его зацепила «ежовская метла». Арестовали, после долгих унизительных допросов осудили и отправили на Колыму. И пробыл он там «от звонка до звонка» ровно десять лет...
— Но как же?! — воскликнул в недоумении Петр Николаевич.— Ведь Исаковский и Твардовский стали за эти годы известными писателями, лауреатами, большими людьми... Неужели не могли помочь?..
Володя Муравьев посмотрел на него с почти брезгливым сожалением.
— Один из них был мне отцом,, другой — братом. Неужели мог я тянуть их за собой!.. По сей день горжусь, что там ни разу никому не обмолвился, что был близок с ними...
А потом, после Колымы, определено ему было безотлучно жить в городе Тайшете. И даже на то, чтобы выехать из Тайшета всего на несколько дней, как в данном случае, на конференцию в Иркутск, надо было получить разрешение...
Конференция обласкала обоих: и Володю Муравьева, и Петра Николаевича. Они порадовались успехам друг друга и разъехались по своим домам: один — в Тайшет, другой — в Приленск. Связей терять не стали. Часто переписывались. По праздникам, как водится, обменивались традиционными поздравлениями. И в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, в канун Первого мая, Петр Николаевич, как обычно, послал
в Тайшет поздравительную телеграмму Володе Муравьеву, но от него ничего не получил. Недоумевал и огорчался, не зная, что и подумать. А недели через две получил письмо из Тайшета. Писала жена Володи Муравьева. Он умер двадцать седьмого апреля, и Петр Николаевич, посылая телеграмму, желал здоровья и счастья человеку, которого уже не было на свете...
Через несколько лет обстоятельства сложились так, что Петру Николаевичу пришлось рассказать о своих встречах с Володей Муравьевым и о последних годах его жизни Александру Трифоновичу Твардовскому.
Случилось это так. Петру Николаевичу довелось лететь из Приленска в Иркутск в одном самолете с Твардовским. Кресла в самолете были рядом. Александр Трифонович был нездоров, сидел молча, хмуро смотрел в иллюминатор на уходившие под крыло самолета нескончаемые таежные сопки и распадки.
И вдруг он негромко, как бы про себя, произнес:
— Где-то здесь, в этих диких краях, умер мой друг Володя Муравьев.
— Не здесь...— почти машинально возразил Петр Николаевич.— В Тайшете...
Александр Трифонович резко повернулся к нему:
— Вы знали Муравьева?
И тогда Петр Николаевич рассказал ему все, что знал о Володе Муравьеве.
Александр Трифонович был потрясен. Он сидел в кресле ссутулившись, смотрел прямо перед собой невидящими глазами, слушал молча, как бы совсем безучастно, и Петру Николаевичу временами казалось, что он даже и не слышит ничего...
И только когда Петр Николаевич закончил свой рассказ, произнес тихо:
— Тайшет...
А через полтора года Петр Николаевич прочел в «Литературной Москве» главу из поэмы под названием «Друг детства».
Но это я уже позволил себе заглянуть далеко вперед, не имея на то никакого права по той причине, что все случившееся с Петром Николаевичем после того, как он всерьез «заболел литературой», составляет уже содержание следующей книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
На конференции в числе прочих обсуждались рукописи ро-
манов «Вечная мерзлота» Владимира Муравьева и «К одной цели» Петра Калнина. Петр Николаевич оказался с Володей Муравьевым в одном семинаре; и с этого, очевидно, и началось их сближение.
Володя Муравьев жил в небольшом городе Тайшете километрах в шестистах от Иркутска. Как-то в разговоре Петр Николаевич поинтересовался, почему Володя не переберется в Иркутск: тогда возможность переехать в Иркутск и жить в городе, населенном замечательными писателями, к тому же прекрасными отзывчивыми людьми, казалась Петру Николаевичу пределом мечтаний.
— Нельзя мне...— ответил Володя Муравьев и поведал о всех своих злоключениях.
Судьба обошлась с ним жестоко, хотя поначалу обещала ему много. Юность Володи Муравьева протекала в Смоленске. Там тогда жил и Александр Твардовский. Почти в одно время начали они пробовать свои силы в литературе: Саша Твардовский — в поэзии, Володя Муравьев — в прозе. Обоих пестовал Михаил Васильевич Исаковский. Все, казалось, складывалось как нельзя более радужно. Но вот по какой-то причине, оставшейся неизвестной даже самому Володе Муравьеву, его зацепила «ежовская метла». Арестовали, после долгих унизительных допросов осудили и отправили на Колыму. И пробыл он там «от звонка до звонка» ровно десять лет...
— Но как же?! — воскликнул в недоумении Петр Николаевич.— Ведь Исаковский и Твардовский стали за эти годы известными писателями, лауреатами, большими людьми... Неужели не могли помочь?..
Володя Муравьев посмотрел на него с почти брезгливым сожалением.
— Один из них был мне отцом,, другой — братом. Неужели мог я тянуть их за собой!.. По сей день горжусь, что там ни разу никому не обмолвился, что был близок с ними...
А потом, после Колымы, определено ему было безотлучно жить в городе Тайшете. И даже на то, чтобы выехать из Тайшета всего на несколько дней, как в данном случае, на конференцию в Иркутск, надо было получить разрешение...
Конференция обласкала обоих: и Володю Муравьева, и Петра Николаевича. Они порадовались успехам друг друга и разъехались по своим домам: один — в Тайшет, другой — в Приленск. Связей терять не стали. Часто переписывались. По праздникам, как водится, обменивались традиционными поздравлениями. И в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, в канун Первого мая, Петр Николаевич, как обычно, послал
в Тайшет поздравительную телеграмму Володе Муравьеву, но от него ничего не получил. Недоумевал и огорчался, не зная, что и подумать. А недели через две получил письмо из Тайшета. Писала жена Володи Муравьева. Он умер двадцать седьмого апреля, и Петр Николаевич, посылая телеграмму, желал здоровья и счастья человеку, которого уже не было на свете...
Через несколько лет обстоятельства сложились так, что Петру Николаевичу пришлось рассказать о своих встречах с Володей Муравьевым и о последних годах его жизни Александру Трифоновичу Твардовскому.
Случилось это так. Петру Николаевичу довелось лететь из Приленска в Иркутск в одном самолете с Твардовским. Кресла в самолете были рядом. Александр Трифонович был нездоров, сидел молча, хмуро смотрел в иллюминатор на уходившие под крыло самолета нескончаемые таежные сопки и распадки.
И вдруг он негромко, как бы про себя, произнес:
— Где-то здесь, в этих диких краях, умер мой друг Володя Муравьев.
— Не здесь...— почти машинально возразил Петр Николаевич.— В Тайшете...
Александр Трифонович резко повернулся к нему:
— Вы знали Муравьева?
И тогда Петр Николаевич рассказал ему все, что знал о Володе Муравьеве.
Александр Трифонович был потрясен. Он сидел в кресле ссутулившись, смотрел прямо перед собой невидящими глазами, слушал молча, как бы совсем безучастно, и Петру Николаевичу временами казалось, что он даже и не слышит ничего...
И только когда Петр Николаевич закончил свой рассказ, произнес тихо:
— Тайшет...
А через полтора года Петр Николаевич прочел в «Литературной Москве» главу из поэмы под названием «Друг детства».
Но это я уже позволил себе заглянуть далеко вперед, не имея на то никакого права по той причине, что все случившееся с Петром Николаевичем после того, как он всерьез «заболел литературой», составляет уже содержание следующей книги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108