Маргарита Семеновна посмотрела ему вслед, вздохнула и сокрушенно покачала головой.
А Софья Никитична, до того ни слова не проронившая, сидевшая неподвижно, глядя куда-то вдаль невидящими глазами, сказала чуть слышно:
— Очень все это страшно...
А вечером, когда возвращались с репетиции, Елена Борисовна спросила:
— Что вы, Петя, об этом думаете?
Уж от нее он такого вопроса не ожидал. Елена Борисовна старательно избегала разговоров, как она выражалась, «на серьезные темы». А тут спросила. Ответить ей было труднее, чем Василию Степановичу.
— Я слишком мало знаю, чтобы иметь собственное суждение,— сказал он.
— А интуиция? А чувства?.. Они вам ничего не говорят?..
— Чего стоит моя интуиция!
Аля, молча слушавшая их разговор, подняла голову, посмотрела пристально на Петра.
— Вам трудно быть откровенным с нами? Да?.. Петр почувствовал, что заливается краской.
— Ну что вы, Аля!.. Почему вы так...
— Тогда не замыкайтесь в скорлупу! — с необычной для нее горячностью воскликнула Аля.— Мне, например, тревожно. Не могу объяснить почему, но я чувствую! А вы?
— И я тоже,— признался Петр.
В приемной было людно, как всегда в дни заседаний бюро горкома. Петр забился в самый дальний угол. Пока что все кругом были незнакомы ему, но мог войти и кто-то из знающих его. А знакомых Петр сейчас не хотел видеть.
Не приходилось ему еще пребывать здесь в таком качестве. Не часто вызывали на бюро горкома, а если вызывали, так затем, чтобы дать поручение, оказать доверие... А тут персональное дело... Сейчас идет он на бюро горкома как провинившийся, как подсудимый. Суд — самый строгий, партийный — будет судить его... А он даже и не понял еще, в чем его вина.
Неделю тому назад на заседании парткома ему объявили выговор с занесением в личное дело. А после заседания Анна Михайловна, все еще исполнявшая обязанности секретаря парткома, предупредила его:
— Выговор тебе с занесением, значит, на бюро горкома вызовут. Так ты там веди себя, как коммунисту положено. Скажи, что вину свою осознал и готов понести наказание.
Наказание-то он готов понести, не в наказании дело, но за какую вину?..
Разве виноват он в том, что жизнь у него так перекосилась? Если бы Даша не уехала... Но тут же сам оговорил себя: а при чем здесь уехала или не уехала?.. Может быть, и уехала она потому, что почувствовала — нет ей места в его сердце. А то что же получается: с глаз долой — из сердца вон!.. Значит, пусто уже было в сердце, если так быстро заполнила его Аля... Но Петра-то вина в чем? Разве можно приказать сердцу?.. И разве лучше, честнее было бы уехать и жить с Дашей, когда в сердце уже другая? Да и кто бы разрешил ему уехать? Но это уже другая статья... Нет, не так все просто... Но где же вина-то его?.. Он же хотел, чтобы все было по-честному. Если нет любви, если оборвалась она, так зачем же обманывать себя и других? Разве не прав он, что пошел в загс и подал заявление?.. Так ведь был уже в загсе. А немного погодя снова пришел и еще одно заявление подал, не один подал, а вместе с ней, с Алей. Тоже все по совести, потому что в сердце, кроме Али, уже никого не было... А не слишком ли податливая совесть?.. Не слишком ли мягкое сердце?.. И к кому мягкое?.. К себе. А к Даше? А к Юленьке? Разве не об этом говорили ему на парткоме? Разве не об этом написана передовица «Правды», которую ему там почти всю зачитали?.. О нем эта статья написана, она
так и называется: «Отец». Значит, не один он такой, если в «Правде», самой главной газете, специальную статью пришлось печатать...
И все равно, нельзя всех под одну мерку. У него любовь, сердцу не прикажешь...
Персональное дело Петра разбиралось одним из последних. Такие самоочевидные дела всегда оставляют напоследок, чтобы не слишком ломать уже порядком уставшие головы. Все тут ясно и понятно: парень неплохой, но поскользнулся. Исправить трудно (как склеить черепки?), но на будущее остеречь можно и нужно. Партком правильно решил: выговор с занесением. Утвердить решение парткома и...
И так бы все и было. Но докладчик по делу Петра, изложив суть, решил постыдить его (для его же пользы, конечно) и малость переборщил.
Петр, услышав, что у него «нет ни стыда, ни совести», и узнав, что «на всех его поступках печать чуждого классового влияния», соскочил с резьбы и кинулся в атаку. Начисто забыв все советы и напутствия Анны Михайловны (она сидела тут же и с ужасом глядела на него), он заявил, что поступить иначе не мог, не имел морального права, и в доказательство своей правоты сослался на Фридриха Энгельса, который прямо сказал, что брак без любви безнравствен.
Вот уж Энгельса-то не надо было припутывать к своему делу. Лица всех членов бюро потяжелели. А самый темпераментный — начальник горотдела НКВД, пожилой багроволицый капитан госбезопасности,— грохнул кулаком по столу:
— Черт знает что такое!.. Котует,— капитан употребил более емкое выражение,— да еще Энгельсом прикрывается! Исключить!
Капитана с трудом успокоили. Поведение Петра сурово осудили и записали ему строгий выговор с последним предупреждением.
Петр был подавлен, удручен и обижен. Обижен потому, что считал себя правым. Да, теперь, после того как его незаслуженно оскорбили и наказали почти самой суровой мерой, собственная его вина стала столь ничтожно малой, что ее как будто С ( и совсем не было.
Обида искала выхода. Он был найден незамедлительно.
Овеществился он в нехитром заявлении следующего содержания: «Убедительно прошу предоставить мне работу по специальности на любом предприятии по Вашему усмотрению. Согласен ехать куда угодно».
Такое вот послание отправил Петр в кожевенно-обувной главк Народного комиссариата легкой промышленности.
Отправил и стал ждать ответа. Через неделю пришла телеграмма. Петра вызывали в отдел кадров наркомата.
Конечно, в другое время Александр Ефимович нипочем не отпустил бы Петра. Сумел бы удержать. Но сегодня и сам он сидел нетвердо и не знал, чего ждать от дня завтрашнего.
Петр был уверен, что в отделе кадров наркомата непременно заинтересуются, какая причина побудила его написать столь категорическое заявление. И всю дорогу подыскивал объяснение: пускать в душу посторонних не было охоты. Как выяснилось, волновался напрасно.
Начальник отдела кадров встретил его приветливо. Петру даже показалось, что он обрадован. О причинах, вынудивших подать заявление, и не заикнулся. Спросил только, когда Петр может отбыть к месту новой работы.
— Да хоть сейчас,— ответил Петр.
— По закону имеете право на месячный отпуск для сборов и устройства домашних дел.
— По закону? — не понял Петр.
Начальник отдела кадров объяснил, что, получив заявление Петра, он распорядился выслать в наркомат его трудовую книжку и установил из нее, что проситель — специалист «достаточно высокой квалификации» (именно так он выразился), а потому занялся подысканием ему места «соответственно его квалификации».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
А Софья Никитична, до того ни слова не проронившая, сидевшая неподвижно, глядя куда-то вдаль невидящими глазами, сказала чуть слышно:
— Очень все это страшно...
А вечером, когда возвращались с репетиции, Елена Борисовна спросила:
— Что вы, Петя, об этом думаете?
Уж от нее он такого вопроса не ожидал. Елена Борисовна старательно избегала разговоров, как она выражалась, «на серьезные темы». А тут спросила. Ответить ей было труднее, чем Василию Степановичу.
— Я слишком мало знаю, чтобы иметь собственное суждение,— сказал он.
— А интуиция? А чувства?.. Они вам ничего не говорят?..
— Чего стоит моя интуиция!
Аля, молча слушавшая их разговор, подняла голову, посмотрела пристально на Петра.
— Вам трудно быть откровенным с нами? Да?.. Петр почувствовал, что заливается краской.
— Ну что вы, Аля!.. Почему вы так...
— Тогда не замыкайтесь в скорлупу! — с необычной для нее горячностью воскликнула Аля.— Мне, например, тревожно. Не могу объяснить почему, но я чувствую! А вы?
— И я тоже,— признался Петр.
В приемной было людно, как всегда в дни заседаний бюро горкома. Петр забился в самый дальний угол. Пока что все кругом были незнакомы ему, но мог войти и кто-то из знающих его. А знакомых Петр сейчас не хотел видеть.
Не приходилось ему еще пребывать здесь в таком качестве. Не часто вызывали на бюро горкома, а если вызывали, так затем, чтобы дать поручение, оказать доверие... А тут персональное дело... Сейчас идет он на бюро горкома как провинившийся, как подсудимый. Суд — самый строгий, партийный — будет судить его... А он даже и не понял еще, в чем его вина.
Неделю тому назад на заседании парткома ему объявили выговор с занесением в личное дело. А после заседания Анна Михайловна, все еще исполнявшая обязанности секретаря парткома, предупредила его:
— Выговор тебе с занесением, значит, на бюро горкома вызовут. Так ты там веди себя, как коммунисту положено. Скажи, что вину свою осознал и готов понести наказание.
Наказание-то он готов понести, не в наказании дело, но за какую вину?..
Разве виноват он в том, что жизнь у него так перекосилась? Если бы Даша не уехала... Но тут же сам оговорил себя: а при чем здесь уехала или не уехала?.. Может быть, и уехала она потому, что почувствовала — нет ей места в его сердце. А то что же получается: с глаз долой — из сердца вон!.. Значит, пусто уже было в сердце, если так быстро заполнила его Аля... Но Петра-то вина в чем? Разве можно приказать сердцу?.. И разве лучше, честнее было бы уехать и жить с Дашей, когда в сердце уже другая? Да и кто бы разрешил ему уехать? Но это уже другая статья... Нет, не так все просто... Но где же вина-то его?.. Он же хотел, чтобы все было по-честному. Если нет любви, если оборвалась она, так зачем же обманывать себя и других? Разве не прав он, что пошел в загс и подал заявление?.. Так ведь был уже в загсе. А немного погодя снова пришел и еще одно заявление подал, не один подал, а вместе с ней, с Алей. Тоже все по совести, потому что в сердце, кроме Али, уже никого не было... А не слишком ли податливая совесть?.. Не слишком ли мягкое сердце?.. И к кому мягкое?.. К себе. А к Даше? А к Юленьке? Разве не об этом говорили ему на парткоме? Разве не об этом написана передовица «Правды», которую ему там почти всю зачитали?.. О нем эта статья написана, она
так и называется: «Отец». Значит, не один он такой, если в «Правде», самой главной газете, специальную статью пришлось печатать...
И все равно, нельзя всех под одну мерку. У него любовь, сердцу не прикажешь...
Персональное дело Петра разбиралось одним из последних. Такие самоочевидные дела всегда оставляют напоследок, чтобы не слишком ломать уже порядком уставшие головы. Все тут ясно и понятно: парень неплохой, но поскользнулся. Исправить трудно (как склеить черепки?), но на будущее остеречь можно и нужно. Партком правильно решил: выговор с занесением. Утвердить решение парткома и...
И так бы все и было. Но докладчик по делу Петра, изложив суть, решил постыдить его (для его же пользы, конечно) и малость переборщил.
Петр, услышав, что у него «нет ни стыда, ни совести», и узнав, что «на всех его поступках печать чуждого классового влияния», соскочил с резьбы и кинулся в атаку. Начисто забыв все советы и напутствия Анны Михайловны (она сидела тут же и с ужасом глядела на него), он заявил, что поступить иначе не мог, не имел морального права, и в доказательство своей правоты сослался на Фридриха Энгельса, который прямо сказал, что брак без любви безнравствен.
Вот уж Энгельса-то не надо было припутывать к своему делу. Лица всех членов бюро потяжелели. А самый темпераментный — начальник горотдела НКВД, пожилой багроволицый капитан госбезопасности,— грохнул кулаком по столу:
— Черт знает что такое!.. Котует,— капитан употребил более емкое выражение,— да еще Энгельсом прикрывается! Исключить!
Капитана с трудом успокоили. Поведение Петра сурово осудили и записали ему строгий выговор с последним предупреждением.
Петр был подавлен, удручен и обижен. Обижен потому, что считал себя правым. Да, теперь, после того как его незаслуженно оскорбили и наказали почти самой суровой мерой, собственная его вина стала столь ничтожно малой, что ее как будто С ( и совсем не было.
Обида искала выхода. Он был найден незамедлительно.
Овеществился он в нехитром заявлении следующего содержания: «Убедительно прошу предоставить мне работу по специальности на любом предприятии по Вашему усмотрению. Согласен ехать куда угодно».
Такое вот послание отправил Петр в кожевенно-обувной главк Народного комиссариата легкой промышленности.
Отправил и стал ждать ответа. Через неделю пришла телеграмма. Петра вызывали в отдел кадров наркомата.
Конечно, в другое время Александр Ефимович нипочем не отпустил бы Петра. Сумел бы удержать. Но сегодня и сам он сидел нетвердо и не знал, чего ждать от дня завтрашнего.
Петр был уверен, что в отделе кадров наркомата непременно заинтересуются, какая причина побудила его написать столь категорическое заявление. И всю дорогу подыскивал объяснение: пускать в душу посторонних не было охоты. Как выяснилось, волновался напрасно.
Начальник отдела кадров встретил его приветливо. Петру даже показалось, что он обрадован. О причинах, вынудивших подать заявление, и не заикнулся. Спросил только, когда Петр может отбыть к месту новой работы.
— Да хоть сейчас,— ответил Петр.
— По закону имеете право на месячный отпуск для сборов и устройства домашних дел.
— По закону? — не понял Петр.
Начальник отдела кадров объяснил, что, получив заявление Петра, он распорядился выслать в наркомат его трудовую книжку и установил из нее, что проситель — специалист «достаточно высокой квалификации» (именно так он выразился), а потому занялся подысканием ему места «соответственно его квалификации».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108