А вдруг наступит амнистия. Меняется президент и в ознаменовании начала своего правления объявляет амнистию. И наш убийца выходит на свободу…
— Ну уж это глупость! Амнистия не касается совершивших тяжкие преступления.
— Смотри, не скажи кому-нибудь еще! Десять лет назад, когда тебе было 17, и ты готовился к поступлению в Гуманитарную академию, пост президента достался господину Путину Владимиру Владимировичу. Была объявлена амнистия. Тогда освобождали и тех, кто имеет государственные награды. На свободу вышло множество мерзавцев, большинство из которых опять отправилось по проторенной дорожке совершать преступления. Счастье, что часть из них была наставлена на путь истинный, другая часть отправилась в преисподнюю хлебать собственноручно сваренную похлебку. Случись, что у нашего мерзавца есть какая-нибудь государственная награда, и случись подобная амнистия, он выйдет на свободу, чтобы вновь совершить убийство. Государственная награда ещё не гарантирует безгрешность ее владельца. И, заметь, до сих пор нет закона об амнистии.
— Но по-христиански… Библия…
— Дьявольщина! — Константин залпом прикончил остатки вина в бокале. — Библия — не уголовный кодекс. По этой книге выходит, что общество не имеет право не то, что на казнь преступника, а даже на задержание его, лишение его свободы, ибо лишать свободы не по-христиански. Власть и то есть насилие. Черт возьми, да это же анархия, где нет даже закона, ибо закон ограничивает свободу личности. Закон пишется для безумцев, не способных без указки не совершать преступлений.
— А если для людей, совершивших тяжкие преступления, не будет возможности выйти на свободу? Пожизненное заключение хуже смертной казни.
— Безусловно, если в этом случае этот преступник будет приносить пользу обществу, ну, положим, в качестве подопытного «кролика», или же на опасных работах. Иначе выходит, что наше общество будет их содержать на свои деньги. Налогоплательщики будут их кормить, одевать, содержать охрану и тому подобное. А это большие деньги. Выходит, что родственники или близкие жертвы оплачивают существование убийцы их родного или знакомого. Как ты на это смотришь? Это, по-твоему, нормально?
Я был озадачен. Потом нашелся и произнес:
— Это софизм. Абсолюта нет. Errare humanium est.
— Безусловно, презумпцию невиновности ещё никто не отменял. А до смертной казни преступник должен прожить не менее полугода. Мало ли, может быть откроются какие-нибудь новые обстоятельства его дела. Что же касается смертников и их пожизненного заключения, — деньги, которые общество тратит на преступника, целесообразнее направить на более благородное дело, скажем, в детские дома.
— Ты действительно сын Сатаны, ибо способен запутать кого угодно.
— Нормальный, здоровый, работоспособный человек должен зарабатывать себе на пропитание собственным трудом, приносить пользу. В противном случае он не нужен обществу. Деньги на его содержание лучше отдать на воспитание ребенка.
— Это не гуманно.
— Не гуманно содержать тунеядцев, обкрадывая тех, кому помощь больше нужна, — скажем, — инвалидам и старикам. И вообще, к черту гуманность, если речь идет о справедливости и законе! Так я убедил тебя?
— Я способен поставить себя на твое место, понять тебя, но я не разделяю твою точку зрения.
— Что ж, этого вполне достаточно.
Я не буду описывать дальнейшие встречи, скажу только, что подобных споров у нас было множество.
* * *
13 ноября мне позвонил на работу Илья Пришвин и попросил срочно приехать. Он сказал, что Виталий хочет меня видеть.
Я нашел его в плохом состоянии в постели его комнаты. Ёли вышла вся в слезах. Ветров безжизненными глазами смотрел куда-то мимо меня. Я понял, что он ослеп.
— Андрей, ты здесь? — он едва мог говорить.
— Да, — я подошел и взял его за руку.
— Видишь, во что я превратился?
— У тебя был врач?
Отрывистый смех слетел с его потрескавшихся губ.
— У меня был врач… Отец Григорий… Врачеватель души… С душой, кажется, всё в порядке, а вот тело… Боже, какая боль!.. Скорее бы всё это кончилось… — Его ладонь дернулась, и пальцы вцепились в мою руку. — Спасибо, Андрей, что посетил меня.
Через минуту вошел Илья с Ёли. Девушка обошла постель и присела подле Ветрова. Она взяла его руку и поцеловала.
Мое знакомство с этим человеком длилось не долго, и закончилось оно так же неожиданно, как и началось.
Черновик моей книги, написать которую я обещал, к тому времени был готов.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЗБРАННЫЙ
И было вам всё это чуждо,
И так упоительно ново…
Игорь Северянин «Ноктюрн»
Глава I
КЛЯТВА
Подыми меня из глубин
бездны вечного сожаленья…
«Книга скорбных песнопений» (1002г.)
Шаг за шагом он спускается со свечой в руке. Лестница, крутая винтовая лестница, бесконечная, как время. Ноги словно вязнут в, как болото, тягучем мраке. С трудом передвигая их, он идет. Шагов своих не слышит; хватает и других звуков. Откуда-то снизу доносятся глухие удары, где-то капает вода, слышится пение, наводящее тоску, со всех сторон несется шелест. Шепот, слова которого едва поддаются разбору, слышен отовсюду:
— Ус-с-слыш-ш-шь голос-с-с ВЕЧНОСТИ...
— Тиш-ш-ше... он ... не знает ещ-щ-щё нич-ч-чего...
— Открой тайну-у-у.
Он идет, подчиненный неизвестной цели, опускаясь всё ниже и ниже. Ходьба не утомляет. Нет мыслей. Нет страха. Есть цель, но она неизвестна. Покрытая тайной дымкой не видна, но притягивает, словно магнит. Шелест, удары, шепот и стоны...
И цель... Цель. Не потерять бы ее очертания.
— Прими ис-с-стину... Клянись-сь-сь... с-своею душ-шой...
Свеча горит, течет, обжигая руку, стеарин. Он обволакивает кожу и стынет. Ничего впереди не видно, — свеча не дает достаточно света, освещая лишь стены. Всё впереди погружено в непроницаемый мрак, что, кажется, — протяни руку, — и почувствуешь холодную, липкую, вязкую плоть его.
Шепот превращается в невыносимый гул множества голосов:
— Узнай правду...
— Иди ж-ж-же... отец твой ждет... тебя ждет...
— Ждет он...
— Свечи горят...
— С-с-слуги... ждут...
— Кубок наполнен...
— Кровью...
— Спеш-ш-ши...
Нереальность происходящего не удивляет, равно, как и одежда, в которую он облачен. С плеч свисает черная тяжелая ряса, перехваченная в талии плетеным кожаным ремнем. На ремне болтается меч, ножны которого то и дело ударяют по левому сапогу, сокрытому рясой. Сапоги высокие, плотно облегают и ступают бесшумно, кажется, что идешь по ковру.
— Рыцарь, повелитель... ждет...
— Тебя ждет...
— Влас-с-стелин АДА ожидает-тс-тс-тс... тебя...
— Ш-ш-ш... иди...
Стены башни (он почему-то решил, что это башня) каменные, мокрые, холодные. Покрытые зеленоватой плесенью, они вызывают чувство отвращения. Перед глазами эта плесень то и дело оживает, благодаря пляшущему огоньку свечи, переливается и искрится, словно укрытая росою трава в лучах утреннего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
— Ну уж это глупость! Амнистия не касается совершивших тяжкие преступления.
— Смотри, не скажи кому-нибудь еще! Десять лет назад, когда тебе было 17, и ты готовился к поступлению в Гуманитарную академию, пост президента достался господину Путину Владимиру Владимировичу. Была объявлена амнистия. Тогда освобождали и тех, кто имеет государственные награды. На свободу вышло множество мерзавцев, большинство из которых опять отправилось по проторенной дорожке совершать преступления. Счастье, что часть из них была наставлена на путь истинный, другая часть отправилась в преисподнюю хлебать собственноручно сваренную похлебку. Случись, что у нашего мерзавца есть какая-нибудь государственная награда, и случись подобная амнистия, он выйдет на свободу, чтобы вновь совершить убийство. Государственная награда ещё не гарантирует безгрешность ее владельца. И, заметь, до сих пор нет закона об амнистии.
— Но по-христиански… Библия…
— Дьявольщина! — Константин залпом прикончил остатки вина в бокале. — Библия — не уголовный кодекс. По этой книге выходит, что общество не имеет право не то, что на казнь преступника, а даже на задержание его, лишение его свободы, ибо лишать свободы не по-христиански. Власть и то есть насилие. Черт возьми, да это же анархия, где нет даже закона, ибо закон ограничивает свободу личности. Закон пишется для безумцев, не способных без указки не совершать преступлений.
— А если для людей, совершивших тяжкие преступления, не будет возможности выйти на свободу? Пожизненное заключение хуже смертной казни.
— Безусловно, если в этом случае этот преступник будет приносить пользу обществу, ну, положим, в качестве подопытного «кролика», или же на опасных работах. Иначе выходит, что наше общество будет их содержать на свои деньги. Налогоплательщики будут их кормить, одевать, содержать охрану и тому подобное. А это большие деньги. Выходит, что родственники или близкие жертвы оплачивают существование убийцы их родного или знакомого. Как ты на это смотришь? Это, по-твоему, нормально?
Я был озадачен. Потом нашелся и произнес:
— Это софизм. Абсолюта нет. Errare humanium est.
— Безусловно, презумпцию невиновности ещё никто не отменял. А до смертной казни преступник должен прожить не менее полугода. Мало ли, может быть откроются какие-нибудь новые обстоятельства его дела. Что же касается смертников и их пожизненного заключения, — деньги, которые общество тратит на преступника, целесообразнее направить на более благородное дело, скажем, в детские дома.
— Ты действительно сын Сатаны, ибо способен запутать кого угодно.
— Нормальный, здоровый, работоспособный человек должен зарабатывать себе на пропитание собственным трудом, приносить пользу. В противном случае он не нужен обществу. Деньги на его содержание лучше отдать на воспитание ребенка.
— Это не гуманно.
— Не гуманно содержать тунеядцев, обкрадывая тех, кому помощь больше нужна, — скажем, — инвалидам и старикам. И вообще, к черту гуманность, если речь идет о справедливости и законе! Так я убедил тебя?
— Я способен поставить себя на твое место, понять тебя, но я не разделяю твою точку зрения.
— Что ж, этого вполне достаточно.
Я не буду описывать дальнейшие встречи, скажу только, что подобных споров у нас было множество.
* * *
13 ноября мне позвонил на работу Илья Пришвин и попросил срочно приехать. Он сказал, что Виталий хочет меня видеть.
Я нашел его в плохом состоянии в постели его комнаты. Ёли вышла вся в слезах. Ветров безжизненными глазами смотрел куда-то мимо меня. Я понял, что он ослеп.
— Андрей, ты здесь? — он едва мог говорить.
— Да, — я подошел и взял его за руку.
— Видишь, во что я превратился?
— У тебя был врач?
Отрывистый смех слетел с его потрескавшихся губ.
— У меня был врач… Отец Григорий… Врачеватель души… С душой, кажется, всё в порядке, а вот тело… Боже, какая боль!.. Скорее бы всё это кончилось… — Его ладонь дернулась, и пальцы вцепились в мою руку. — Спасибо, Андрей, что посетил меня.
Через минуту вошел Илья с Ёли. Девушка обошла постель и присела подле Ветрова. Она взяла его руку и поцеловала.
Мое знакомство с этим человеком длилось не долго, и закончилось оно так же неожиданно, как и началось.
Черновик моей книги, написать которую я обещал, к тому времени был готов.
КНИГА ПЕРВАЯ
ИЗБРАННЫЙ
И было вам всё это чуждо,
И так упоительно ново…
Игорь Северянин «Ноктюрн»
Глава I
КЛЯТВА
Подыми меня из глубин
бездны вечного сожаленья…
«Книга скорбных песнопений» (1002г.)
Шаг за шагом он спускается со свечой в руке. Лестница, крутая винтовая лестница, бесконечная, как время. Ноги словно вязнут в, как болото, тягучем мраке. С трудом передвигая их, он идет. Шагов своих не слышит; хватает и других звуков. Откуда-то снизу доносятся глухие удары, где-то капает вода, слышится пение, наводящее тоску, со всех сторон несется шелест. Шепот, слова которого едва поддаются разбору, слышен отовсюду:
— Ус-с-слыш-ш-шь голос-с-с ВЕЧНОСТИ...
— Тиш-ш-ше... он ... не знает ещ-щ-щё нич-ч-чего...
— Открой тайну-у-у.
Он идет, подчиненный неизвестной цели, опускаясь всё ниже и ниже. Ходьба не утомляет. Нет мыслей. Нет страха. Есть цель, но она неизвестна. Покрытая тайной дымкой не видна, но притягивает, словно магнит. Шелест, удары, шепот и стоны...
И цель... Цель. Не потерять бы ее очертания.
— Прими ис-с-стину... Клянись-сь-сь... с-своею душ-шой...
Свеча горит, течет, обжигая руку, стеарин. Он обволакивает кожу и стынет. Ничего впереди не видно, — свеча не дает достаточно света, освещая лишь стены. Всё впереди погружено в непроницаемый мрак, что, кажется, — протяни руку, — и почувствуешь холодную, липкую, вязкую плоть его.
Шепот превращается в невыносимый гул множества голосов:
— Узнай правду...
— Иди ж-ж-же... отец твой ждет... тебя ждет...
— Ждет он...
— Свечи горят...
— С-с-слуги... ждут...
— Кубок наполнен...
— Кровью...
— Спеш-ш-ши...
Нереальность происходящего не удивляет, равно, как и одежда, в которую он облачен. С плеч свисает черная тяжелая ряса, перехваченная в талии плетеным кожаным ремнем. На ремне болтается меч, ножны которого то и дело ударяют по левому сапогу, сокрытому рясой. Сапоги высокие, плотно облегают и ступают бесшумно, кажется, что идешь по ковру.
— Рыцарь, повелитель... ждет...
— Тебя ждет...
— Влас-с-стелин АДА ожидает-тс-тс-тс... тебя...
— Ш-ш-ш... иди...
Стены башни (он почему-то решил, что это башня) каменные, мокрые, холодные. Покрытые зеленоватой плесенью, они вызывают чувство отвращения. Перед глазами эта плесень то и дело оживает, благодаря пляшущему огоньку свечи, переливается и искрится, словно укрытая росою трава в лучах утреннего солнца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87