– Они спасают своего Гассана!
Пушки на галере ожили, грохнули залпом, а турецкий флот рубил якорные канаты и при попутном ветре стал уходить за своим капудан-пашой. Их преследовали, пока ветер не унес дым боя, и стало видно несметное число малых турецких судов. В эту минуту бригадир снова почувствовал резкую боль в коленях, присел на лафет.
– Вы ранены? – спросил капитан, всматриваясь в побелевшее лицо Рибаса.
– Нет. Это пройдет.
К галере подошла яхта с Поль Джонесом и Нассау.
– Поздравляю! – крикнул корсар. – Два судна на вашем счету!
Рибас с трудом перешел на яхту и сказал адмиралам: – У меня день рождения шестого. Но отмечать было некогда. А сегодня шампанское за мной!..
Его свели в кокпит. Вирджиния налила вина. Боль в ногах стала адской. Он выпил. Покачнулся, схватился за переборки.
– Вы не шотландец, – сказала Вирдж. – Вы даже не потомок ирландцев.
– Почему? – он слабо улыбнулся.
– На них вино не действует так мгновенно.
На яхте бригадира отправили к Бугу, где на пристани Станислава, часто останавливаясь, он сошел на берег сам, доковылял до первого дома, где размещали раненых, упал на постель и потерял сознание. Очнувшись и не почувствовав облегчения, велел прибывшему адъютанту ехать за доктором Ван-Вунцлем, который находился в Херсоне. Утром бригадир писал Базилю Попову:
«9 июня. Станислав. Болезнь моя принимает плохой оборот, любезный и почтенный друг. Вчера я послал в Херсон за Ван-Вунлцем, которого жду каждую минуту. Там я оставил дела в хорошем положении. Ожидают через два дня прибытия флота из Севастополя. Капитан-паша много пострадал в последней битве; и даже думаю, что он или ранен или убит. Наши пушки стреляли чудесно и метили в него».
Доктор Ван-Вунцль приехал на следующий день, осмотрел ноги больного, расспросил и сказал:
– Это ревматические боли. Нужен покой. Перебирайтесь в Херсон – будете под моим наблюдением.
Адъютант Петр привел солдат с носилками и, потупясь, сказал:
– Вынужден вас огорчить. Ваш брат ранен.
Рибас ощутил холод под сердцем, но лишь спросил:
– Что с ним?
– Его жизни ничто не угрожает. Но…
– Говорите.
– Ему оторвало кисть руки.
Бригадир повернулся к стене. «Это проклятье! Чье-то проклятье приносит нам несчастья. Судьба сдает заведомо битую карту именно в тот момент, когда она же представляет случай с ней поспорить. Бедный Эммануил! Мои страдания по сравнению с его – ничто».
И в Херсоне боли в ногах не проходили. Отвлекали от них лишь редкие посетители. Жена Алексиано явилась с генералом от артиллерии Меллером-Закомельским, которого задержал в Херсоне приступ лихорадки. Бригадиру был бы приятен этот визит, если бы не злоязычие жены Алексиано о Поле Джонесе.
– Он корсар без бога в душе. Приказал эскадре мужа быть постоянно в выстреле от турок. Видит бог, со своими подручными он перережет офицеров и уведет наш флот к туркам!
Меллер помалкивал. Впрочем, они скоро ушли. Рибас расспросил навещавших его флотских офицеров и они подтвердили: русский флот держится в непосредственной близости от турецкого. Бригадир написал Попову:
«14 июня. Херсон. По присланным письмам вы увидите, что снова черт вмешался между Нассау и Джонесом; но любят ли они друг друга или нет, это не наше дело, лишь бы не страдали люди, состоящие под их командою, и благо государства. Убедите Князя отдать приказ обоим: занять соединенную крепкую позицию и не приближаться столь к неприятелю, не имея намерения открыто с ним драться, потому что находясь в столь близком расстоянии, надо быть всегда наготове и иметь зажженными фитили; малейшее движение неприятельского судна достаточно, чтобы встревожить всю эскадру; а подобные беспокойства утомляют, наскучают и отнимают бодрость в командирах, которые теряют доверие к своим начальникам и проч.
Если господь возвратит мне здоровье, я надеюсь, что они поладят, и мы дадим большую окончательную битву неприятелю; а нам только то и нужно. Сегодня мой хороший день и чувствую себя лучше ради присмотра, которым пользуюсь здесь. Генерал Меллер прислал мне вишен и барбарису, очень для меня полезных. Я превратился в скелет и силы меня оставили».
Через день в спальню Рибаса заглянул адъютант:
– Супостат на пороге.
Вошел Мордвинов. Рибас удивился, предложил сесть, но адмирал встал у окна и заговорил, не глядя на Рибаса:
– Забудем о недоразумениях меж нами. Я иногда готов кричать от бестолковости моих подчиненных. Разве не по этой же причине Очаков не осажден в середине лета? Разве не по этой же причине в лимане до сих пор нет севастопольского флота? Джонес и Нассау ладят, как кошка с собакой. А мы вынуждены с нашим горе-флотом мыкаться по воде, изображая кипучую деятельность в выстреле от неприятеля.
– Как? Шестичасовый бой с неприятелем вы считаете изображением деятельности? – изумился Рибас.
– Избави бог. Дуэль была знатная. Турки оплошали: чуть ли не шестьдесят судов ввели в лиман. Где им было развернуться?
– Разве об этой ошибке нам нужно сожалеть?
– Завтра поумнеют. Вот я о чем.
– Но это будет завтра! А седьмого они отступили. Разве это не победа?
– Не такая это, видно, победа, если Потемкин послал в Петербург известие о ней не с генералом, а всего-то с унтером!
Не мог Мордвинов смириться с успехом Джонеса. Рибас подивился злобе, исказившей лицо Николая Семеновича, позвал адъютанта:
– Петр! Подай мне склянку. Я последнее время слышу столько гадостей, что могу пить лекарство, не морщась.
Мордвинов вышел, не простившись.
Явился курьер с почтой, Рибас усадил его обедать и стал читать письмо от Суворова. Генерал-аншеф ничего не знал о болезни бригадира, а так как между ними было условлено: писать друг другу не реже трех раз в месяц, Суворов сердился на Рибаса, осуждал его за увлеченность Руссо и отсылал к божествам мудрости – даймонам Сократа:
«Если вы мне не пишете, то и я вам писать не буду. Позабудем об общем деле, станем думать о самих себе – в этом вся добродетель светского человека. Ищите мудрости Жан-Жака, и Вы утопитесь в бутылке миндального молока. Ученики его станут Вас прославлять. Воздвигнут Вам гробницу над бездной ничтожества с громкой надписью: «Здесь лежит великий» – не знаю кто. Но прежде такой славной смерти взбеситесь, пишите глупости, и вы увидите, что это принесет более пользы государству, нежели все красоты себялюбия. Коли Вас уже нет в здешнем мире, пусть явится ко мне Ваша тень. А коли Вы еще тут, следуйте Даймону Сократа.
Я писал Вам об этом после Вашего отъезда. Вы уехали внезапно, я Вас ждал, Вы не возвратились, и то, о чем совещались мы, остается недоконченным…»
Бригадир написал генерал-аншефу с своих печальных делах, взялся было за очередное письмо Айе, от которой до сих пор не было вестей, но курьер уж отобедал, и Рибас написал Базилю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170