Петр попросил у комиссара увольнительную, сказав, что хочет позаниматься в читальном зале городской библиотеки. (Хотя Петр и занимал кадровую должность командира взвода, для любого патруля он был всего-навсего младшим командиром срочной службы и за пределами военного городка мог находиться, только располагая увольнительной.)
В библиотеке Петр расписался в книге посетителей и в условленное время был в условленном месте. Тоня сразу увидела его в окно и вышла к.нему. По ее нарядному виду Петр понял, что она ждала его прихода.
— Хотела пригласить вас к нам,— сказала Тоня,— да вот нежданно-негаданно приехали гости, мамина родня, тетка с мужем. Можно и нам пойти, места за столом хватит и пирогов тоже, только...
— Все ясно,— произнес Петр,— пироги, конечно, солдату годятся, но не в пирогах счастье.
— А в чем же ваше счастье, товарищ военный? — лукаво спросила Тоня.
«В вас, Тонечка!..» Но сказать так не посмел, а только подумал. Не потому не посмел, что боялся рассердить ее. Он уже знал — за такое не сердятся, даже если в шутку сказано, ну а если всерьез, то тем более... Не посмел совсем по другой причине. Потому что боялся — она может ему поверить...
И наверно, она опять поняла, почему он молчит. Она была
очень чуткая, эта прехорошенькая и на первый взгляд даже легкомысленная Тоня.
— Так что же мы будем делать? — спросила она задумчиво, почти грустно.
Петр испугался, что она сейчас повернется и уйдет. Уйдет, ничего не сказав, уйдет насовсем, и он ее никогда, никогда больше не увидит...
Но она все-таки не ушла, сказала, что можно пойти погулять в городской сад. Они отправились в сад, гуляли там по темным аллейкам, но уединения искали многие пары, и из сада пришлось уйти. Потом они очень долго ходили по спящим улицам, а остаток уже посветлевшей ночи просидели на лавочке у Тониных ворот.
О чем они говорили? Говорили они все время: молчания они не могли себе позволить. Говорили обо всем, но не решались — ни он, ни она — заговорить о том, о чем больше всего хотелось заговорить. Но так как не решались оба, то об этом главном и не было сказано даже намеком.
Ушел Петр в полном смятении, укоряя себя во многих смертных грехах — ив подлости, и в трусости. Смятение его было настолько велико, что он даже не заметил, как миновал пропускной пункт и оказался на территории военного городка. Очевидно, его приняли за сверхсрочника (не может же срочнослужащий возвращаться в часть наутро) и пропустили без проверки документов.
До подъема Петр не успел даже заснуть. Вообще-то он не обязан подниматься в столь раннее время. Сейчас все ринутся на конюшню убирать лошадей. Он от этого теперь избавлен, его служебный день начинается после завтрака в восемь ноль-ноль. В это время появляются в казарме средние командиры и начинаются занятия во взводах. А ему, поскольку еще
не с кем заниматься, надлежит в восемь ноль-ноль явиться к начальнику школы помкомэску Рюхину и получить задание на день. Так что можно было поспать еще час-полтора. Но
Петр раз и навсегда запретил себе даже думать об этом. Живешь в казарме у всех на виду — соблаговоли подчинять-ся общему распорядку.
Поэтому Петр поднялся вместе со всеми бойцами, вышел на манеж, сделал зарядку, вместе со всеми умылся из общего умывальника (двенадцать сосков под длинным корытом из оцинкованного железа).
Время до завтрака употребил с пользой. Написал домой
родителям необычайно длинное письмо. Даше не написал: все время ушло на письмо отцу-матери.
Задание на этот день Петр получил очень хлопотное. Он должен был выяснить на товарной станции Никольск-Уссурий-ский, прибыло ли оборудование для кабинета по подрывному делу. Если прибыло, организовать доставку в эскадрон. Если же не прибыло, отправиться в штаб Приморской группы войск (так именовались войска Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА, дислоцированные в Приморском крае) и там добиться у коменданта ясности, когда отгружено оборудование и где сейчас оно находится.
Очень даже нелегкое задание было поручено Петру. Собственно, первую-то половину задания выполнить было нетрудно. За какой-нибудь час, пропутешествовав, правда, несколько раз из товарной конторы на склад и обратно, Петр выяснил, что интересующий его груз на станцию Никольск-Уссурийский не поступил.
А вот иметь дело со штабными интендантами было куда сложнее. Не было у них никакого желания разговаривать с Петром. Его это не удивляло. Почти у всех, к кому приходилось обращаться, на петлицах были шпалы, а у него даже не квадратики, а всего-навсего треугольники. Чтобы прибавить себе весу, во втором или третьем кабинете Петр взял грех на душу и нахально заявил, что выполняет личное поручение помощника командира дивизии. После этого Петра выслушали более внимательно, и еще после нескольких перекидок из комнаты в комнату ему в конце концов удалось узнать, что оборудование отгружено в конце прошлого месяца.
— А сюда когда прибудет? — спросил Петр молоденького интенданта с тремя кубиками на петлицах. Слава богу, хоть один оказался не со шпалами, а с кубарями, потому, наверное, и ответил толком:
— Ну это, знаешь, помкомвзвода, спроси что-нибудь полегче.
Затем все же сжалился над обескураженным Петром и несколько конкретизировал свой ответ:
— Раньше как через две недели не придет, а после того начинай справляться на станции. Если, конечно, к спеху.
Петр подтвердил, что к спеху.
— Тогда действуй, как я сказал.
За всей этой хлопотной беготней и канительным рысканьем по интендантским кабинетам Петр и забыл, что не спал ночь. И только возвратясь в конце дня в эскадрон и доложив Рю-хину о выполнении задания, почувствовал, что валится с ног, и
стал подумывать, как бы ему исхитриться улечься пораньше общего отбоя...
И тут Петра ожидал первый удар.
Только он укрылся в своем закутке, выгороженном в красном уголке, как прибежал запыхавшийся дневальный из штаба с приказанием немедленно явиться к командиру эскадрона.
Долгополенко, как всегда, был предельно лаконичен:
— Назначаю дежурным по эскадрону. Ночью ожидается поверка из штаба дивизии. Всем быть начеку. Чтобы не застали врасплох. Рапорт будешь отдавать — голоса не жалей! — Потом усмехнулся в усы и добавил как бы в пояснение: — Так вот, как тогда на манеже. Ясно?
Петру все стало ясно. Прежде всего стало ясно, что не спать вторую ночь кряду, что дежурство не обычное, а особое, можно сказать, чрезвычайное: у каждого командира части есть в штабе дивизии свои глаза и уши, и если комэск сказал «ожидается», значит, так оно и будет.
И еще стало ясно, что попал он как кур в ощип на это дежурство по собственной вине: не надо было тогда на манеже щеголять своим зычным голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
В библиотеке Петр расписался в книге посетителей и в условленное время был в условленном месте. Тоня сразу увидела его в окно и вышла к.нему. По ее нарядному виду Петр понял, что она ждала его прихода.
— Хотела пригласить вас к нам,— сказала Тоня,— да вот нежданно-негаданно приехали гости, мамина родня, тетка с мужем. Можно и нам пойти, места за столом хватит и пирогов тоже, только...
— Все ясно,— произнес Петр,— пироги, конечно, солдату годятся, но не в пирогах счастье.
— А в чем же ваше счастье, товарищ военный? — лукаво спросила Тоня.
«В вас, Тонечка!..» Но сказать так не посмел, а только подумал. Не потому не посмел, что боялся рассердить ее. Он уже знал — за такое не сердятся, даже если в шутку сказано, ну а если всерьез, то тем более... Не посмел совсем по другой причине. Потому что боялся — она может ему поверить...
И наверно, она опять поняла, почему он молчит. Она была
очень чуткая, эта прехорошенькая и на первый взгляд даже легкомысленная Тоня.
— Так что же мы будем делать? — спросила она задумчиво, почти грустно.
Петр испугался, что она сейчас повернется и уйдет. Уйдет, ничего не сказав, уйдет насовсем, и он ее никогда, никогда больше не увидит...
Но она все-таки не ушла, сказала, что можно пойти погулять в городской сад. Они отправились в сад, гуляли там по темным аллейкам, но уединения искали многие пары, и из сада пришлось уйти. Потом они очень долго ходили по спящим улицам, а остаток уже посветлевшей ночи просидели на лавочке у Тониных ворот.
О чем они говорили? Говорили они все время: молчания они не могли себе позволить. Говорили обо всем, но не решались — ни он, ни она — заговорить о том, о чем больше всего хотелось заговорить. Но так как не решались оба, то об этом главном и не было сказано даже намеком.
Ушел Петр в полном смятении, укоряя себя во многих смертных грехах — ив подлости, и в трусости. Смятение его было настолько велико, что он даже не заметил, как миновал пропускной пункт и оказался на территории военного городка. Очевидно, его приняли за сверхсрочника (не может же срочнослужащий возвращаться в часть наутро) и пропустили без проверки документов.
До подъема Петр не успел даже заснуть. Вообще-то он не обязан подниматься в столь раннее время. Сейчас все ринутся на конюшню убирать лошадей. Он от этого теперь избавлен, его служебный день начинается после завтрака в восемь ноль-ноль. В это время появляются в казарме средние командиры и начинаются занятия во взводах. А ему, поскольку еще
не с кем заниматься, надлежит в восемь ноль-ноль явиться к начальнику школы помкомэску Рюхину и получить задание на день. Так что можно было поспать еще час-полтора. Но
Петр раз и навсегда запретил себе даже думать об этом. Живешь в казарме у всех на виду — соблаговоли подчинять-ся общему распорядку.
Поэтому Петр поднялся вместе со всеми бойцами, вышел на манеж, сделал зарядку, вместе со всеми умылся из общего умывальника (двенадцать сосков под длинным корытом из оцинкованного железа).
Время до завтрака употребил с пользой. Написал домой
родителям необычайно длинное письмо. Даше не написал: все время ушло на письмо отцу-матери.
Задание на этот день Петр получил очень хлопотное. Он должен был выяснить на товарной станции Никольск-Уссурий-ский, прибыло ли оборудование для кабинета по подрывному делу. Если прибыло, организовать доставку в эскадрон. Если же не прибыло, отправиться в штаб Приморской группы войск (так именовались войска Особой Краснознаменной Дальневосточной армии — ОКДВА, дислоцированные в Приморском крае) и там добиться у коменданта ясности, когда отгружено оборудование и где сейчас оно находится.
Очень даже нелегкое задание было поручено Петру. Собственно, первую-то половину задания выполнить было нетрудно. За какой-нибудь час, пропутешествовав, правда, несколько раз из товарной конторы на склад и обратно, Петр выяснил, что интересующий его груз на станцию Никольск-Уссурийский не поступил.
А вот иметь дело со штабными интендантами было куда сложнее. Не было у них никакого желания разговаривать с Петром. Его это не удивляло. Почти у всех, к кому приходилось обращаться, на петлицах были шпалы, а у него даже не квадратики, а всего-навсего треугольники. Чтобы прибавить себе весу, во втором или третьем кабинете Петр взял грех на душу и нахально заявил, что выполняет личное поручение помощника командира дивизии. После этого Петра выслушали более внимательно, и еще после нескольких перекидок из комнаты в комнату ему в конце концов удалось узнать, что оборудование отгружено в конце прошлого месяца.
— А сюда когда прибудет? — спросил Петр молоденького интенданта с тремя кубиками на петлицах. Слава богу, хоть один оказался не со шпалами, а с кубарями, потому, наверное, и ответил толком:
— Ну это, знаешь, помкомвзвода, спроси что-нибудь полегче.
Затем все же сжалился над обескураженным Петром и несколько конкретизировал свой ответ:
— Раньше как через две недели не придет, а после того начинай справляться на станции. Если, конечно, к спеху.
Петр подтвердил, что к спеху.
— Тогда действуй, как я сказал.
За всей этой хлопотной беготней и канительным рысканьем по интендантским кабинетам Петр и забыл, что не спал ночь. И только возвратясь в конце дня в эскадрон и доложив Рю-хину о выполнении задания, почувствовал, что валится с ног, и
стал подумывать, как бы ему исхитриться улечься пораньше общего отбоя...
И тут Петра ожидал первый удар.
Только он укрылся в своем закутке, выгороженном в красном уголке, как прибежал запыхавшийся дневальный из штаба с приказанием немедленно явиться к командиру эскадрона.
Долгополенко, как всегда, был предельно лаконичен:
— Назначаю дежурным по эскадрону. Ночью ожидается поверка из штаба дивизии. Всем быть начеку. Чтобы не застали врасплох. Рапорт будешь отдавать — голоса не жалей! — Потом усмехнулся в усы и добавил как бы в пояснение: — Так вот, как тогда на манеже. Ясно?
Петру все стало ясно. Прежде всего стало ясно, что не спать вторую ночь кряду, что дежурство не обычное, а особое, можно сказать, чрезвычайное: у каждого командира части есть в штабе дивизии свои глаза и уши, и если комэск сказал «ожидается», значит, так оно и будет.
И еще стало ясно, что попал он как кур в ощип на это дежурство по собственной вине: не надо было тогда на манеже щеголять своим зычным голосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108