Внутрь она дала выпить больному подкрепляющий чай, который вынула из своего запаса. Она неотступно ухаживала за цыганским князем, терпеливо переносившим свою боль, но не забывала при этом давать Аццо полезные наставления и прохладительные напитки для Энрики. Тяжелые сны и образы тревожили бедную женщину, лежавшую в бреду. Она с открытыми блестящими глазами говорила несвязные слова, которых Аццо не понимал.
— Сжальтесь, дон Мигуэль, сжальтесь! — стонала она. — Ваше проклятие преследует меня и моего несчастного ребенка. Я буду избегать Дельмонте, я буду просить милостыню, только возьмите назад это жестокое проклятие! Франциско святой, а брат его Жозэ — сатана, он протягивает ко мне свои жадные руки… На них кровь… Он хватает моего ребенка, ребенка Франциско… Его пальцы в крови… Сжальтесь!
Тут только Аццо вспомнил, что ее ребенка не было с ними. Он знал, что белая женщина, как только выздоровеет от опасной горячки, спросит его:
— Куда ты дел моего ребенка?
И Аццо не находил ответа на этот страшный вопрос, полный горячей материнской любви. Он должен будет сказать ей:
— Белая женщина, дитя твое потеряно!
Это было бы жестоким, смертельным ударом для выздоравливающей. Аццо начал припоминать, где он мог отыскать ребенка Энрики. Наконец, ему стало ясно, что он забыл его подле обеспамятевшего Жозэ. Этот враг белой женщины вероятно схватил его, так как Аццо, обрадовавшийся, что может спасти Энрику, забыл умертвить его.
Он отправился на то место, где некоторое время назад нашел Энрику, лежавшую без чувств. Жозэ не было там, а вместе с ним исчез и ребенок. Аццо возвратился в табор к больной, находившейся в лихорадочном бреду, чтобы спасти, по крайней мере, ее, которую он любил больше жизни и за которую с радостью отдал бы все на свете. Он любил ее больше своего старого отца, метавшегося теперь по земле от страшной боли.
На другой день старая Цирра подозвала Аццо к постели отца. Она должна была сознаться, что никакое искусство, никакие тайны природы не могли остановить антонова огня, уже дошедшего до плеч. Цыганский князь, несмотря на крепкое телосложение и на привычку к кочевой жизни, умирал. Он подозвал к себе своего сына, единственного потомка тех царей, которые, утратив свой престол и свое отечество, пошли скитаться по чужой земле.
Старая Цирра принесла ему его предводительский посох и ожерелье из серебряных шариков. Он дал ей знак уйти и оставить его наедине с сыном, потом с трудом приподнялся, опираясь на свою здоровую руку. Аццо упал перед ним на колени.
— Множество столетий тому назад, — сказал умирающий цыганский князь, — наши отцы, вытесненные с истоков Инда кровожадными и корыстными племенами, оставили свое отечество, чинганскую землю, чтоб поискать другие места. Тогда толпой переселенцев управлял некто по имени Аццо. Аццо был царь. Он взял с собой в далекую опасную дорогу свое сокровище, чтоб в случае нужды доставить помощь и спасение себе и своему народу.
— Мы, значит, происходим от этого Аццо, который был выгнан из своей земли и отправился искать убежища? — спросил сын больного, терзаемого ужасными страданиями князя.
— Этот Аццо— мой и твой предок! Он пошел через южные персидские пустыни, что простираются от Мак-рана до Евфрата, потом через Аравию. Переселенцы разделились. Между народом, сделавшимся теперь кочевым племенем, возникло недовольство, и, хотя великий Аццо пожертвовал для народа большую часть того сокровища, которое взял с собой, мятежники покинули его; каждый выбрал себе другую дорогу. Некогда столь могущественное чинганское племя рассеялось, разбрелось во все стороны, и от могущества его не осталось и следа! Предок твой дошел, наконец, до этой земли. Тут он увидел леса и степи, в которых мог укрыться с остатками своего народа…
Старый цыганский князь с трудом продолжал свой рассказ. Силы его исчезали все быстрее и быстрее, он уже чувствовал, как медленно и вяло текла кровь в его жилах.
— И этот последний остаток раздробился, — с трудом продолжал он, — часть народа погибла на юге, другая — во Франции. Так слушай же! Остатки того сокровища, которое наш предок взял с собой из нашей далекой родины, и которое я еще старался увеличить, достанутся тебе! Одному тебе принадлежат эти богатства, зарытые в вековом лесу, по ту сторону Мадрида! Ты один можешь вырыть их, ты один должен владеть ими! Не расточай их, позаботься о потомках, позаботься о том, чтобы собрать рассеянные племена. Ты князь цыган. Твое богатство, имя и звание принадлежит тебе по праву, по наследству.
Умирающий сорвал с шеи ожерелье из серебряных шариков и, собрав последние силы, надел его на шею сына. Затем он вручил ему княжеский посох и начал оглядываться кругом, как будто чего-то искал. Большая часть его орды была убита, последний остаток древнего племени царей, пришедших издалека, мало-помалу уничтожался. Умирающий чувствовал, что те немногие мужчины и женщины, еще остававшиеся в живых, после его смерти окончательно разбредутся. Аццо поцеловал руку своего отца.
— Под большим священным камнем на склоне горы Оры, в самой чаще нашего леса, ты найдешь урну с золотом и драгоценными камнями.
— Ты показал мне это место, — сказал Аццо.
— Значит, все исполнено, что мне следовало, пока я жив… совершить… и приказать… Душно мне! — закричал умирающий слабым голосом. — Свету… темно, мрачно… вокруг меня…
Старый цыганский князь испустил дух в объятиях своего сына. Аццо стоял на коленях подле тела отца и молился. Старая Цирра не стонала и не плакала. Она обождала, пока Аццо отойдет от покойника.
Тогда она распустила свои длинные волосы, разметавшиеся по ее отцветшему лицу, и подошла к умершему. Осторожно вынула она кинжал из пояса покойника и привязала его к постели, острием вверх.
Старая Цирра чувствовала, что и для нее настала пора умирать, когда скончался отец Аццо, цыганский князь. Молча и с удивительным спокойствием бросилась она на мертвое тело, так что поднятый кверху кинжал поразил ее сердце.
Часто называют цыган трусливыми, эгоистичными существами, ничего не уважающими и не заслуживающими никакого уважения, но между ними всегда были и будут благородные, сильные духом люди.
Старая Цирра не могла более жить без цыганского князя. Она видела упадок своего бездомного, теперь окончательно разоренного племени и решилась лучше умереть, нежели продолжать свою одинокую жизнь.
Когда настала полночь, Аццо, который предчувствовал намерение Цирры, отнес своих родителей к Гуадарамскому озеру. Там на дне его, среди бесчисленных мужчин и женщин их племени, должны они были покоиться вечным сном.
Аццо видел, как рассеивались остатки его орды, но он не обращал на это внимания. Душа его вся была занята только белой женщиной, которая после долгого спокойного сна пробудила в нем, наконец, надежду сберечь ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185
— Сжальтесь, дон Мигуэль, сжальтесь! — стонала она. — Ваше проклятие преследует меня и моего несчастного ребенка. Я буду избегать Дельмонте, я буду просить милостыню, только возьмите назад это жестокое проклятие! Франциско святой, а брат его Жозэ — сатана, он протягивает ко мне свои жадные руки… На них кровь… Он хватает моего ребенка, ребенка Франциско… Его пальцы в крови… Сжальтесь!
Тут только Аццо вспомнил, что ее ребенка не было с ними. Он знал, что белая женщина, как только выздоровеет от опасной горячки, спросит его:
— Куда ты дел моего ребенка?
И Аццо не находил ответа на этот страшный вопрос, полный горячей материнской любви. Он должен будет сказать ей:
— Белая женщина, дитя твое потеряно!
Это было бы жестоким, смертельным ударом для выздоравливающей. Аццо начал припоминать, где он мог отыскать ребенка Энрики. Наконец, ему стало ясно, что он забыл его подле обеспамятевшего Жозэ. Этот враг белой женщины вероятно схватил его, так как Аццо, обрадовавшийся, что может спасти Энрику, забыл умертвить его.
Он отправился на то место, где некоторое время назад нашел Энрику, лежавшую без чувств. Жозэ не было там, а вместе с ним исчез и ребенок. Аццо возвратился в табор к больной, находившейся в лихорадочном бреду, чтобы спасти, по крайней мере, ее, которую он любил больше жизни и за которую с радостью отдал бы все на свете. Он любил ее больше своего старого отца, метавшегося теперь по земле от страшной боли.
На другой день старая Цирра подозвала Аццо к постели отца. Она должна была сознаться, что никакое искусство, никакие тайны природы не могли остановить антонова огня, уже дошедшего до плеч. Цыганский князь, несмотря на крепкое телосложение и на привычку к кочевой жизни, умирал. Он подозвал к себе своего сына, единственного потомка тех царей, которые, утратив свой престол и свое отечество, пошли скитаться по чужой земле.
Старая Цирра принесла ему его предводительский посох и ожерелье из серебряных шариков. Он дал ей знак уйти и оставить его наедине с сыном, потом с трудом приподнялся, опираясь на свою здоровую руку. Аццо упал перед ним на колени.
— Множество столетий тому назад, — сказал умирающий цыганский князь, — наши отцы, вытесненные с истоков Инда кровожадными и корыстными племенами, оставили свое отечество, чинганскую землю, чтоб поискать другие места. Тогда толпой переселенцев управлял некто по имени Аццо. Аццо был царь. Он взял с собой в далекую опасную дорогу свое сокровище, чтоб в случае нужды доставить помощь и спасение себе и своему народу.
— Мы, значит, происходим от этого Аццо, который был выгнан из своей земли и отправился искать убежища? — спросил сын больного, терзаемого ужасными страданиями князя.
— Этот Аццо— мой и твой предок! Он пошел через южные персидские пустыни, что простираются от Мак-рана до Евфрата, потом через Аравию. Переселенцы разделились. Между народом, сделавшимся теперь кочевым племенем, возникло недовольство, и, хотя великий Аццо пожертвовал для народа большую часть того сокровища, которое взял с собой, мятежники покинули его; каждый выбрал себе другую дорогу. Некогда столь могущественное чинганское племя рассеялось, разбрелось во все стороны, и от могущества его не осталось и следа! Предок твой дошел, наконец, до этой земли. Тут он увидел леса и степи, в которых мог укрыться с остатками своего народа…
Старый цыганский князь с трудом продолжал свой рассказ. Силы его исчезали все быстрее и быстрее, он уже чувствовал, как медленно и вяло текла кровь в его жилах.
— И этот последний остаток раздробился, — с трудом продолжал он, — часть народа погибла на юге, другая — во Франции. Так слушай же! Остатки того сокровища, которое наш предок взял с собой из нашей далекой родины, и которое я еще старался увеличить, достанутся тебе! Одному тебе принадлежат эти богатства, зарытые в вековом лесу, по ту сторону Мадрида! Ты один можешь вырыть их, ты один должен владеть ими! Не расточай их, позаботься о потомках, позаботься о том, чтобы собрать рассеянные племена. Ты князь цыган. Твое богатство, имя и звание принадлежит тебе по праву, по наследству.
Умирающий сорвал с шеи ожерелье из серебряных шариков и, собрав последние силы, надел его на шею сына. Затем он вручил ему княжеский посох и начал оглядываться кругом, как будто чего-то искал. Большая часть его орды была убита, последний остаток древнего племени царей, пришедших издалека, мало-помалу уничтожался. Умирающий чувствовал, что те немногие мужчины и женщины, еще остававшиеся в живых, после его смерти окончательно разбредутся. Аццо поцеловал руку своего отца.
— Под большим священным камнем на склоне горы Оры, в самой чаще нашего леса, ты найдешь урну с золотом и драгоценными камнями.
— Ты показал мне это место, — сказал Аццо.
— Значит, все исполнено, что мне следовало, пока я жив… совершить… и приказать… Душно мне! — закричал умирающий слабым голосом. — Свету… темно, мрачно… вокруг меня…
Старый цыганский князь испустил дух в объятиях своего сына. Аццо стоял на коленях подле тела отца и молился. Старая Цирра не стонала и не плакала. Она обождала, пока Аццо отойдет от покойника.
Тогда она распустила свои длинные волосы, разметавшиеся по ее отцветшему лицу, и подошла к умершему. Осторожно вынула она кинжал из пояса покойника и привязала его к постели, острием вверх.
Старая Цирра чувствовала, что и для нее настала пора умирать, когда скончался отец Аццо, цыганский князь. Молча и с удивительным спокойствием бросилась она на мертвое тело, так что поднятый кверху кинжал поразил ее сердце.
Часто называют цыган трусливыми, эгоистичными существами, ничего не уважающими и не заслуживающими никакого уважения, но между ними всегда были и будут благородные, сильные духом люди.
Старая Цирра не могла более жить без цыганского князя. Она видела упадок своего бездомного, теперь окончательно разоренного племени и решилась лучше умереть, нежели продолжать свою одинокую жизнь.
Когда настала полночь, Аццо, который предчувствовал намерение Цирры, отнес своих родителей к Гуадарамскому озеру. Там на дне его, среди бесчисленных мужчин и женщин их племени, должны они были покоиться вечным сном.
Аццо видел, как рассеивались остатки его орды, но он не обращал на это внимания. Душа его вся была занята только белой женщиной, которая после долгого спокойного сна пробудила в нем, наконец, надежду сберечь ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185