Пасквиль продолжился, когда выписанный из Петербурга балетмейстер Розетти вывел в залу танцующих фигурантов, а Сарти невпопад дал команду своей хоровой шайке и оркестру начать «Тебе Бога хвалим», и при стихе «свят, свят, свят!» загремела беглым огнем батарея из десяти орудий, введенная в оркестровку воинственным капельмейстером.
Потом бал вывалился на морось оттепели, был построен в колонны и каждая направлялась туда, куда указывал бесчисленное число раз целованный князем пальчик Прасковьи Андреевны. Шествие колонн сопровождалось пушечной и ружейной пальбой. Гренадеры у обочины кричали «ура!», а изумленный Рибас заметил, как князь с Прасковьей на глазах у всех провалились под землю.
Колонна шагала дальше, гости дурачились, отнимали у музыкантов трубы, набивали их снегом, зажигали заранее разложенные костры, сыпали в них порох и прыгали через огонь.
– Где светлейший? – спросил Рибас у Базиля.
– В темнице, – смеялся тот в ответ. – У него тут землянка.
Да, князь иногда живал, как простой солдат или казак в землянке. Правда, там у него был устроен изысканный салон, а сейчас генерал явственно услыхал из-под земли звуки небесной арфы.
Когда колонны гостей вернулись в княжеские хоромы, грянули танцы. Генерал спросил у Базиля:
– Что за человек мой хозяин, к которому вы меня поселили?
– О, это во всех отношениях исключительная личность. Знаток языков. Был на переговорах с Гассан-пашой. Его люди есть повсюду и, может быть, даже в Константинополе.
Рибаса познакомили с братом молдавского господаря Константином Маврокордато, недавно перешедшим в русское подданство, с князем Иваном Контакузино, служившим у Потемкина подполковником. Генерал не стал дожидаться окончания бала, оставил Катрин на попечение друзей.
Утром Марк Портарии предупредительно принес из канцелярии Базиля Попова письмо для генерала.
– Брат пишет из Петербурга! – обрадованно воскликнул Рибас, но через секунду Портарии ушел от генерала на цыпочках: тот со слезами на глазах вчитывался в письмо брата Андре. Да, Андре писал из Петербурга, потому что в Неаполе его уж больше ничего не удерживало – мать умерла. Она скончалась тихо, у себя в постели, ничем перед тем не болела…
«Андре… – Рибас не мог совладать со слезами. – Сколько ему сейчас? Я видел его в Неаполе шестнадцатилетним. И отец, и мать были живы… Ему двадцать три…»
Брат писал, что петербургские чиновники Военной коллегии отправили его в армию Потемкина – князь набирает себе офицеров сам. Андре сообщал, что выезжает в Херсон. Очевидно, он уже в пути. Рибас подумал, что успеет вернуться в Херсон из Ясс к его приезду. Весь день генерал никуда не выходил, вспоминал мать, свое беззаботное неаполитанское детство, отказался быть на продолжении бала. Марк Портарий принес генералу лучшего вина из своих запасов.
Решив уехать, генерал нанес визит князю, рассказал об Андре.
– Пусть он будет пока у тебя в Херсоне и ждет, когда понадобится, – сказал Потемкин.
С легким сожалением, не больше, Рибас оставил Катрин в Яссах. Для ее фантазий и сумасбродств почва тут была благодатной. Базиль сказал, что морской мундир генерала и его орден они отметят на дружеской пирушке в другой раз, Марк Портарий поставил в карету корзину с плачинтами и вином, и генерал уехал.
Андре прибыл в Херсон в конце января. Молодой человек был одновременно восхищен и подавлен пространствами и расстояниями незнакомой ему страны. Генерал написал Эммануилу в Ольвиополь, где тот стоял с полком гренадер на винтер-квартирах, и Эммануил не замедлил прилететь на полковых скакунах в Херсон. Разговорам, воспоминаниям, рассказам в тот вечер не было конца.
6. Пред стопами престола
1790
Приготовления к военной кампании 1790 года для генерала шли своим чередом. Он доставал якоря, пушки, порох, станки для морских орудий, лафеты, проводил учебные стрельбы, разослал интендантов в магазейны за провиантом, приказал Головатому вывести казацкие дубы к Очакову, флотилию средних кораблей довооружал в Глубокой пристани, писал столько рапортов, что Андре, повсюду сопровождавший генерала, только качал головой. Война требовала немало чернил.
Неожиданного помощника Рибас обрел в лице Мордвинова. Потемкин, недовольный своеволием и медлительностью адмирала, отставил его от службы. Мордвинов болел, но его советы: где что найти, достать – были неоценимы. Рибас довольно часто обедал у адмирала и дивился нищенству обстановки и скудости пищи, которой его потчевала скорбная жена адмирала Генриетта. Когда Николай Семенович оказывался в настроении, его рассказы о трехлетнем плаваньи у берегов Америки увлекали Рибаса. Попову генерал писал:
«Знаете, что рассуждая с этим несчастным адмиралом, я нашел его гораздо менее упрямым, чем предполагал… Он готов сделать все, что вы пожелаете, лишь бы иметь возможность обеспечить маленькое пособие жене своей, потому что, надо вам сказать, он очень беден… Его положение весьма меня трогает, тем более, что это очень достойный человек и что душа у него прекрасная…»
Попов не стал смеяться над наивностью Рибаса, а просто сообщил ему, что адмирал владеет богатейшим отцовским наследством, что он имеет тысячи десятин земли в Сууксу, шесть тысяч на Южном побережье Крыма, а его бедная Генриетта – хозяйка дачи Сабли со многими землями. Прочитав письмо генерал тяжело вздохнул, изумляясь актерству русского барина, а потом рассмеялся. Впрочем, Мордвинова вскоре назначили командовать кораблем «Мария Магдалина».
Базиль, наконец, пригласил Андре прибыть в ставку. Эммануил в это время проводил учения своего полка Приморского корпуса под Очаковом, и генерал обрадовал Эммануила: Андре обласкан князем и принят в офицеры штаба. У Рибаса отлегло от сердца за его судьбу: он хотел, чтобы Андре осмотрелся в незнакомой стране. Базилю генерал писал: «Прошу вас, добрый генерал, доложите Князю то невыразимое удовольствие, которое я испытал, узнав о милостивом обращении, коим он удостоил брата моего Андрея… Уверьте его светлость, что если б я имел счастье оказать ему величайшие услуги, то и тогда считал бы себя у него в долгу. Пусть он располагает мной и днем, и ночью, на море и на суше».
Приказа о выступлении гребного флота не было ни в июле, ни в августе, когда под Хаджибеем пушечной дуэлью корабли Федора Ушакова сожгли восьмидесяти-пушечный турецкий корабль «Капитания», на котором османский флот держал свою казну. Другое судно Ушаков потопил, и еще одно с командой взял в плен. Османский флот ночью бежал из-под Хаджибея.
Тем временем состоялся Рейхенбахский съезд и австрийский принц Кобург подписал с турками перемирие на девять месяцев. Марк Портарий оказался прав: Россия лишилась единственного союзника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170