Неужели это так трудно понять!..
Это произнесено было едва ли не с отчаянием. И Петру стало ясно, что ни сердиться, ни обижаться он не вправе. И появилась надежда: можно убедить.
— Василий Егорович, я служил в армии... командовал взводом... я там пригожусь. Замена есть...
— Ничего ты не понимаешь,— ответил Инчутин как-то устало,— буду еще объяснять... Сам не знаю, зачем... Мог бы просто приказать... Ты командовал взводом. А здесь ты командуешь полком, да еще особым полком. Слушай, поясню! Наш край — подземная кладовая. Ученые говорят, вся таблица Менделеева. Ты инженер, должен понимать, что такое редкие металлы. Нужны, чтобы сварить сталь для орудий, танков, боевых кораблей. У нас золото, а мы пока живем в таком мире, где золото и на войне нужно. Многие тысячи людей работают в рудниках. Их надо обувать. Нам уже сказано: с Большой земли сапог не ждите. Это понятно: сапоги солдатам нужны. А тех, кто здесь кайлит вечную мерзлоту, обуть должен ты. Понял?
— Так есть же замена, Василий Егорович...
— Не заставляй меня снова серчать. За кого ты прячешься? За девочку только вчера с институтской скамьи. Сам солеными слезами плакать будешь, пока выдашь план... А девчонке разве по силам...
В дверях появился дежурный по горкому.
— Разыскал, Василий Егорыч. Военный комиссар у телефона.
Инчутин снял трубку. Лицо его снова стало строгим.
— Ты, военком, забыл свое место,— не отвечая на приветствие, резко бросил Инчутин.— При чем тут штаб округа?.. Никакого права своевольничать тебе никто не давал. И дать Не может. И штаб округа тоже... А вот как: твое дело сказать — надо десять человек, сто, тысячу! А наше дело сказать тебе, кого брать. Понял?.. Немедленно изыми повестку у директора кожзавода!.. Что Котлов! С Котловым сам разберусь, моя епархия. В последний раз предупреждаю: ни одного коммуниста без моего ведома.
И положил трубку. Поднял глаза на Петра:
— И тебя предупреждаю. Больше не своевольничай.—
Потом как-то сразу обмяк и сказал негромко, вовсе стариковским голосом:— Ну иди, иди с миром. Не обижайся... Думаешь, не понимаю... Сидел бы я тут сам...
Со стремительной быстротой пролетело жаркое приленское лето. В сутках по-прежнему было по двадцать четыре часа, но в это лето их не хватало. В цехах смены продолжались не восемь, а десять, а то и одиннадцать-двенадцать часов. Из дому Петр уходил к началу первой смены и возвращался зачастую вместе с работающими во второй. Не раз вспоминались ему слова Инчутина о соленых слезах...
Раньше обычного подоспели осенние холода. Уже в начале сентября пробрасывало не только мокрый, но и настоящий снег. Все явственнее ощущалось скорое пришествие зимы.
Как-то в середине сентября под вечер субботнего дня Петру позвонил секретарь горкома Котлов. Осведомился о положении дел на комбинате и удивил Петра неожиданным вопросом:
— В баню по субботам ходишь?
— По субботам,— почти машинально ответил Петр.
— Хорошо... Только сегодня, пожалуй, лучше тебе не ходить в баню.
— Почему?
— Завтра у тебя день рабочий. Твоему коллективу выход на разгрузку. Гидрометеослужба грозит резким похолоданием. А на причалах восемнадцать неразгруженных барж. Не успеем разгрузить — уйдут в затон на отстой с грузами. И зимой сотни тысяч пудов возить из затона. Почти сто километров. Зарежем весь городской транспорт... Теперь понятно, почему не стоит сегодня в баню ходить?
— Понятно-то понятно, только...
— Что только?
— Уже два воскресенья цодряд отработали, не говоря о том, что каждую смену часа по два, а то и по три прихватываем. На этой неделе особенно. И вот пообещал я людям, что это воскресенье при любых обстоятельствах — полный отдых.
— Пообещал, говоришь, людям...— посочувствовал Котлов.— Да, это худо, когда приходится обещание нарушать. Но придется. Не твоя вина. Откуда тебе знать, что морозы раньше времени ударят... Собери людей, объясни, люди поймут... Машины подадут к проходной к восьми утра. Сколько человек выйдет?
— В первой смене четыреста.
— На четыреста и машины подадим.
Сбор назначили возле клуба. Когда без пяти восемь Петр пришел к месту сбора, там уже пестрела огромная толпа разношерстно одетых людей. Петр внимательно оглядел собравшихся и с грустью отметил, как мало среди них взрослых мужчин. Женщины, молоденькие девчата, мальчишки... Начальники цехов опросили бригадиров, затем доложили директору, сколько явилось на субботник.
— Где же машины-то? — крикнул кто-то из толпы.
И словно в ответ за углом послышались гудки. Колонна автомашин выехала на площадь, заполнив ее запахом бензина и рокотом работающих моторов, и, развернувшись, остановилась против клуба.
Мальчишки первыми бросились к машинам. После нескольких минут шумливой суеты все погрузились. Просигналив гудками, колонна тронулась. Петр обернулся, чтобы убедиться, что все сели, и увидел стоящую возле него Таню Агафонову.
— И вы на субботник? А малыши ваши как же остались?
— Старушку соседскую попросила посидеть. Как же от людей отставать. Вы сами-то ведь пошли?
— А как я могу не пойти? — удивился Петр.
— А вот Василий Прокопьич никогда на субботники не выходил.
— Вы неправы. Хомячков едет в машине, что перед нами.
— Это уж он на вас глядя...
До пристани было всего около Пяти километров. Девчата не успели даже как следует распеться.
У высоких ворот товарной пристани кожевников встретил немолодой уже, сухощавый человек с красным обветренным лицом и воспаленными глазами. Судя по перепачканному кителю, измятой форменной фуражке и усталому выражению лица, человек этот давно уже не отдыхал в домашней обстановке. Это был начальник товарной пристани.
— Сколько привезли народу? — спросил он у подошедшего к нему Петра.
— Со мною триста восемьдесят восемь человек.
— Триста восемьдесят восемь...— повторил начальник пристани.— Поставлю вас на отдельный участок. Алданцев! — крикнул он, обернувшись к открытой двери караульного по-
мещения.— Отведи на девяносто шестую баржу.— И, снова обращаясь к Петру, сказал со вздохом, как бы извиняясь: — Груз тяжелый. Горючее... Ну да у вас народ заводской, работой не испугаешь, хотя...— и рукой махнул, приглядевшись к «заводскому» народу.— Словом, баржа вся ваша и... день ваш. Разгрузите, и работе конец.
Девяносто шестая баржа — восьмисоттонка — стояла ниже по течению, поодаль от территории пристани. Вся ее палуба была сплошь заставлена металлическими бочками.
— Подходящий груз!..— сказал бригадир раскройщиков, старик Михеич, поравнявшись с баржой.
— Не обробел пристанской начальник, удружил работку,— весело проговорила рослая и дородная Князькова, тяжело ступая по трапу.— Гляньте, бабы, чего катать будем,— спирт!
— Угоришь, однако, с этого спирту, тетя Аня,— засмеялся Юсупов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Это произнесено было едва ли не с отчаянием. И Петру стало ясно, что ни сердиться, ни обижаться он не вправе. И появилась надежда: можно убедить.
— Василий Егорович, я служил в армии... командовал взводом... я там пригожусь. Замена есть...
— Ничего ты не понимаешь,— ответил Инчутин как-то устало,— буду еще объяснять... Сам не знаю, зачем... Мог бы просто приказать... Ты командовал взводом. А здесь ты командуешь полком, да еще особым полком. Слушай, поясню! Наш край — подземная кладовая. Ученые говорят, вся таблица Менделеева. Ты инженер, должен понимать, что такое редкие металлы. Нужны, чтобы сварить сталь для орудий, танков, боевых кораблей. У нас золото, а мы пока живем в таком мире, где золото и на войне нужно. Многие тысячи людей работают в рудниках. Их надо обувать. Нам уже сказано: с Большой земли сапог не ждите. Это понятно: сапоги солдатам нужны. А тех, кто здесь кайлит вечную мерзлоту, обуть должен ты. Понял?
— Так есть же замена, Василий Егорович...
— Не заставляй меня снова серчать. За кого ты прячешься? За девочку только вчера с институтской скамьи. Сам солеными слезами плакать будешь, пока выдашь план... А девчонке разве по силам...
В дверях появился дежурный по горкому.
— Разыскал, Василий Егорыч. Военный комиссар у телефона.
Инчутин снял трубку. Лицо его снова стало строгим.
— Ты, военком, забыл свое место,— не отвечая на приветствие, резко бросил Инчутин.— При чем тут штаб округа?.. Никакого права своевольничать тебе никто не давал. И дать Не может. И штаб округа тоже... А вот как: твое дело сказать — надо десять человек, сто, тысячу! А наше дело сказать тебе, кого брать. Понял?.. Немедленно изыми повестку у директора кожзавода!.. Что Котлов! С Котловым сам разберусь, моя епархия. В последний раз предупреждаю: ни одного коммуниста без моего ведома.
И положил трубку. Поднял глаза на Петра:
— И тебя предупреждаю. Больше не своевольничай.—
Потом как-то сразу обмяк и сказал негромко, вовсе стариковским голосом:— Ну иди, иди с миром. Не обижайся... Думаешь, не понимаю... Сидел бы я тут сам...
Со стремительной быстротой пролетело жаркое приленское лето. В сутках по-прежнему было по двадцать четыре часа, но в это лето их не хватало. В цехах смены продолжались не восемь, а десять, а то и одиннадцать-двенадцать часов. Из дому Петр уходил к началу первой смены и возвращался зачастую вместе с работающими во второй. Не раз вспоминались ему слова Инчутина о соленых слезах...
Раньше обычного подоспели осенние холода. Уже в начале сентября пробрасывало не только мокрый, но и настоящий снег. Все явственнее ощущалось скорое пришествие зимы.
Как-то в середине сентября под вечер субботнего дня Петру позвонил секретарь горкома Котлов. Осведомился о положении дел на комбинате и удивил Петра неожиданным вопросом:
— В баню по субботам ходишь?
— По субботам,— почти машинально ответил Петр.
— Хорошо... Только сегодня, пожалуй, лучше тебе не ходить в баню.
— Почему?
— Завтра у тебя день рабочий. Твоему коллективу выход на разгрузку. Гидрометеослужба грозит резким похолоданием. А на причалах восемнадцать неразгруженных барж. Не успеем разгрузить — уйдут в затон на отстой с грузами. И зимой сотни тысяч пудов возить из затона. Почти сто километров. Зарежем весь городской транспорт... Теперь понятно, почему не стоит сегодня в баню ходить?
— Понятно-то понятно, только...
— Что только?
— Уже два воскресенья цодряд отработали, не говоря о том, что каждую смену часа по два, а то и по три прихватываем. На этой неделе особенно. И вот пообещал я людям, что это воскресенье при любых обстоятельствах — полный отдых.
— Пообещал, говоришь, людям...— посочувствовал Котлов.— Да, это худо, когда приходится обещание нарушать. Но придется. Не твоя вина. Откуда тебе знать, что морозы раньше времени ударят... Собери людей, объясни, люди поймут... Машины подадут к проходной к восьми утра. Сколько человек выйдет?
— В первой смене четыреста.
— На четыреста и машины подадим.
Сбор назначили возле клуба. Когда без пяти восемь Петр пришел к месту сбора, там уже пестрела огромная толпа разношерстно одетых людей. Петр внимательно оглядел собравшихся и с грустью отметил, как мало среди них взрослых мужчин. Женщины, молоденькие девчата, мальчишки... Начальники цехов опросили бригадиров, затем доложили директору, сколько явилось на субботник.
— Где же машины-то? — крикнул кто-то из толпы.
И словно в ответ за углом послышались гудки. Колонна автомашин выехала на площадь, заполнив ее запахом бензина и рокотом работающих моторов, и, развернувшись, остановилась против клуба.
Мальчишки первыми бросились к машинам. После нескольких минут шумливой суеты все погрузились. Просигналив гудками, колонна тронулась. Петр обернулся, чтобы убедиться, что все сели, и увидел стоящую возле него Таню Агафонову.
— И вы на субботник? А малыши ваши как же остались?
— Старушку соседскую попросила посидеть. Как же от людей отставать. Вы сами-то ведь пошли?
— А как я могу не пойти? — удивился Петр.
— А вот Василий Прокопьич никогда на субботники не выходил.
— Вы неправы. Хомячков едет в машине, что перед нами.
— Это уж он на вас глядя...
До пристани было всего около Пяти километров. Девчата не успели даже как следует распеться.
У высоких ворот товарной пристани кожевников встретил немолодой уже, сухощавый человек с красным обветренным лицом и воспаленными глазами. Судя по перепачканному кителю, измятой форменной фуражке и усталому выражению лица, человек этот давно уже не отдыхал в домашней обстановке. Это был начальник товарной пристани.
— Сколько привезли народу? — спросил он у подошедшего к нему Петра.
— Со мною триста восемьдесят восемь человек.
— Триста восемьдесят восемь...— повторил начальник пристани.— Поставлю вас на отдельный участок. Алданцев! — крикнул он, обернувшись к открытой двери караульного по-
мещения.— Отведи на девяносто шестую баржу.— И, снова обращаясь к Петру, сказал со вздохом, как бы извиняясь: — Груз тяжелый. Горючее... Ну да у вас народ заводской, работой не испугаешь, хотя...— и рукой махнул, приглядевшись к «заводскому» народу.— Словом, баржа вся ваша и... день ваш. Разгрузите, и работе конец.
Девяносто шестая баржа — восьмисоттонка — стояла ниже по течению, поодаль от территории пристани. Вся ее палуба была сплошь заставлена металлическими бочками.
— Подходящий груз!..— сказал бригадир раскройщиков, старик Михеич, поравнявшись с баржой.
— Не обробел пристанской начальник, удружил работку,— весело проговорила рослая и дородная Князькова, тяжело ступая по трапу.— Гляньте, бабы, чего катать будем,— спирт!
— Угоришь, однако, с этого спирту, тетя Аня,— засмеялся Юсупов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108