* * *
Николай Андреевич открыл глаза и решил было, что его перетащили в другое помещение. Однако, хорошо осмотревшись, понял, — он находится у себя дома. Только с комнатой произошла сильнейшая метаморфоза. Конечно, мебель никуда не делась, но многие вещи, появившиеся здесь невесть откуда, изменили всё.
На месте ярко-желтых шелковых висели тяжелые красные плюшевые с золотым подбоем и золотыми же кистями шторы. Они полностью закрывали окна, и тускло-красный свет, исходивший от них, вызывал чувство нереальности происходящего. Телевизор был накрыт черным материалом. На нем находился золотой канделябр с семью горящими свечами. По центру стола, сокрытого под красной бархатной скатертью, стояло пятисвечие, а вокруг него — множество пузатых бутылок. Тут же имелась разная посуда: золотые кубки, тарелки, рядом с коими лежали, разбрасывая блики от зеркальной поверхности, приборы. В тарелках, вазах, чашах находились разные фрукты. Был здесь и черный виноград, и апельсины, и яблоки, и сливы, и еще фрукты, коих ранее Николай Андреевич никогда и в глаза не видел. Рядом с канделябром в хрустальной конфетнице возвышалась гора шоколада причудливой формы.
За столом справа на невесть откуда взявшемся стуле с высокой спинкой восседал рыжий человек, одетый в духе XIX века, и поглощал виноград. Накрахмаленные манжеты и воротник его белейшей сорочки сверкали в свете свечей.
Во главе же стола спиною к окну находился тот самый, что вошел в квартиру в черной шубе. Теперь шубы на нем не было, а имелась свободная с кружевным воротничком и кружевными же манжетами белейшая сорочка. Руки этого господина находились на эфесе острием вниз стоящей шпаги. Лицо его имело выразительные черты; черные, как бездна, глаза сверлили насквозь Николая Андреевича. Абсолютно седые волосы красивою прической лежали на голове. Сила, излучаемая глазами, приводила в трепет душу Семечкина.
Здесь находился и знакомый Семечкину Ипполит Ипатьевич. Он сидел напротив рыжего субъекта на деревянном табурете, который видимо позаимствовал из кухни, и листал толстенную книгу в черном переплете. Он и заговорил первым из этой компании:
— Итак, Николай Андреевич, вы очнулись.
— Я… — начал было Семечкин, но его перебил седой субъект, отнявши подбородок от рук:
— Ни слова больше! Виконт! вина господину слесарю шестого разряда!
Потом, повысив голос, крикнул:
— Вельда! Присоединяйся!
Вошла красивая, но неестественно бледная девица, облаченная в халат и белый фартук. Ипполит, соскочивши со стула, отодвинул еще один стул перед дамой. Усадили за стол и плохо соображавшего Семечкина, которому ничего не оставалось, как воспринимать это в качестве дурного сна или же, — что вполне объяснимо, — пьяного бреда. А посему реагировал он на окружающую действительность сравнительно спокойно.
Из кухни раздался звон посуды.
— Цезарь! — проорал рыжий, сплюнув в рядом стоящую тарелочку косточки от винограда, — тебе что, особое приглашение требуется?!
Тут влетел в зал пятый член этой компании — здоровый пестрый попугай. Он схватил со стола гроздь винограда, перебрался с ним на телевизор и, пристроив виноград между ветвями канделябра, гаркнул:
— С днем рождения, Николай Андреевич! Будьте здоровы!
Ипполит разлил вино из пузатой бутылки по стаканам и кубкам, поднял свой и произнес:
— Сегодня мы отмечаем знаменательную дату: Николай Андреевич — именинник.
— Сорок лет! — заорал попугай с телевизора. — Да-с!
— Помолчи, — сказал Ипполит птице и продолжал: — Николай Андреевич — один из ярых атеистов, антисоветчиков и, наверное, самый большой поклонник зеленого змия. Сегодня у него еще один юбилей — двадцать пять лет достопочтенный Николай Андреевич не выпускает стакан из рук, одиннадцать лет страдает язвой желудка и… — Козлова прервал попугай, прооравший:
— In vino veritas! Да-с!
— Да, чтоб тебя!.. — крикнул Цезарю Ипполит и продолжал: — Итак, господин Семечкин, вы, кроме сего, двадцать лет изводите свою супругу, которой за всё это время валерьянка порядком надоела. Детей у вас нет. Вы прожили двадцать лет безалаберной никчемной супружеской жизни. Поразительно, что до сих пор вас не уволили с работы, не смотря на то, что вы пропитались водкой и не приносите государству никакой пользы. Странно также и то, что жена ваша, как много не натерпелась от вас, все так же и живет с вами.
— Удивительный подлец! — раздалось с телевизора.
— Да замолчишь ты наконец! — рявкнул птице вторично Ипполит.
Тут попугай взъерошил перья, принял злобный вид и заорал:
— Как это можно! Меня ущемляют в правах! Сир! — обратился он к субъекту в сорочке, — я требую немедленной дуэли! — потом к Ипполиту: — Господин Козлов! вы — хам!
Личность в сорочке приподняла правую бровь и сказала весьма низким голосом:
— Цезарь, ты поймешь когда-нибудь, что слишком много болтаешь?
Того это нисколько не успокоило:
— Я категорически отказываюсь что-либо понимать! Я требую сатисфакции! Суда-а-а!
— Изумительная сволочь, — внес в разговор свою лепту рыжий. — Вельда, в вечернем меню у нас местечка не найдется для лапши из попугая?
— Отыщем, — обрадовалась та, которую звали Вельдой, и провела перед своим горлом ножом с соответствующим звуком, имитируя отрезание головы.
— С ума можно сойти! — не унимался Цезарь, — меня есть нельзя, я не съедобен!
— Яд, — вывел рыжий.
— Прошу прощения, — вновь заговорил Ипполит, — монсеньор, можно мне продолжить?
Субъект в сорочке ответил:
— Изволь.
Ипполит отхлебнул из своего кубка и продолжал, обратив свой взор к Семечкину:
— Ну, так вот, деяния ваши переполнили чашу терпения и земли, и неба, и посему вы приговариваетесь к пожизненному сумасшествию.
— Земли и неба! — захохотал неестественно Цезарь. — Ну, ты и загнул Ипполит! Небо, насколько мне известно, никаких претензий пока что не предъявляло.
— Не-ет, — протянул Козлов, — ты мне надоел.
После этого он вытащил из-за пазухи револьвер и пальнул по попугаю. Грохот потряс воздух квартиры.
— Караул! Убивают! — проорал тот и свалился за телевизор. Туда же полетела и порядком облысевшая виноградная кисть.
Николай же испуганно посмотрел на Козлова, и его всего затрясло.
— Твою мать! — раздалось из-за телевизора, — чуть клюва не лишил! Вот скотина!
А Виконт, соскочив со стула, приблизил свою поганую рожу к лицу Андреевича и язвительно прогнусавил:
— Надеюсь, Семечкин, ты признаешься в вышеперечисленных грехах?
— Да, — тот чуть ли не плакал.
— Ты — атеист? — опять спросил рыжий.
— Д… да.
— Алкоголик? — не унимался Виконт.
— Да.
— И я надеюсь, — рыжий схватил Николая за воротник рубахи обеими руками и широко раскрытыми глазами всмотрелся в испуганные глаза Николая Андреевича, — я надеюсь, ты понимаешь, что все здесь происходящее со сном ничего общего не имеет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87