Но как же заседать без Великого магистра? И католическую вакансию торжественно занял православный царь.
– Это может ему дорого стоить, – сказал Базиль.
Рибасу после церемонии.
– Почему? И при прежнем правлении сближение религий одобрялось.
– Сближение, но не перемешивание, – ответил Базиль.
От Андре из Италии не было никаких известий, и не мудрено: к середине января Петербург достигли новости печальные: король Фердинанд и Мария Каролина оставили Неаполь и на борту адмиральского корабля Нель сона «Вангард» отплыли на Сицилию. Генерал Мак сдался в плен. Неаполь оказался в руках лаццарони, был разорен грабежами и расправами над всеми, кто сочувствовал французам, которые в конце концов взяли город штурмом. А где Андре? Жив ли он? Ни на что не надеясь, Рибас написал в Неаполь по старому адресу.
Из одесских писем Лизы и Феликса адмирал знал, что в городе учреждена первая больница, что старый магистрат упразднен указом Павла, а от Одессы к Николаеву ставятся верстовые столбы. С особым ревнивым чувством Рибас рассматривал рисунок высочайше утвержденного герба Одессы, который прислал Феликс: щит, разделенный на две половины. Вверху на золотом поле Всероссийский орел, над головами которого две малые короны, в центре большая корона, под ней поменьше, четвертая. На груди орла осьмиугольный крест со щитом посередине, где Георгий Победоносец на белом коне убивает копьем змия. А внизу на красном поле якорь о четырех лапах. Адмирал решил, что корон в гербе многовато, а восьмиконечный крест и вовсе не к месту.
В начале февраля 1799 года заговорили о том, что венский двор уговаривает Павла назначить Суворова командующим объединенными силами для похода в Италию. Как только Рибас узнал, что фельдмаршал в Петербурге, отправился в дом Хвостова, где похудевший, чем-то похожий на ребенка Суворов встретил его так, будто и не расставались:
– Император позвал – что делать? Пришлось одолжить у старосты двести пятьдесят рублей на дорогу. И – гоц-гоц. Вы кригс-комиссар? Славно. Флот в Адриатику мне в помощь снаряжайте!
– Как раз собираюсь в Кронштадт для этого, – сказал Рибас.
– С Богом!
Царь-рыцарь возложил на Суворова орден Святого Иоанна Иерусалимского большого креста, дал тридцать тысяч по случаю отъезда и положил выдавать по тысяче рублей в месяц во все время кампании. В Вене фельдмаршала встречали толпы, и он вступил в переговоры с Гофкригсратом – придворным военным советом, который хотел сначала оттеснить французов за реку Адда и знать наперед о дальнейших действиях. Австрийцы могли погубить кампанию своим маниакальным желанием все предвидеть и начертать планы всех сражений. «Я начну с Адды, а кончу, где Богу будет угодно», – заявил Суворов.
В Кронштадте действительно снаряжался флот, чтобы отбить у французов Мальту. Рибас съездил на остров по льду, а потом, дождавшись открытия навигации, отправился вниз по Вышневолоцкой водной системе, связывающей Петербург и Рыбинск. Этому водному пути, основанному Петром I, минуло уже девяносто лет. Кригс-комиссар осматривал леса по берегам Ладожского канала, Волхова, составлял карты лесов, рассылал комиссионеров, заключал сделки и отсылал отчеты в Адмиралтейство, где его замещал комиссар Берг.
К этому времени Григорий Кушелев получил вице-адмирала и стал Вице-Президентом Адмиралтейств-коллегии, о чем Рибасу при встрече заявил так:
– Четверть века назад я рассказывал вам на Адриатике о невероятном случае с российскими робинзонами в северных морях. Но могли бы мы тогда хотя бы предположить еще более невероятное: я стану Вице-Президентом Адмиралтейства, а вы – генерал-кригс-комиссаром?!.
А теперь через Кушелева Павел объявлял указ: «…усмотрев из донесений Адмирала, Генерал-Кригс-Комиссара де Рибаса, что в дубовых рощах, растущих в Чебоксарском и Кузьмодемьянском округах, леса хотя и есть здоровые, толстые и великорослые, и такие, из коих некоторые ныне, а другие через несколько лет годными быть могут на важные звания корабельных и фрегатских членов; но их не столь много, и не так обширны, чтобы можно было оными долго пользоваться: почему и соизволил Высочайше повелеть, дабы в предбудущие времена не могло быть оскуднения в лесах, столь нужных к построению кораблей, приступить ныне же к заведению вновь таковых дубовых лесов по рекам: Неве, Волхову, Мете, Ловати, Пале и по другим… Послать на оные для осмотра грунтов земли, обер-форшмейстеров, придав к ним искусных лесовщиков… тотчас приступить к заведению рощей; для чего и предписать, кому следует нынешним же летом, в изобилующих дубом губерниях, собрать самых свежих, спелых и годных к посеву лучшего дуба желудков…»
Тем не менее, когда кригс-комисоар вернулся в Петербург, жена встретила его безапелляционным заявлением:
– Наш император сошел с ума.
– Правда? Чем он тебе досадил?
– Всем! В этом году он запретил танцевать вальс, дамам носить разноцветные ленты и широкие букли, мужчинам бакенбарды. Запрещены цветные воротники и обшлага на сюртуках. Полиция хватает женщин, если они появятся на улицах в синих сюртуках и белых юбках!
– Это, верно, влияние на Павла придворных дам, – отмахнулся адмирал. – Суворов гениально побеждает в Италии. Державин пишет оды. Я развожу леса. Все идет своим чередом.
– Он велел посадить католического митрополита в крепость!
Это показалось странным. Но выяснить подробности адмирал не успел: Настя сообщила, что арестован и Базиль Попов. Встревоженный Рибас отправился к нему и застал в сборах к отъезду.
– Но что же случилось? – хмуро спросил адмирал.
– То же, что и со многими, – отвечал Базиль садясь на сундуки.
Около года он присутствовал в Первом Департаменте Сената, пока по ложному доносу не был судим, посажен под караул и в конце августа отрешен от всех должностей.
– На фабриках мануфактур-коллегии никак не могут получать ткани розного красного цвета, – объяснил Базиль причины. – Виноват я. Делаю это с умыслом, ибо не чту любимый цвет Анны Лопухиной – принцессы императора. – Он вдруг сочувственно посмотрел на Рибаса. – Если и вас сия чаша не минует – не жалуйтесь, ибо ничего, кроме унижений.
Смириться с отъездом друга адмирал не мог.
– Повремените, Базиль. Все еще устроится.
– Нет. Еду в Тавриду. У меня в Евпаторийском уезде есть имение в Тавельской долине. Займусь хозяйством.
Они обнялись. Условились писать. Но адмирал уверил Базиля, что их пятнадцатилетней дружбе не может настать конец.
Осень 1799 года ознаменовалась отставками, которые вызывали недоумение. Александр Ланжерон, командовавший в Курляндии двадцатипятитысячным корпусом, был отправлен инспектором в Брест. Андрей Разумовский, вызванный из Вены, оказался сосланным в Батурин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Это может ему дорого стоить, – сказал Базиль.
Рибасу после церемонии.
– Почему? И при прежнем правлении сближение религий одобрялось.
– Сближение, но не перемешивание, – ответил Базиль.
От Андре из Италии не было никаких известий, и не мудрено: к середине января Петербург достигли новости печальные: король Фердинанд и Мария Каролина оставили Неаполь и на борту адмиральского корабля Нель сона «Вангард» отплыли на Сицилию. Генерал Мак сдался в плен. Неаполь оказался в руках лаццарони, был разорен грабежами и расправами над всеми, кто сочувствовал французам, которые в конце концов взяли город штурмом. А где Андре? Жив ли он? Ни на что не надеясь, Рибас написал в Неаполь по старому адресу.
Из одесских писем Лизы и Феликса адмирал знал, что в городе учреждена первая больница, что старый магистрат упразднен указом Павла, а от Одессы к Николаеву ставятся верстовые столбы. С особым ревнивым чувством Рибас рассматривал рисунок высочайше утвержденного герба Одессы, который прислал Феликс: щит, разделенный на две половины. Вверху на золотом поле Всероссийский орел, над головами которого две малые короны, в центре большая корона, под ней поменьше, четвертая. На груди орла осьмиугольный крест со щитом посередине, где Георгий Победоносец на белом коне убивает копьем змия. А внизу на красном поле якорь о четырех лапах. Адмирал решил, что корон в гербе многовато, а восьмиконечный крест и вовсе не к месту.
В начале февраля 1799 года заговорили о том, что венский двор уговаривает Павла назначить Суворова командующим объединенными силами для похода в Италию. Как только Рибас узнал, что фельдмаршал в Петербурге, отправился в дом Хвостова, где похудевший, чем-то похожий на ребенка Суворов встретил его так, будто и не расставались:
– Император позвал – что делать? Пришлось одолжить у старосты двести пятьдесят рублей на дорогу. И – гоц-гоц. Вы кригс-комиссар? Славно. Флот в Адриатику мне в помощь снаряжайте!
– Как раз собираюсь в Кронштадт для этого, – сказал Рибас.
– С Богом!
Царь-рыцарь возложил на Суворова орден Святого Иоанна Иерусалимского большого креста, дал тридцать тысяч по случаю отъезда и положил выдавать по тысяче рублей в месяц во все время кампании. В Вене фельдмаршала встречали толпы, и он вступил в переговоры с Гофкригсратом – придворным военным советом, который хотел сначала оттеснить французов за реку Адда и знать наперед о дальнейших действиях. Австрийцы могли погубить кампанию своим маниакальным желанием все предвидеть и начертать планы всех сражений. «Я начну с Адды, а кончу, где Богу будет угодно», – заявил Суворов.
В Кронштадте действительно снаряжался флот, чтобы отбить у французов Мальту. Рибас съездил на остров по льду, а потом, дождавшись открытия навигации, отправился вниз по Вышневолоцкой водной системе, связывающей Петербург и Рыбинск. Этому водному пути, основанному Петром I, минуло уже девяносто лет. Кригс-комиссар осматривал леса по берегам Ладожского канала, Волхова, составлял карты лесов, рассылал комиссионеров, заключал сделки и отсылал отчеты в Адмиралтейство, где его замещал комиссар Берг.
К этому времени Григорий Кушелев получил вице-адмирала и стал Вице-Президентом Адмиралтейств-коллегии, о чем Рибасу при встрече заявил так:
– Четверть века назад я рассказывал вам на Адриатике о невероятном случае с российскими робинзонами в северных морях. Но могли бы мы тогда хотя бы предположить еще более невероятное: я стану Вице-Президентом Адмиралтейства, а вы – генерал-кригс-комиссаром?!.
А теперь через Кушелева Павел объявлял указ: «…усмотрев из донесений Адмирала, Генерал-Кригс-Комиссара де Рибаса, что в дубовых рощах, растущих в Чебоксарском и Кузьмодемьянском округах, леса хотя и есть здоровые, толстые и великорослые, и такие, из коих некоторые ныне, а другие через несколько лет годными быть могут на важные звания корабельных и фрегатских членов; но их не столь много, и не так обширны, чтобы можно было оными долго пользоваться: почему и соизволил Высочайше повелеть, дабы в предбудущие времена не могло быть оскуднения в лесах, столь нужных к построению кораблей, приступить ныне же к заведению вновь таковых дубовых лесов по рекам: Неве, Волхову, Мете, Ловати, Пале и по другим… Послать на оные для осмотра грунтов земли, обер-форшмейстеров, придав к ним искусных лесовщиков… тотчас приступить к заведению рощей; для чего и предписать, кому следует нынешним же летом, в изобилующих дубом губерниях, собрать самых свежих, спелых и годных к посеву лучшего дуба желудков…»
Тем не менее, когда кригс-комисоар вернулся в Петербург, жена встретила его безапелляционным заявлением:
– Наш император сошел с ума.
– Правда? Чем он тебе досадил?
– Всем! В этом году он запретил танцевать вальс, дамам носить разноцветные ленты и широкие букли, мужчинам бакенбарды. Запрещены цветные воротники и обшлага на сюртуках. Полиция хватает женщин, если они появятся на улицах в синих сюртуках и белых юбках!
– Это, верно, влияние на Павла придворных дам, – отмахнулся адмирал. – Суворов гениально побеждает в Италии. Державин пишет оды. Я развожу леса. Все идет своим чередом.
– Он велел посадить католического митрополита в крепость!
Это показалось странным. Но выяснить подробности адмирал не успел: Настя сообщила, что арестован и Базиль Попов. Встревоженный Рибас отправился к нему и застал в сборах к отъезду.
– Но что же случилось? – хмуро спросил адмирал.
– То же, что и со многими, – отвечал Базиль садясь на сундуки.
Около года он присутствовал в Первом Департаменте Сената, пока по ложному доносу не был судим, посажен под караул и в конце августа отрешен от всех должностей.
– На фабриках мануфактур-коллегии никак не могут получать ткани розного красного цвета, – объяснил Базиль причины. – Виноват я. Делаю это с умыслом, ибо не чту любимый цвет Анны Лопухиной – принцессы императора. – Он вдруг сочувственно посмотрел на Рибаса. – Если и вас сия чаша не минует – не жалуйтесь, ибо ничего, кроме унижений.
Смириться с отъездом друга адмирал не мог.
– Повремените, Базиль. Все еще устроится.
– Нет. Еду в Тавриду. У меня в Евпаторийском уезде есть имение в Тавельской долине. Займусь хозяйством.
Они обнялись. Условились писать. Но адмирал уверил Базиля, что их пятнадцатилетней дружбе не может настать конец.
Осень 1799 года ознаменовалась отставками, которые вызывали недоумение. Александр Ланжерон, командовавший в Курляндии двадцатипятитысячным корпусом, был отправлен инспектором в Брест. Андрей Разумовский, вызванный из Вены, оказался сосланным в Батурин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170