никому не известно, что будет через год... И сколько ни бился Петр, доказывая, что от поставок Приленского кожкомбината зависит успех работы многих оборонных объектов Крайнего Севера, никто доводов его всерьез не принял.
На следующий день Петр пробился на прием к наркому.
Не так-то легко удалось это ему. Сперва строгая женщина, сидевшая за столом возле двери, ведущей в кабинет наркома, решительно отказала ему: «У наркома весь день расписан». Но Петр твердо решил, что из приемной не уйдет, в крайнем случае перехватит наркома: выйдет же тот рано или поздно из кабинета.
Когда строгая женщина смирилась с мыслью, что ей не выпроводить Петра, он предпринял следующий шаг. Написал на листе бумаги крупно и разборчиво: «Директор кожкомбината из города Приленска. Прошу принять по очень важному вопросу». Положил бумагу перед строгой женщиной и сказал ей:
— Положите, пожалуйста, на стол наркому.
Бумага попала на стол к наркому, и, к великому удивлению строгой женщины, тот ответил, что примет приленского директора, и назначил время приема.
А Петр особенно и не удивился. Не каждый же день приезжают в наркомат с того, можно сказать, конца света. Аудиенция у наркома была весьма непродолжительной. Да, наркомату известно, что Приленскому кожкомбинату сократили поставку экстракта... Известно, что комбинат выполняет важный специальный заказ... Рассчитывать на то, что положение существенно улучшится в ближайшее время, нет оснований... Конечно, при всех условиях план, особенно по спецзаказу, должен быть выполнен... Пересмотреть технологию, максимально использовать местные ресурсы... В конечном счете все зависит от инициативы и самоотверженности в труде... Убеждены, что коллектив и руководство комбината с честью выполнят свой гражданский долг...
Петр шел по длинному коридору меж обступивших его с обеих сторон высоких и мрачных дверей и вспоминал, как много, лет назад он тоже приезжал в Москву, тоже прорывался к наркому (в другом здании, к другому наркому, совсем по другому поводу) и также услышал в ответ самые правильные слова...
А что еще он мог услышать? Если бы он сам сидел в кресле наркома, что бы он ответил такому просителю? То же самбе. А почему он ждал от наркома иного ответа? Какими сверхчеловеческими свойствами он его наделил? И может быть, в первый раз Петр как бы со стороны взглянул на него и на себя. Он, директор предприятия, пришел к нему, наркому, пожаловаться, посетовать на то, что оказался в трудном, по его субъективному мнению, безвыходном положении И ждал От него,
наркома, что тот вызволит его из беды, придумает ему спасение. А придумать-то должен он, директор предприятия, сам!.. Если бы он пришел к нему и сказал: «Вот мои трудности. Чтобы их преодолеть, нужно сделать то-то и то-то. Это я могу осуществить сам, а тут мне нужна ваша помощь. Вот почему я к вам пришел». Тогда и наркому было бы что ответить ему, кроме бесспорно правильных слов...
Впрочем, была польза и от сегодняшнего разговора: он выяснил точно положение дел и понял, что надо делать ему самому. А это не так уж и мало...
И, как оказалось, это еще не все. Петр добрался уже почти до конца коридора, когда одна из высоких дверей, с которой он поравнялся, открылась и из нее вышел... Саша Дерюгин.
Саше Дерюгину было о чем порассказать. Поэтому сразу после того, как опрокинули по первой стопке «со свиданьицем», он полностью завладел нитью разговора. Не успел только сообщить, что в Москву перебрался вскоре после отъезда Петра в Приленск. Перебрался не по своей инициативе, а по воле начальства: забрали в кожевенно-обувной главк наркомата на должность начальника технического отдела.
И тут в дверь постучали. Очевидно, знакомым стуком, потому что Саша, оборвав речь на полуслове, вскочил с места и, воскликнув: «Вот это кстати!» — устремился к двери.
И вошел, как всегда, статный и осанистый... Михаил Иванович Михайлов, технический руководитель Прикамского кожзавода.
— День чудесных совпадений! — возопил совершенно потрясенный Петр.
— Чудесное совпадение одно,— возразил Александр Ефимович.— Я в наркомате бываю теперь раз в год, ты, наверно, не чаще. И вот встретились все же. А с Михаил Иванычем мы почти каждый день видимся... Одну рюмашку можно, Михаил Иваныч?
— Если только одну, и ту неполную,— ответил Михаил Иванович, присаживаясь к столу.
Естественно, Петру пришлось коротко повторить, как и почему он очутился в Москве, а после этого Саша Дерюгин продолжил свое повествование:
— Я уже сказал, что переехал в Москву без большой охоты. К Прикамску я привык, да и по характеру у меня лучше ладится в цехе, чем в главковском кабинете. Но тебе не хуже
меня известно — не всегда нашего брата спрашивают. Закон есть закон, а потому приказ в зубы и марш к месту назначения. Так что я особенно и не сопротивлялся. Хотя, если бы знал, как это потом обернется, так бы уцепился за Прикамск, что пришлось бы частями отдирать... Но это, так сказать, запоздалое соображение... А события развертывались своим чередом. Я приступил к работе в. главке в первых числах июня сорок первого года, то есть за неполных три недели до начала... Ну, первое время не знаю кто как, а я даже как-то плохо представлял себе что к чему, наверно, потому, что из-за своего кривого глаза с юных лет был далек от всего военного. Да, если откровенно, некогда было размышлять и раздумывать. На фабриках мгновенная перестройка, вместо гражданского ассортимента — военный заказ. Казалось бы, все было предусмотрено мобилизационным планом, но после первых же недобрых дней войны все пришлось перекраивать. Западные фабрики вышли из строя. Интендантские склады при спешном отступлении взрывали. Все больше и больше необутых солдатских ног!.. Словом, работы не то что хватало — не успевали сделать самое необходимое, хоть и спали по три-четыре часа в сутки. А холостяки вроде меня неделями не выходили из наркомата. А потом страшный октябрь, немцы под Москвой, эвакуация... Страшнее, ужаснее ничего я в жизни не пережил...
Александр Ефимович остановился, плеснул себе в стопку одному, словно забыв о других, выпил одним глотком. Помолчал, зажмурившись, и заговорил снова:
— Это даже объяснить трудно... Одно скажу: страшная вещь смятение, и когда покажется, что оно всеобщее, то и тебя захлестывает, даже если ты и не трус... Я вовсе не хочу сказать, что вся Москва была в смятении. Девять из десяти, а может, и больше, не щадя себя трудились на заводах и фабриках. На фронт, совсем теперь близкий, прямо из заводских цехов шли снаряды, мины, отремонтированные танки, те же армейские полусапоги. Но эти люди работали в цехах, их не было видно... А тех, кто метался по улицам, норовя залезть в каждую машину, в каждый вагон на вокзалах, и залезал, отшвыривая в сторону женщин и детей,— тех было видно, и временами казалось, что все гибнет, что конец всему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
На следующий день Петр пробился на прием к наркому.
Не так-то легко удалось это ему. Сперва строгая женщина, сидевшая за столом возле двери, ведущей в кабинет наркома, решительно отказала ему: «У наркома весь день расписан». Но Петр твердо решил, что из приемной не уйдет, в крайнем случае перехватит наркома: выйдет же тот рано или поздно из кабинета.
Когда строгая женщина смирилась с мыслью, что ей не выпроводить Петра, он предпринял следующий шаг. Написал на листе бумаги крупно и разборчиво: «Директор кожкомбината из города Приленска. Прошу принять по очень важному вопросу». Положил бумагу перед строгой женщиной и сказал ей:
— Положите, пожалуйста, на стол наркому.
Бумага попала на стол к наркому, и, к великому удивлению строгой женщины, тот ответил, что примет приленского директора, и назначил время приема.
А Петр особенно и не удивился. Не каждый же день приезжают в наркомат с того, можно сказать, конца света. Аудиенция у наркома была весьма непродолжительной. Да, наркомату известно, что Приленскому кожкомбинату сократили поставку экстракта... Известно, что комбинат выполняет важный специальный заказ... Рассчитывать на то, что положение существенно улучшится в ближайшее время, нет оснований... Конечно, при всех условиях план, особенно по спецзаказу, должен быть выполнен... Пересмотреть технологию, максимально использовать местные ресурсы... В конечном счете все зависит от инициативы и самоотверженности в труде... Убеждены, что коллектив и руководство комбината с честью выполнят свой гражданский долг...
Петр шел по длинному коридору меж обступивших его с обеих сторон высоких и мрачных дверей и вспоминал, как много, лет назад он тоже приезжал в Москву, тоже прорывался к наркому (в другом здании, к другому наркому, совсем по другому поводу) и также услышал в ответ самые правильные слова...
А что еще он мог услышать? Если бы он сам сидел в кресле наркома, что бы он ответил такому просителю? То же самбе. А почему он ждал от наркома иного ответа? Какими сверхчеловеческими свойствами он его наделил? И может быть, в первый раз Петр как бы со стороны взглянул на него и на себя. Он, директор предприятия, пришел к нему, наркому, пожаловаться, посетовать на то, что оказался в трудном, по его субъективному мнению, безвыходном положении И ждал От него,
наркома, что тот вызволит его из беды, придумает ему спасение. А придумать-то должен он, директор предприятия, сам!.. Если бы он пришел к нему и сказал: «Вот мои трудности. Чтобы их преодолеть, нужно сделать то-то и то-то. Это я могу осуществить сам, а тут мне нужна ваша помощь. Вот почему я к вам пришел». Тогда и наркому было бы что ответить ему, кроме бесспорно правильных слов...
Впрочем, была польза и от сегодняшнего разговора: он выяснил точно положение дел и понял, что надо делать ему самому. А это не так уж и мало...
И, как оказалось, это еще не все. Петр добрался уже почти до конца коридора, когда одна из высоких дверей, с которой он поравнялся, открылась и из нее вышел... Саша Дерюгин.
Саше Дерюгину было о чем порассказать. Поэтому сразу после того, как опрокинули по первой стопке «со свиданьицем», он полностью завладел нитью разговора. Не успел только сообщить, что в Москву перебрался вскоре после отъезда Петра в Приленск. Перебрался не по своей инициативе, а по воле начальства: забрали в кожевенно-обувной главк наркомата на должность начальника технического отдела.
И тут в дверь постучали. Очевидно, знакомым стуком, потому что Саша, оборвав речь на полуслове, вскочил с места и, воскликнув: «Вот это кстати!» — устремился к двери.
И вошел, как всегда, статный и осанистый... Михаил Иванович Михайлов, технический руководитель Прикамского кожзавода.
— День чудесных совпадений! — возопил совершенно потрясенный Петр.
— Чудесное совпадение одно,— возразил Александр Ефимович.— Я в наркомате бываю теперь раз в год, ты, наверно, не чаще. И вот встретились все же. А с Михаил Иванычем мы почти каждый день видимся... Одну рюмашку можно, Михаил Иваныч?
— Если только одну, и ту неполную,— ответил Михаил Иванович, присаживаясь к столу.
Естественно, Петру пришлось коротко повторить, как и почему он очутился в Москве, а после этого Саша Дерюгин продолжил свое повествование:
— Я уже сказал, что переехал в Москву без большой охоты. К Прикамску я привык, да и по характеру у меня лучше ладится в цехе, чем в главковском кабинете. Но тебе не хуже
меня известно — не всегда нашего брата спрашивают. Закон есть закон, а потому приказ в зубы и марш к месту назначения. Так что я особенно и не сопротивлялся. Хотя, если бы знал, как это потом обернется, так бы уцепился за Прикамск, что пришлось бы частями отдирать... Но это, так сказать, запоздалое соображение... А события развертывались своим чередом. Я приступил к работе в. главке в первых числах июня сорок первого года, то есть за неполных три недели до начала... Ну, первое время не знаю кто как, а я даже как-то плохо представлял себе что к чему, наверно, потому, что из-за своего кривого глаза с юных лет был далек от всего военного. Да, если откровенно, некогда было размышлять и раздумывать. На фабриках мгновенная перестройка, вместо гражданского ассортимента — военный заказ. Казалось бы, все было предусмотрено мобилизационным планом, но после первых же недобрых дней войны все пришлось перекраивать. Западные фабрики вышли из строя. Интендантские склады при спешном отступлении взрывали. Все больше и больше необутых солдатских ног!.. Словом, работы не то что хватало — не успевали сделать самое необходимое, хоть и спали по три-четыре часа в сутки. А холостяки вроде меня неделями не выходили из наркомата. А потом страшный октябрь, немцы под Москвой, эвакуация... Страшнее, ужаснее ничего я в жизни не пережил...
Александр Ефимович остановился, плеснул себе в стопку одному, словно забыв о других, выпил одним глотком. Помолчал, зажмурившись, и заговорил снова:
— Это даже объяснить трудно... Одно скажу: страшная вещь смятение, и когда покажется, что оно всеобщее, то и тебя захлестывает, даже если ты и не трус... Я вовсе не хочу сказать, что вся Москва была в смятении. Девять из десяти, а может, и больше, не щадя себя трудились на заводах и фабриках. На фронт, совсем теперь близкий, прямо из заводских цехов шли снаряды, мины, отремонтированные танки, те же армейские полусапоги. Но эти люди работали в цехах, их не было видно... А тех, кто метался по улицам, норовя залезть в каждую машину, в каждый вагон на вокзалах, и залезал, отшвыривая в сторону женщин и детей,— тех было видно, и временами казалось, что все гибнет, что конец всему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108