Из Варшавы прислал секретные артикулы переговоров Пруссии и Франции, мир между которыми был заключен в Базеле. В свою очередь адмирал уведомлял фельдмаршала о константинопольских настроениях и сетовал, что гребной флот вконец износился за шесть лет, а новых судов нет.
Глубокой осенью адмирал узнал, что императрица повелела Александру Васильевичу передать войска генералу Дерфельдену, отменила экспедицию в поддержку Сардинского короля, воевавшего с Францией и приказала фельдмаршалу прибыть в Петербург. Суворов писал адмиралу: «меж тем произошел раздел. (Польши). Мы получили правый берег Буга, левый достался австрийцам, здешняя сторона – пруссакам. Всемилостивейший указ отзывает меня в Санкт-Петербург, где я вас обниму. Говорил я на днях во всеуслышанье о вашем прогнившем флоте, не вмешивая вас лично…»
Деликатность Суворова не была снисходительностью. Все, и в том числе Мордвинов, давно знали: гребной флот необходимо срочно обновлять. Императрица распорядилась об этом, но все оставалось лишь на бумаге, и часть денег, отпущенных флоту, адмирал использовал не на ремонт, а на покупку трех судов.
В ноябре столичный курьер привез в Одессу письмо Платона Зубова: «Милостивый государь мой, Иосиф Михайлович! По прошению Вашему Ее Императорское Величество позволяет Вам по окончании предположенным в нынешнем году строениям и в такое время, как Вам способнее будет, приехать в Петербург на столько времени, сколько домашние Ваши дела того востребуют».
Конец года ознаменовался дождями с порывами норд-оста и окончанием военного мола. Судам флота теперь было где укрыться на зиму. Адмирал сообщил в Петербург о том, что отстроены и казармы, а молу дано название Платоновского – в честь Зубова. Императрица пожаловала де Волану за усердие десять тысяч, а Платону и Рибасу изъявила свое монаршье благоволение.
Мишенька после внезапной болезни был бледен и слаб, не приходилось и думать о том, чтобы везти его в Шилов в кадетский корпус.
– Я подсчитала, – говорила Лиза, – он три месяца не выходил из дома, не был на свежем воздухе.
Теперь, когда бы адмирал не приезжал в ее дом, он всегда заставал здесь де Волана. Лиза смотрела на него влюбленными глазами, внимала каждому слову, а адмирал с горечью думал, что и Катрин была благосклонна к нему, но полюбила адъютанта Потемкина Рибопьера. Рибопьер мертв, а где сейчас Катрин? А что ждет Лизу и де Волана? Ответы на эти вопросы даст время, а пока адмирал привез Мишеньке на зиму изюм, фрукты и померанцы.
К концу года Одесса отстроилась двумястами домами, но столько же было землянок. Сырость в казармах, отсутствие дров, экономия камыша для печей, скученность людей, нестрогий карантин – все это снова привело к болезням. Лазарет при казармах оказался переполненным. Рибас распорядился о хлебе и говядине для хворых, но в полках его приказ не выполнялся. Было от чего прийти в отчаяние – смертность среди жителей и нижних чинов росла.
Адмирал надеялся, что положение исправится, когда будет устроен магистрат. Рибас пригласил к себе де Волана, офицеров, купцов обсудить предстоящие выборы. Полицмейстер Кирьяков был болен – его замещал секунд-майор Небольсин. К зиме взялся за ум и отец Евдоким, не пил, исправно отправлял службы.
– Как будем выбирать городского голову, господа? – спросил адмирал собравшихся.
– Соберемся миром да выберем, – отвечал купец Тимошенков.
– Где соберемся по такой стуже? – послышались вопросы, – Помещений нет, чтобы всему миру собраться! Дни теплые еще будут?… До пасхи ждать?
Выборы оказались весьма зависимы от норд-оста и дождей. Решили собрать сотню мужей разных сословий, подыскать дом попросторнее, чтобы отец Евдоким привел их к присяге, а потом они и начали бы выборы Головы, бургомистра, словесного суда, старосты, секретаря.
– А чтоб порядок был, мне еще одна рота солдат нужна, – сказал Небольсин, и с ним согласились.
Не дождавшись начала выборов, адмирал простился с Мишей и Лизой и перед Рождеством отбыл из города.
Четыре месяца миновало со дня похорон Бецкого, и адмирал, приехав в Петербург, не нашел жену неутешной, скорее Настя утратила свою обычную насмешливую иронию и обо всем отзывалась с горечью.
– Была ли императрица на похоронах? – спросил адмирал.
– Да вы совсем не знаете придворной жизни, – ответила жена.
– Но умер близкий ей человек, многие даже считали Ивана Ивановича ее отцом.
– А меня – ее сестрой. – Настя расхаживала по комнате в легком, не по зиме платье и то вязала узелок на кружевном платочке, то развязывала его.
– Значит, на похоронах ее величества не было? – спросил Рибас.
– В этот день она устроила бал. Собрала знать в Китайской зале. Дамы в греческом платье, кавалеры – в цветном.
– Непостижимо!
– Я бросила горсть земли на крышку гроба, а она играла в карты.
Отпевали вельможу в Благовещенском соборе Невского монастыря. Были сенатские. Законоучитель кадетского корпуса архимандрит Анастасий Братановский в своей речи отметил, что Бецкий не только помогал ближним, но и самой Природе. Усопшего похоронили в палатке – крытом помещении, отделяющем собор от церкви Святого духа. На стене, к которой прилегает могила, надпись по латыни гласила: «Что век свой заслужил – на вечность приобрел». Державин торжественна изрек в «Оде на кончину Бецкого»:
Кто блеск любил – ты устранялся;
Кто богател – ты ущедрялся;
Кто расточал – ты жизнь берег;
Кто для себя – ты жил для всех.
– Я была неутешна, – продолжала Настя, не замечая, что рвет кружева платочка, – а моя тайная сестра осыпала бриллиантами своего постельничего.
Платон Зубов готовился стать князем Римской империи. Об этом из Вены написал адмиралу Андрей Разумовский, которого Рибас не видел уже более десяти лет. Жена не успела переслать его письмо в Одессу, и адмирал, читая письмо в Петербурге, узнал, что граф Андрей сделал третье представление императору Францу II о том, что фаворит достоин этого высокого титула.
Каждый раз, приезжая в Петербург, Рибас обращал внимание на то, как одета Настя. Придворные моды часто отражали и политический европейский барометр. На этот раз в доме жарко топили печи, ибо Настя мерзла в платье, напоминающем легкую греческую тунику, а волосы уложила не высоко, и прическу венчал большой серебряный гребень, впившийся в волосы сверкающим лезвием.
– Теперь такова мода при дворе? – спросил адмирал.
– Это платье зовется «термидор».
– А прическа?
– А ля гильотин.
Поистине, термидорский заговор и казнь Робеспьера на гильотине со всей прямолинейностью отразилась в зеркале моды. Президент победившей французской Директории Баррас не только отправил молодого генерала Бонапарта на Север Италии, но и почти ежедневно проводил вечер в обществе дам– в античных нарядах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Глубокой осенью адмирал узнал, что императрица повелела Александру Васильевичу передать войска генералу Дерфельдену, отменила экспедицию в поддержку Сардинского короля, воевавшего с Францией и приказала фельдмаршалу прибыть в Петербург. Суворов писал адмиралу: «меж тем произошел раздел. (Польши). Мы получили правый берег Буга, левый достался австрийцам, здешняя сторона – пруссакам. Всемилостивейший указ отзывает меня в Санкт-Петербург, где я вас обниму. Говорил я на днях во всеуслышанье о вашем прогнившем флоте, не вмешивая вас лично…»
Деликатность Суворова не была снисходительностью. Все, и в том числе Мордвинов, давно знали: гребной флот необходимо срочно обновлять. Императрица распорядилась об этом, но все оставалось лишь на бумаге, и часть денег, отпущенных флоту, адмирал использовал не на ремонт, а на покупку трех судов.
В ноябре столичный курьер привез в Одессу письмо Платона Зубова: «Милостивый государь мой, Иосиф Михайлович! По прошению Вашему Ее Императорское Величество позволяет Вам по окончании предположенным в нынешнем году строениям и в такое время, как Вам способнее будет, приехать в Петербург на столько времени, сколько домашние Ваши дела того востребуют».
Конец года ознаменовался дождями с порывами норд-оста и окончанием военного мола. Судам флота теперь было где укрыться на зиму. Адмирал сообщил в Петербург о том, что отстроены и казармы, а молу дано название Платоновского – в честь Зубова. Императрица пожаловала де Волану за усердие десять тысяч, а Платону и Рибасу изъявила свое монаршье благоволение.
Мишенька после внезапной болезни был бледен и слаб, не приходилось и думать о том, чтобы везти его в Шилов в кадетский корпус.
– Я подсчитала, – говорила Лиза, – он три месяца не выходил из дома, не был на свежем воздухе.
Теперь, когда бы адмирал не приезжал в ее дом, он всегда заставал здесь де Волана. Лиза смотрела на него влюбленными глазами, внимала каждому слову, а адмирал с горечью думал, что и Катрин была благосклонна к нему, но полюбила адъютанта Потемкина Рибопьера. Рибопьер мертв, а где сейчас Катрин? А что ждет Лизу и де Волана? Ответы на эти вопросы даст время, а пока адмирал привез Мишеньке на зиму изюм, фрукты и померанцы.
К концу года Одесса отстроилась двумястами домами, но столько же было землянок. Сырость в казармах, отсутствие дров, экономия камыша для печей, скученность людей, нестрогий карантин – все это снова привело к болезням. Лазарет при казармах оказался переполненным. Рибас распорядился о хлебе и говядине для хворых, но в полках его приказ не выполнялся. Было от чего прийти в отчаяние – смертность среди жителей и нижних чинов росла.
Адмирал надеялся, что положение исправится, когда будет устроен магистрат. Рибас пригласил к себе де Волана, офицеров, купцов обсудить предстоящие выборы. Полицмейстер Кирьяков был болен – его замещал секунд-майор Небольсин. К зиме взялся за ум и отец Евдоким, не пил, исправно отправлял службы.
– Как будем выбирать городского голову, господа? – спросил адмирал собравшихся.
– Соберемся миром да выберем, – отвечал купец Тимошенков.
– Где соберемся по такой стуже? – послышались вопросы, – Помещений нет, чтобы всему миру собраться! Дни теплые еще будут?… До пасхи ждать?
Выборы оказались весьма зависимы от норд-оста и дождей. Решили собрать сотню мужей разных сословий, подыскать дом попросторнее, чтобы отец Евдоким привел их к присяге, а потом они и начали бы выборы Головы, бургомистра, словесного суда, старосты, секретаря.
– А чтоб порядок был, мне еще одна рота солдат нужна, – сказал Небольсин, и с ним согласились.
Не дождавшись начала выборов, адмирал простился с Мишей и Лизой и перед Рождеством отбыл из города.
Четыре месяца миновало со дня похорон Бецкого, и адмирал, приехав в Петербург, не нашел жену неутешной, скорее Настя утратила свою обычную насмешливую иронию и обо всем отзывалась с горечью.
– Была ли императрица на похоронах? – спросил адмирал.
– Да вы совсем не знаете придворной жизни, – ответила жена.
– Но умер близкий ей человек, многие даже считали Ивана Ивановича ее отцом.
– А меня – ее сестрой. – Настя расхаживала по комнате в легком, не по зиме платье и то вязала узелок на кружевном платочке, то развязывала его.
– Значит, на похоронах ее величества не было? – спросил Рибас.
– В этот день она устроила бал. Собрала знать в Китайской зале. Дамы в греческом платье, кавалеры – в цветном.
– Непостижимо!
– Я бросила горсть земли на крышку гроба, а она играла в карты.
Отпевали вельможу в Благовещенском соборе Невского монастыря. Были сенатские. Законоучитель кадетского корпуса архимандрит Анастасий Братановский в своей речи отметил, что Бецкий не только помогал ближним, но и самой Природе. Усопшего похоронили в палатке – крытом помещении, отделяющем собор от церкви Святого духа. На стене, к которой прилегает могила, надпись по латыни гласила: «Что век свой заслужил – на вечность приобрел». Державин торжественна изрек в «Оде на кончину Бецкого»:
Кто блеск любил – ты устранялся;
Кто богател – ты ущедрялся;
Кто расточал – ты жизнь берег;
Кто для себя – ты жил для всех.
– Я была неутешна, – продолжала Настя, не замечая, что рвет кружева платочка, – а моя тайная сестра осыпала бриллиантами своего постельничего.
Платон Зубов готовился стать князем Римской империи. Об этом из Вены написал адмиралу Андрей Разумовский, которого Рибас не видел уже более десяти лет. Жена не успела переслать его письмо в Одессу, и адмирал, читая письмо в Петербурге, узнал, что граф Андрей сделал третье представление императору Францу II о том, что фаворит достоин этого высокого титула.
Каждый раз, приезжая в Петербург, Рибас обращал внимание на то, как одета Настя. Придворные моды часто отражали и политический европейский барометр. На этот раз в доме жарко топили печи, ибо Настя мерзла в платье, напоминающем легкую греческую тунику, а волосы уложила не высоко, и прическу венчал большой серебряный гребень, впившийся в волосы сверкающим лезвием.
– Теперь такова мода при дворе? – спросил адмирал.
– Это платье зовется «термидор».
– А прическа?
– А ля гильотин.
Поистине, термидорский заговор и казнь Робеспьера на гильотине со всей прямолинейностью отразилась в зеркале моды. Президент победившей французской Директории Баррас не только отправил молодого генерала Бонапарта на Север Италии, но и почти ежедневно проводил вечер в обществе дам– в античных нарядах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170