– Гальен не похож на предателя, – заметил Пиндар. – Конечно, вы расстались... кажется...
– Послушай. – Софена улеглась щекой на столешницу и вытянула перед собой руки с беспокойно двигающимися пальцами. – Ты ведь ничего не знаешь. Гальен сказал, что будет мне братом. Он согласился. Понимаешь? Мы стали единым целым! Тогда, в полнолуние... Ты видел, какого цвета кровь в полнолуние Ассэ, когда все вокруг залито синевой? Она темно-фиолетовая...
Софена повернула руку так, чтобы обнажить запястье, и Пиндар увидел полоску шрама.
– Понял? – спросила она. – А он предал все это.
– Каким образом?
– Хочешь знать? – Ее глаза полыхнули ненавистью. – Ладно! Я потом буду очень жалеть, но сейчас... сейчас хочу сказать! Ты поэт, хоть и дрянной. Ты поймешь.
Она оскорбила его так небрежно, беззлобно, походя, что поначалу он даже не понял этого. А поняв, похолодел. Он ничего для нее не значил. Ни он, ни его стихи. Она черпала жизненные силы в бесконечном источнике боли, и этот источник был для нее всем. Все прочее существовало лишь в отдалении.
– Гальен оказался обычным мужчиной, – сказала Софена, сильно кривя губы. – Ты понимаешь, что я имею в виду? Он соглашался со всем, что я ему говорила. «Да, да». А сам ни во что не верил! И в конце концов, когда в его тупую голову пришла великая мысль – «пора в постельку», – он выбрал «подходящий момент» и сказал мне об этом.
– О чем?
– О том, что хочет со мной переспать!
Софена приподняла голову и глянула на Пиндара с ядовитой иронией.
Пиндар выглядел озадаченным. Длилось это всего мгновение, затем он быстро нацепил на лицо презрительное выражение.
– Не думал, что Гальен настолько примитивен! – произнес он таким фальшивым тоном, что сам испугался.
Но Софена лишь успокоенно опустила лицо обратно на стол.
– Да, ты понял, – пробормотала она.
– Более того, теперь, когда я знаю, кто ты такая, – произнес Пиндар, – я могу объяснить тебе, почему все наши так носятся с этой Фейнне.
Софена сверкнула глазом.
– Ладно, объясни.
– Физический недостаток придает женщине особенное обаяние, – сказал Пиндар. – Собственно, об этом я и пытался вчера сказать. Но меня, естественно, истолковали превратно. Легко и приятно любить горбунью или девушку с сухой ногой... Или безрукую. Ты когда-нибудь видела женщину, искалеченную во время битвы?
Ничего подобного Софена, естественно, не встречала, однако кивнула с убежденным видом.
– Однорукий или одноногий мужчина выглядит жалким или страшным, – продолжал Пиндар. – У меня отец потерял ногу...
Он не стал уточнять, что его отец был браконьером и однажды, сильно выпив, попался в собственный капкан.
– О! – сказала Софена. – А моя мать умерла, производя меня на свет.
Пиндар продолжал, пропустив ее замечание мимо ушей:
– Мой отец – он был страшным. Но... нормальным. А потом я встретил девушку без руки, и это было невероятно. Я испытывал к ней такие чувства, каких не знал больше никогда. Ни до, ни после. Я думал о ней день и ночь. Только о том, чтобы приблизиться, коснуться ее изуродованного локтя. Этого не передать обычными словами. Я начал писать стихи... – Он помолчал и добавил: – Наверное, я потом, как и ты, буду жалеть об этой откровенности!
– Ты не пожалеешь! – заверила его Софена. – Я благодарна тебе. Теперь многое становится гораздо яснее. Многое.
Ее взгляд стал мрачным. Затем она поднялась и вышла из кабачка.
Глава восьмая
НЕОЖИДАННОЕ НАПАДЕНИЕ
Когда наступил вечер, Эмери объявил брату, что желает воспользоваться своим правом и посетить «Ослиный колодец».
– Я и без того просидел дома больше недели, – добавил он.
– Я же не спорю, – отозвался Ренье. – Что ты защищаешься?
– Сам не знаю...
– Должно быть, тебе совестно лишать меня последней радости в жизни, – предположил Ренье. – Вот ты и занят поисками оправданий. Притом – тщетных.
Эмери не ответил. Он старательно укладывал волосы.
Вечер был теплым, как молоко, и таким же нежным, он нес в своем дыхании легкую музыку, и Эмери улавливал каждую ее ноту. Ему нравились такие вечера: одна гармония не спеша сменяет другую, и каждый тон звучит так точно, так определенно, как будто его задает невидимый капельмейстер.
Он едва успел добраться до кабачка, как дорогу ему преградили.
– Господин Эмери? – сухо прозвучал чужой голос. – Господин студент Академии?
– С кем имею честь? – осведомился Эмери так же сухо и неприятно.
– Вчера вы изволили высказываться по поводу «тупых солдафонов», – сообщили из темноты. Затем раздались шаги, и двое очень юных офицериков вошли в круг света от пестрого фонаря. Разноцветные искорки плясали на их ярких мундирах, на румяных щеках, и оттого оба молодых человека выглядели по-игрушечному нарядными, как будто их только что сняли с праздничного торта.
– Желаете получить удовлетворение? – спросил Эмери.
– Да уж, хотелось бы! – объявил второй офицерик.
– Кого именно из вас, господа, задело вчера мое высказывание? – уточнил Эмери. – Я, простите, этого не помню...
Вместо ответа первый юноша обнажил шпагу и набросился на Эмери.
Эмери едва успел принять оружие, которое протягивал ему второй офицер, и отразить атаку. Он очень скоро понял, что сражение будет непростым: они принадлежали к разным школам. В Академии юношей обучали преимущественно «салонному поединку», который рассматривался больше как вид светского искусства, нежели как военное упражнение, могущее пригодиться в реальном бою.
Разъяренный молодой офицер едва не убил Эмери, и того спасла только быстрота, с которой он успел отскочить в сторону. «В армии все только и норовят зарезать друг друга», – вспомнил Эмери слова Элизахара.
И, словно подтверждая это мнение, молодой человек в мундире полоснул Эмери по бедру. Ногу обожгло, но неприятным показалось не это ощущение, а сырость в сапоге.
– Проклятье! – воскликнул Эмери, отбрасывая шпагу. – Теперь вы удовлетворены?
Юноша хмуро отсалютовал ему и вложил шпагу в ножны.
– Да, – лаконично объявил он, и оба офицерика исчезли в темноте.
– Дурацкая история, – пробормотал Эмери, опускаясь на землю. Он вдруг почувствовал слабость. – Если бы кое-кто следил за своим языком, у его старшего брата было бы куда меньше неприятностей…
Он передвинулся ближе к фонарю и ужаснулся тому обилию крови, которое успело вытечь из раны.
– Наверное, стоит позвать на помощь, – сказал он себе. И посмотрел на дверь кабачка. Расстояние было небольшим, но ведь его следовало еще пройти!
Эмери попробовал встать, но неловко повернулся и снова упал. Слезы брызнули у него из глаз, больше от досады, чем от боли.
– Не будь ты моей ногой, которая еще явно мне пригодится, – обратился он к тупому бревну, которое отказывалось поддерживать его тело, – я бы тебя отрезал собственными руками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115