Петр занимался со своим отделением на манеже, отрабатывали перестроения в конном строю; он подавал команды, не произносил, а, можно сказать, выпевал каждое слово,— кавалерийская команда к этому приспособлена: «По стенке манежа-а, дистанция две ло-ошади, мане-ежным гало-опом... ма-а-а-арш!» Тут его увидел-услышал Долгополенко и запомнил.
Все это мгновенно пронеслось в сознании Петра. А вслед за тем ожгла леденящая душу мысль: а что, если сон сморит его и спящего застигнет поверка?.. Позор не только ему -всему эскадрону, всей дивизии!..
Подступила даже мысль признаться командиру эскадрона, что ночь провел в самовольной отлучке... Но тут же взял себя в руки и понял: этим никчемным признанием ничего не изменишь, ничего не предотвратишь. Зная характер командира эскадрона, Петр мог почти дословно предсказать ответ Долгополенко на его признание, если бы оно состоялось: «Хорошо, что сам признался. Поэтому определяю: трое суток гауптвахты. Отбудешь арест сразу после дежурства». Вот как бы ответил комэск Долгополенко на его признание. А как бы еще он мог ответить?..
Приняв дежурство, Петр развел дневальных по местам. Каждому наказал строго-настрого, чтобы исправно нес службу, особо предупредил, чтобы не спать, сообщил, что будет проверять всю ночь. Сильнее подействовало бы, если сказать о
проверке из штаба, но о таких вещах бойцам знать не положено (Долгополенко, предупредив его, оказал ему особое доверие, злоупотреблять которым нельзя). Можно было намекнуть, что как бы не проверил помкомэск Рюхин,— его в эскадроне боялись больше, нежели любого штабиста,— но до этого Петр не додумался.
Весь суточный наряд разведен по своим местам. Казарма погрузилась в крепкий сон. Бодрствуют только поставленные в наряд. Каждый занят своим делом: дневальные на конюшне задают лошадям сено, подметают стойла; дневальные на кухне чистят картошку к завтраку; дневальные в спальнях охраняют пирамиды с оружием; часовой у штаба эскадрона стоит при знамени с винтовкой с примкнутым штыком. А Петр, дежурный по эскадрону, мучительно борясь с подступающей дремотой, обходит дозором свои владения.
Но нельзя же непрерывно обходить их. Весь маршрут — штаб, спальни, кухня, конюшня, штаб — даже самым медленным шагом пятнадцать минут. Если в каждом пункте задерживаться для необязательных реплик,— двадцать минут. Смешно же, даже нелепо каждые двадцать минут неизменно возникать снова и снова.
Обычно дежурный по эскадрону, обойдя все точки, заходил в одну из спален — ту, что поближе к штабу,— усаживался неподалеку от дневального и тихо подремывал (редко кто позволял себе растянуться на лавке в красном уголке), рассчитывая с почти абсолютной долей вероятности, что возле дежурного дневальный не посмеет заснуть.
Так-то оно так. А вдруг?.. Известно ведь: где тонко, там и рвется...
И Петр, мучаясь и телесно и душевно, бродил, едва не спотыкаясь, по территории эскадрона, вполне искренне желая, чтобы явился как можно скорее этот проклятый проверяющий, с тем чтобы подстеречь его и ошарашить зычным рапортом так, чтобы в ушах у него зазвенело.
Но проверяющий не шел... И так и не пришел до утра, до подъема.
Днем стало несколько легче. При дневном свете не так клонило в сон. К тому же кругом сновали люди, кто-то обращался с вопросами, кто-то, кому положено, давал поручения. Надо было что-то отвечать, куда-то идти, как-то исполнять. Словом, возможности так вот запросто провалиться в сон стало меньше.
Все на свете кончается. Подошло к концу и мучительное дежурство Петра.
Прошла церемония сдачи дежурства. Новый наряд заступил вместо отдежурившего. Теперь осталось скоротать всего несколько часов. Как только закончатся вечерние занятия во взводах и средние командиры покинут казарму, сразу в свой закуток в красном уголке и, не дожидаясь общего отбоя, на койку... Но судьба не подарила Петру даже этих полутора часов. Именно в этот вечер комиссар собрал в красном уголке совещание комсоргов.
Наконец все ушли, прозвенел сигнал отбоя, все затихло. Заснул и Петр.
Пробуждение было ужасным. Он открыл глаза и увидел, как в окно влезает косоглазый хунхуз с окровавленным ножом в зубах, точь-в-точь такой, как на плакате «Граница на замке», вывешенном в тамбуре столовой. Но на плакате широкоплечий красноармеец, послав вперед винтовку, уперся штыком в грудь бандита, и тому не было ходу. Этому же хунхузу никто не препятствовал, и он уже встал во весь рост на подоконнике. Но тут раздался громкий крик: «Тревога!» — через несколько мгновений тревожный сигнал горниста, и... Петр проснулся.
Хунхуза в окне не было, но вся казарма гудела, и, перекрывая гул, горнист играл «тревогу».
С трудом и не сразу осознал Петр, что происходит. Стало быть, проверяющий из штаба дивизии, которого ждали вчера, все же явился и приказал объявить учебную тревогу. «И тут не повезло!» — подумал Петр с немалой досадой. Если бы товарищ проверяющий явился вчера, тревоги бы не было, Петр доложил бы ему, что в эскадрон только что поступила первая партия новобранцев, коней за ними закрепили, но ни седлать, ни тем более ездить верхом они не умеют. Помкомвзвода Годенко, принявший дежурство у Петра, видно, сразу не сообразил доложить об этом, и какая теперь суматоха поднимется на конюшне, неведомо ни богу, ни черту.
Самому Петру торопиться было необязательно. Ему коня заседлает и подаст коновод. Но Петр все же оделся, как мог, быстро и побежал на конюшню: может быть, успеет помочь кому-либо из неумех новобранцев.
Подбегая к конюшне, наткнулся на Петра Петровича, который вел в поводу оседланных коней. Перекинутые через седла стремена поблескивали в лунном свете.
— Чего вы торопились,— почти с обидой сказал коновод Петру.— Или я не знаю, чр делать положено?
— Ты-то знаешь, вот он не знает,— ответил Петр, показывая на новобранца, торопливо ведущего лошадь под уздцы.
Седельная лука неестественно торчала над крупом лошади: седло было надето задом наперед.
Тут же мимо них протрусил верхом на лошади, под-брасываясь на каждом ее шагу, еще один бедолага. Он правильно положил седло, но не. сумел подогнать стремена, и они болтались ниже брюха лошади.
— Слезай! — строго прикрикнул на него Петр.
И когда тот слез, приказал ему подойти, потом обратился к Петру Петровичу:
— Покажи ему, как подогнать стремена. Впрочем, я сам. Давай мне коней и беги на конюшню. Там наверняка еще многим помощь нужна.
Наконец все оседлали коней, завели их на плац, разобрались по своим взводам и отделениям. Уже прибыли командир эскадрона, комиссар и начальник школы. Среди них стоял и высокий седоусый командир с тремя шпалами на петлицах, а за его спиной адъютант с двумя кубарями.
Командиры стояли как раз под фонарем, и Петр хорошо разглядел штабного начальника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Все это мгновенно пронеслось в сознании Петра. А вслед за тем ожгла леденящая душу мысль: а что, если сон сморит его и спящего застигнет поверка?.. Позор не только ему -всему эскадрону, всей дивизии!..
Подступила даже мысль признаться командиру эскадрона, что ночь провел в самовольной отлучке... Но тут же взял себя в руки и понял: этим никчемным признанием ничего не изменишь, ничего не предотвратишь. Зная характер командира эскадрона, Петр мог почти дословно предсказать ответ Долгополенко на его признание, если бы оно состоялось: «Хорошо, что сам признался. Поэтому определяю: трое суток гауптвахты. Отбудешь арест сразу после дежурства». Вот как бы ответил комэск Долгополенко на его признание. А как бы еще он мог ответить?..
Приняв дежурство, Петр развел дневальных по местам. Каждому наказал строго-настрого, чтобы исправно нес службу, особо предупредил, чтобы не спать, сообщил, что будет проверять всю ночь. Сильнее подействовало бы, если сказать о
проверке из штаба, но о таких вещах бойцам знать не положено (Долгополенко, предупредив его, оказал ему особое доверие, злоупотреблять которым нельзя). Можно было намекнуть, что как бы не проверил помкомэск Рюхин,— его в эскадроне боялись больше, нежели любого штабиста,— но до этого Петр не додумался.
Весь суточный наряд разведен по своим местам. Казарма погрузилась в крепкий сон. Бодрствуют только поставленные в наряд. Каждый занят своим делом: дневальные на конюшне задают лошадям сено, подметают стойла; дневальные на кухне чистят картошку к завтраку; дневальные в спальнях охраняют пирамиды с оружием; часовой у штаба эскадрона стоит при знамени с винтовкой с примкнутым штыком. А Петр, дежурный по эскадрону, мучительно борясь с подступающей дремотой, обходит дозором свои владения.
Но нельзя же непрерывно обходить их. Весь маршрут — штаб, спальни, кухня, конюшня, штаб — даже самым медленным шагом пятнадцать минут. Если в каждом пункте задерживаться для необязательных реплик,— двадцать минут. Смешно же, даже нелепо каждые двадцать минут неизменно возникать снова и снова.
Обычно дежурный по эскадрону, обойдя все точки, заходил в одну из спален — ту, что поближе к штабу,— усаживался неподалеку от дневального и тихо подремывал (редко кто позволял себе растянуться на лавке в красном уголке), рассчитывая с почти абсолютной долей вероятности, что возле дежурного дневальный не посмеет заснуть.
Так-то оно так. А вдруг?.. Известно ведь: где тонко, там и рвется...
И Петр, мучаясь и телесно и душевно, бродил, едва не спотыкаясь, по территории эскадрона, вполне искренне желая, чтобы явился как можно скорее этот проклятый проверяющий, с тем чтобы подстеречь его и ошарашить зычным рапортом так, чтобы в ушах у него зазвенело.
Но проверяющий не шел... И так и не пришел до утра, до подъема.
Днем стало несколько легче. При дневном свете не так клонило в сон. К тому же кругом сновали люди, кто-то обращался с вопросами, кто-то, кому положено, давал поручения. Надо было что-то отвечать, куда-то идти, как-то исполнять. Словом, возможности так вот запросто провалиться в сон стало меньше.
Все на свете кончается. Подошло к концу и мучительное дежурство Петра.
Прошла церемония сдачи дежурства. Новый наряд заступил вместо отдежурившего. Теперь осталось скоротать всего несколько часов. Как только закончатся вечерние занятия во взводах и средние командиры покинут казарму, сразу в свой закуток в красном уголке и, не дожидаясь общего отбоя, на койку... Но судьба не подарила Петру даже этих полутора часов. Именно в этот вечер комиссар собрал в красном уголке совещание комсоргов.
Наконец все ушли, прозвенел сигнал отбоя, все затихло. Заснул и Петр.
Пробуждение было ужасным. Он открыл глаза и увидел, как в окно влезает косоглазый хунхуз с окровавленным ножом в зубах, точь-в-точь такой, как на плакате «Граница на замке», вывешенном в тамбуре столовой. Но на плакате широкоплечий красноармеец, послав вперед винтовку, уперся штыком в грудь бандита, и тому не было ходу. Этому же хунхузу никто не препятствовал, и он уже встал во весь рост на подоконнике. Но тут раздался громкий крик: «Тревога!» — через несколько мгновений тревожный сигнал горниста, и... Петр проснулся.
Хунхуза в окне не было, но вся казарма гудела, и, перекрывая гул, горнист играл «тревогу».
С трудом и не сразу осознал Петр, что происходит. Стало быть, проверяющий из штаба дивизии, которого ждали вчера, все же явился и приказал объявить учебную тревогу. «И тут не повезло!» — подумал Петр с немалой досадой. Если бы товарищ проверяющий явился вчера, тревоги бы не было, Петр доложил бы ему, что в эскадрон только что поступила первая партия новобранцев, коней за ними закрепили, но ни седлать, ни тем более ездить верхом они не умеют. Помкомвзвода Годенко, принявший дежурство у Петра, видно, сразу не сообразил доложить об этом, и какая теперь суматоха поднимется на конюшне, неведомо ни богу, ни черту.
Самому Петру торопиться было необязательно. Ему коня заседлает и подаст коновод. Но Петр все же оделся, как мог, быстро и побежал на конюшню: может быть, успеет помочь кому-либо из неумех новобранцев.
Подбегая к конюшне, наткнулся на Петра Петровича, который вел в поводу оседланных коней. Перекинутые через седла стремена поблескивали в лунном свете.
— Чего вы торопились,— почти с обидой сказал коновод Петру.— Или я не знаю, чр делать положено?
— Ты-то знаешь, вот он не знает,— ответил Петр, показывая на новобранца, торопливо ведущего лошадь под уздцы.
Седельная лука неестественно торчала над крупом лошади: седло было надето задом наперед.
Тут же мимо них протрусил верхом на лошади, под-брасываясь на каждом ее шагу, еще один бедолага. Он правильно положил седло, но не. сумел подогнать стремена, и они болтались ниже брюха лошади.
— Слезай! — строго прикрикнул на него Петр.
И когда тот слез, приказал ему подойти, потом обратился к Петру Петровичу:
— Покажи ему, как подогнать стремена. Впрочем, я сам. Давай мне коней и беги на конюшню. Там наверняка еще многим помощь нужна.
Наконец все оседлали коней, завели их на плац, разобрались по своим взводам и отделениям. Уже прибыли командир эскадрона, комиссар и начальник школы. Среди них стоял и высокий седоусый командир с тремя шпалами на петлицах, а за его спиной адъютант с двумя кубарями.
Командиры стояли как раз под фонарем, и Петр хорошо разглядел штабного начальника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108