МАРКИЗ ДЕ ЛОС КАСТИЛЛЬЕЙОС
Приближался к концу 1848 год. Несмотря на возобновившееся влияние Фульдженчио на короля и монахини Патрочинио на королеву, министр-президент Нарваэц все-таки имел в своих руках неограниченную власть, которой он старался пользоваться для того, чтобы очистить двор от искателей приключений и кровопийц, жаждущих золота, которые, пользуясь слабостью королевского дома, извлекали для себя всевозможные выгоды. Кроме того, Нарваэц неутомимо воевал против инквизиции и против лицемерных, льстивых патеров, против их власти, которую они всеми силами старались забрать в свои руки. Этот проницательный человек с твердым как камень сердцем сам домогался власти, и потому все соперники ему были противны. Ему был не по душе всякий, кто стоял на его дороге, ведущей к трудно достигаемой цели! Вследствие влияния патера Маттео, Мария Кристина и супруг ее даже изменили хорошее мнение, которое они имели о Нарваэце. Несмотря, однако же, на это, последний чувствовал себя довольно сильным и продолжал пробивать себе дорогу своей твердой железной рукой.
Герцогу де ла Торре было поручено командование целой армией, с помощью которой после трехлетней войны он отогнал генерала Кабреру к Пиринеям и отнял у карлистов последнюю надежду.
Вследствие этого поход Серрано огласился такой громкой славой, что сам Нарваэц, этот закаленный в бою человек, ожидал с нетерпением скорого возвращения победителя.
Через несколько дней в театральной зале замка собралось вокруг королевы избранное общество, для того чтобы присутствовать при исполнении нового водевиля и послушать несколько песен Миралля. Обширная театральная зала находилась между раковинной ротондой и покоями королевы. С обеих сторон ее тянулись колонны, и, образуя внизу ниши, поддерживали ложи. У самой балюстрады, за которой находился оркестр, отделявший залу от сцены, стоял ряд позолоченных кресел, предназначенных для королевской фамилии, а затем вся зала была наполнена стульями для публики. В первым ряду сидела Изабелла, ее супруг, который, против обыкновения, явился в театр, королева-мать, герцог Рианцарес, Нарваэц и Мануэль де ла Конха, за ними помещались: Прим, маркиз де лос Кастилльейос, Топете, министры Олоцага, О'Доннель и многочисленная богатая свита, состоявшая из дам и мужчин.
Олоцага стоял, облокотившись, около одной из колонн. Его трехлетняя дипломатическая деятельность позволила ему достигнуть звания первого министра совершенно подготовленным.
Но, став министром, дон Салюстиан остался тем же утонченным придворным и, быть может, сделался им еще более.
Его лицо было серьезно, лишь какое-то мягкое, грустное выражение показывало, что он испытал горе и старается его скрывать. Но как только он заговаривал, эта грусть исчезала, и его всегда приветливое лицо опять делалось любезным и озарялось улыбкой. Каждое его движение было свободно и изящно, всякое его слово рассчитано и всегда производило желаемое впечатление. Он был мастер своего дела и также хорошо умел рассыпаться перед пустыми барынями как говорить с народными депутатами.
Все, кто хоть когда-нибудь общался с молодым министром, доном Салюстианом Олоцагой, были от него в восторге. От него веяло тем таинственным рыцарством, которое так любят испанцы.
Во время представления Прим подошел потихоньку к Олоцаге, взял его за руку и увел в тень, бросаемую колоннами.
— Не знаешь ли ты чего-нибудь о могущественном обществе Летучей петли? — шепнул ему дон Жуан, видимо взволнованный. — Я сейчас случайно слышал разговор короля с королевой-матерью и услыхал, что…
— Ну, что? — спросил Олоцага с видимым равнодушием.
— Что этот орден берет верх над правительством.
— Вот как! А мы ничего не знаем об этом в кабинете.
— Довольно странно! Нам, однако, необходимо узнать источник всего этого. Король сказал, что несколько дней тому назад опять попались в руки ордена два достойных мужа.
— Просто два плута, так я, по крайней мере, слышал со стороны, какие-то два фамилиара, — прошептал Олоцага.
— Кажется, что и Мария Кристина знает об этом, потому что она рассказывала королю, что таинственный предводитель этой партии может отворить любую дверь и любой замок, что успешно доказал это на улице Фобурго. Надо стараться как можно скорее узнать обо всем этом обстоятельно.
— Действительно, пусть узнают сперва то, что делается внутри стен Фобурго, — сказал Олоцага.
— Говоря искренне, дорогой мой Салюстиан, власть патеров до такой степени с каждым днем усиливается, что можно всего опасаться. Если положение дел не изменится, то повторится 1836 год, — возразил Прим.
— Недаром же окружают королеву монахиня Патрочинио и патер Фульдженчио, а Марию Кристину этот Маттео, — сказал Олоцага и потом прибавил, но так тихо, что Прим не мог расслышать: «Маттео, злодей ночи святого Франциско!»
Никем не замеченный, Прим смотрел из-за колонны на первый ряд кресел, и взор его был устремлен на приятно улыбавшуюся в эту минуту красавицу королеву. Молодая, восемнадцатилетняя Изабелла действительно достигла в это время полного расцвета всей своей красоты. Голубые глаза ее горели восхитительным блеском, а роскошные формы, благодаря прекрасному наряду, казались еще лучше и обольстительнее под мелкими прозрачными складками кружев. Ее лицо выражало в одно и то же время гордость, сознание своей власти и страстно любящую натуру. Человек равнодушный и не знающий женского сердца не мог бы заметить этого выражения, но оно имело громадное значение для того, кто в эту минуту упивался очаровательной Изабеллой.
Королева возвела Прима в маркиза де лос Кастилльейос в ту самую ночь, когда она пожаловала Франциско Серрано титул герцога. С той минуты он стал на нее смотреть совершенно другими глазами, и эта перемена так усилилась в последние годы, что маркиз проводил целые часы перед портретом Изабеллы, и ее образ преследовал его во сне и наяву.
Пылкий Жуан Прим, бредивший победами и приключениями своего товарища по оружию Серрано, любил королеву и молился ей как молодой мечтатель, который любуется высоким, недосягаемым для него образом Девы. Ему достаточно было видеть упоительную красоту Изабеллы, безмолвно, беспрепятственно созерцать ее и в этом наслаждении сосредоточивалось до сих пор все счастье маркиза де лос Кастилльейос.
Никто не подозревал этой любви Прима, даже его друзья до сих пор ничего о ней не знали. Топете ничего не замечал, потому что он был беззаботный и добродушный человек. Олоцаге слишком много нужно было наблюдать за самим собой и за своими отношениями, а Серрано целых три года был вдали от Мадрида. Его ожидали в скором времени с большей частью войска.
Сама королева еще не замечала скрытой любви молодого генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185