Огромные серые валуны, забрызганные солью, заросшие плетками вьюнов, оккупированные важными улитками, громоздились на песке, и казалось странным, что некогда они были частью грозной башни. Сейчас море подобралось совсем близко к ним, фундамент разрушился, и камням только и оставалось, что недовольно взирать на бездельников, которые приходили к ним греться на солнышке, болтать с женщинами или прятать под них, туда, где похолоднее, бутыли с вином.
Солнце быстро опускалось вниз, торопясь упасть в воды хотя бы на миг перед тем, как исчезнуть из мира. Красноватые отблески скакали в волнах. Купающиеся почти исчезли в этом непрерывном мелькании света.
Гальен и Эмери, сидевшие на берегу, рассеянно наблюдали за ними. Гальен тянул прямо из бутылки местное вино, которое привозили откуда-то с гор и дешево продавали прямо на пляже. Эмери задумчиво подталкивал большим пальцем ноги дохлую медузу.
– А ты почему не пойдешь плавать? – спросил его Гальен.
Эмери медленно улегся на живот, пристроил голову на скрещенные руки и нос к носу столкнулся с крохотной букашкой, которая сидела на обломке раковины, погрузившись в размышления.
– У меня от соленой воды сразу забивает нос, – объяснил Эмери.
Его клонило в сон, и в этом сне он начинал слышать новую музыку.
Аббана и Ренье, держась за руки, выбежали на берег. С них потоками текла вода, как будто море выслало их в качестве своих эмиссаров, уполномочив залить все в круг.
Эмери сердито тряхнул головой, сел и вдруг рассмеялся. Ренье отобрал у Гальена бутылку и в два глотка прикончил вино.
Теплый вечер постепенно набирал силу. Повсюду на берегу загорались огни: открывались ночные кафе; ночные музыканты уже настраивали инструменты, вслушиваясь в мелодию нынешнего заката. Фонарики причудливой формы протянулись разноцветной ниткой до стены рыбного порта.
Музыка, звучавшая в самой глубине естества Эмери, сплеталась с шумом наступавшего вечера: неопасный грохот прибоя, женский смех, бессвязные ноты разлаженных пока оркестриков, вкрадчивое звяканье посуды и первый, веселый треск поленьев – кое-где кухню устраивали прямо на берегу, разложив огонь в специально выкопанных ямах.
Аббана провела ладонями по лицу, освобождая его от влаги, отбросила за спину волосы. Прямо на мокрый купальный костюм она накинула длинный плащ с капюшоном, который тотчас пропитался водой.
Сидя на песке, Эмери смотрел, как ее сильные ноги увязают по щиколотку. Он протянул руку и пощекотал Аббане лодыжку, но она этого даже не заметила. Блестя глазами и зубами, она что-то быстро говорила, обращаясь к Ренье и Гальену.
Эмери не разбирал произносимых слов. В его сознании они были частью общего звука, которому предстояло вот-вот превратиться в неповторимую мелодию наступающей ночи.
Все четверо лениво собирались покинуть насиженное место на пляже и перебраться на другое, ближе к кафе и оркестрам.
Ренье натянул рубашку с пышными рукавами, перехваченными лентой выше локтя, но пренебрег штанами, ограничившись купальным костюмом – короткими обдающими брючками до колена. Эмери, напротив, оделся полностью и даже обулся. Гальен последовал его примеру, только обувь спрятал в сумку, а рубашку не стал застегивать.
Компания побрела по берегу в сторону пляшущих огоньков – туда, где готово было начаться ночное веселье.
Эта жизнь не имела ни цели, ни смысла и оттого представлялась братьям поистине упоительной. В ней не было ничего важного – и в то же время невероятную ценность поминутно приобретала любая мелочь: странный завиток раковины, на которую наступила босой ступней Аббана; причудливые плавники морских рыб, чьи высушенные чучела с разинутой пастью продает закопченный старик у портовой стены; обрывок зеленой рыбачьей сети; фальшивая нота в вечерней песне арфы; толстый нищий, спящий прямо на пляже лицом в плошку для подаяния; мертвый дельфин, погребенный у подножья холма с расточительной пышностью...
В какой-то момент начинало казаться, что ничего, кроме этого, уже не будет, что время остановилось навсегда, и до конца дней своих братья останутся юными, бесполезными, беспечными, погруженными в веселое небытие, вне семьи, обязанностей, общественного положения. Даже лето – и то казалось здесь вечным, а дождливая зима проскакивала незаметно и, в принципе, ни имела значения.
Несколько незнакомых молодых людей танцевали босиком, отражаясь в неподвижной воде, оставленной на берегу ревнивым морем. Свет фонарей скакал по их блестящим ногам, вспыхивал на скулах и трусливо удирал, чтобы расплывшимся пятном вдруг появиться в зелени куста, растущего на краю пляжа, ближе к домам.
Неожиданно в стройную мелодию вкрался диссонанс и поначалу его уловил только болезненно-тонкий слух Эмери. Кто-то, чуждый бесполезности и веселью, появился в темноте и ждал. Эмери тревожно огляделся. Очередная причуда теплого ветра качнула фонарь, и во мгле на несколько секунд проступило лицо – бледное, с узким, сжатым в нитку ртом. Эмери тотчас узнал его и направился к чужаку.
– Фоллон!
Тот вздрогнул, чуть отступил, а затем глубоко вздохнул от облегчения.
– Господин Эмери! А господин Ренье – он тоже здесь?
– Здесь, – проговорил Ренье, появляясь рядом с братом.
Эмери поморщился, как от боли. Музыка беспечного вечера была безнадежно испорчена, каждый звук ее теперь искажался и дребезжал.
Появление в Изиохоне Фоллона – доверенного слуги их дяди, господина Адобекка, занимавшего высокий пост при дворе, – могло означать только одно: беспечная жизнь двух юных бездельников подходит к неизбежному концу. Господин Адобекк имеет в племянниках какую-то важную надобность. В противном случае он не стал бы утруждать ни своего слугу, ни себя.
– Уйдем, – прошептал Фоллон, озираясь. – Вы здесь одни?
– Не важно, – отозвался Ренье.
Все трое незаметно растворились в темноте. Гальен и Аббана, увлеченные танцами, ничего не заметили.
Дом, где снимали жилье братья, располагался на склоне холма, недалеко от пляжа. Весь второй этаж находился в полном их распоряжении; в первом располагались кухня и две комнаты для управляющего и прислуги.
Соседний домик, чуть поменьше, был снят для Гальена и Аббаны. Он принадлежал тому же хозяину, который сам в Изиохоне не жил, но владел здесь доходной собственностью. Контракт на наем жилья был заключен на имя Эмери и заканчивался через месяц.
Фоллон поднялся следом за братьями в их гостиную. Прислуга, привыкшая к поздним возвращениям господ, вероятно, удивилась, когда братья явились домой еще до полуночи, однако своего присутствия никак не обнаружила – это было здесь запрещено.
Комнаты прибирались в отсутствие хозяев; в леднике под кухней всегда имелось некоторое количество продуктов и вина, так что постояльцы могли, если им хотелось, перекусить дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115