Как-то скрип подвод, крики разбудили армирала рано утром, и он услыхал знакомый веселый говорок:
– Рибас-паша отдыхает? Ну и мы под его окнами спать устроимся.
Это был Афанасий Кес-Оглы, бывший Рибасов матрос на Средиземноморье, а теперь завзятый негоциант.
– Вот где встретиться довелось, Рибас-паша! Я верил в Магомета, теперь верю в Христа, но оба они подсказывают мне, что снова под вашим началом служить буду.
– Что привез?
– Железо сибирское да гвозди.
О юности, о прошлом напомнили и два офицера, явившиеся за разрешением на отвод земель. Рибас даже вздрогнул, когда они представились:
– Михаил Кирьяков, премьер-майор Днепровского полка.
– Григорий Кирьяков, секунд-майор Черноморского гренадерского.
Адмирал внимательно всмотрелся в офицеров, спросил:
– С Петром Сергеевичем Кирьяковым, убитым в первую Турецкую кампанию, в родстве состоите?
– Племянники.
Михаила Кирьякова, знавшего языки, адмирал определил в штаты таможни, Григория назначил следить за порядком в строящемся городе.
«Экспедиция» де Волана заработала так, что к вечеру скапливалось для просмотра адмиралом десятки открытых листов к отводу земли под частные строения. Де Волан разделил город на два форштадта. Военный – 52 квартала и 560 участков и греческий – 65 кварталов и 720 участков. Открытый лист получил князь Волконский, внезапно объявившийся рагузский знакомец адмирала грек Андрей Альтести – опальный коллежский асессор, адъютант Суворова Барлатский. Не удивила Рибаса и просьба еще одного приятеля хлебосольного молдаванина Марка Портария:
– Теперь время и мне проситься под ваше крыло, адмирал, – грустно сказал он. – Я многим рисковал для России, а остался без крова. Под турками жить не могу – голову отрубят и на кол насадят. Хочу здесь жить – рядом с родными краями. Присягу мне давать?
– Нет, Марк Иванович. Вы – подполковник.
Служилые люди при получении земли не присягали. Остальные в присутствии отца Евдокима, де Волана, при полковых знаменах читали с засаленного листа текст присяги, а потом учиняли расписку, что принимают гражданское право и обязуются нести по мещанству все тяготы.
Лето адмирала так и прошло бы в казенных делах и заботах, но на военный, еще палаточный форштадт въехала открытая коляска, в которой сидела бледная дама и мальчик. Бог мой, это был Мишенька! Последний месяц от тетушки Катрин Рибас не получал никаких известий – и вот как обернулось их отсутствие. Адмирал подхватил сына на руки и слушал сбивчивые объяснения светловолосой зеленоглазой дамы, при ближайшем рассмотрении оказавшейся молодой женщиной лет двадцати пяти.
– Только отчаянье толкнуло меня на этот шаг – приезд сюда, – говорила она. – Тетушка Анастасия Ивановна умерла. Я приехала в Новоселицу, как ее наследница из Тульской губернии. Оказалось, что завещания нет, а усадьба за долги перешла к соседу-помещику. Он… он нехорошо говорил со мной. А когда я ему все сказала, потребовал немедленного выселения и не хотел слушать, чтобы ваш сын остался. И мы с Мишенькой поехали в Херсон. В Адмиралтействе мне сказали, что вы в Петербурге.
– Как? Кто сказал?
– Адмирал Мордвинов. И я написала в Петербург.
«Подлец, – подумал Рибас о ненавистном Мордвинове. – Он сделал, это нарочно, чтобы письмо о сыне попало к Насте. Теперь она знает все».
– Но потом, совершенно случайно, я узнала, что вы здесь. Это просто спасение для нас, потому что у меня кончились средства.
Ее звали Елизаветой Григорьевной. Она была тонкой, хрупкой и на удивление женственной. Алый поясок подчеркивал ее высокую грудь. Настораживало родство с Катрин Васильчиной, но ждать необычных поступков и сумасбродств Рибас не стал, отправил адъютанта к купцу Лифенцову просить о комнате для Елизаветы Григорьевны и сына, с которым она говорила по-французски и взяла с собой на прогулку к заливу.
Лифенцов прискакал верхом, сказал, что комнату готовят, посадил Мишу в седло и катал по форштадту. Офицеры, прослышав о явлении в военный лагерь очаровательной женщины, немало не смущаясь приходили представиться ей, а когда спала жара, устроили у палатки адмирала стол чуть ли не праздничный – с вином, икрой, молодым барашком и сладостями. Елизавета Григорьевна сидела с Мишенькой во главе стола, офицеры пили их здоровье, а небосвод дрожал от фантастического мерцания мириад звезд низкого неба, и адмирал впервые за много лет ощутил забытое чувство полного счастья.
Миша уснул за столом, его отнесли к Лифенцову, позже проводили туда же Елизавету Ивановну и затеяли ночное купание в заливе.
– Господа, – говорил де Волан, – дело нашей чести задержать здесь Елизавету Ивановну. Дамское общество в Хаджибее – вот чего нам не достает. Поэтому у нас один выход: завтра же показать ей ее участок, где будет стоять ее дом, и помочь построить его.
На следующий день счастливой и плачущей Елизавете Григорьевне вручили открытый лист на участок, а купец Лифенцов получил от адмирала триста рублей на материалы для дома. Рибас решил и судьбу Миши, осенью он отвезет его в Шклов в кадетский корпус Семена Зорича.
«Экспедиция» де Волана столкнулась с невиданным противодействием клевретов Мордвинова, поэтому Рибас, де Волан и князь Волконский приехали в Николаев и явились в кабинет Мордвинова.
– Вы арестовали поручика Шевича и юнкера Шостака – они приезжали сюда за лесом!
– Не я арестовал. А комендант. За несоблюдение субординации. Но не будем ссориться, контр-адмирал!
– Я давно вице-адмирал! – Воскликнул Рибас.
– Бог мой, а у меня в канцелярии нет даже бумаг, что вы не генерал-майор. Какая досада.
Рибас придвинул к себе табакерку со стола и был готов запустить ею в Мордвинова, когда де Волан твердо сказал:
– Отныне посты нашей Экспедиции будут установлены в Николаеве, Херсоне и по Днепру до Екатеринослава.
Они ушли ни с чем. Но все-таки, худо-бедно, а Экспедиция заготовляла материалы. На форштадтах поднимались дома из местного камня-ракушняка. В одном из первых отстроенных домов под тесовой кровлей отправлял службы отец Евдоким Сергеев. Торжественно заложили на площади возле строящихся казарм будущую церковь Святой Екатерины.
Елизавета Григорьевна занималась с Мишенькой французским, опекала и наставляла его. Истинным счастьем для семилетнего мальчика было приехать к отстроенному адмиральскому дому и пойти с отцом на батареи, или вместе с мамой-Лизой переправиться в лодке на бригантину и наблюдать за морскими учениями флотилии. Когда они возвращались с учений и высаживались на берегу, невиданной силы ливень обрушился на Хаджибей, а в адмиральский дом Рибас, мама-Лиза и Миша вбежали вымокшие до нитки.
Елизавета Григорьевна укутала Мишеньку в сухие рушники, устроила в кресле, где он заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Рибас-паша отдыхает? Ну и мы под его окнами спать устроимся.
Это был Афанасий Кес-Оглы, бывший Рибасов матрос на Средиземноморье, а теперь завзятый негоциант.
– Вот где встретиться довелось, Рибас-паша! Я верил в Магомета, теперь верю в Христа, но оба они подсказывают мне, что снова под вашим началом служить буду.
– Что привез?
– Железо сибирское да гвозди.
О юности, о прошлом напомнили и два офицера, явившиеся за разрешением на отвод земель. Рибас даже вздрогнул, когда они представились:
– Михаил Кирьяков, премьер-майор Днепровского полка.
– Григорий Кирьяков, секунд-майор Черноморского гренадерского.
Адмирал внимательно всмотрелся в офицеров, спросил:
– С Петром Сергеевичем Кирьяковым, убитым в первую Турецкую кампанию, в родстве состоите?
– Племянники.
Михаила Кирьякова, знавшего языки, адмирал определил в штаты таможни, Григория назначил следить за порядком в строящемся городе.
«Экспедиция» де Волана заработала так, что к вечеру скапливалось для просмотра адмиралом десятки открытых листов к отводу земли под частные строения. Де Волан разделил город на два форштадта. Военный – 52 квартала и 560 участков и греческий – 65 кварталов и 720 участков. Открытый лист получил князь Волконский, внезапно объявившийся рагузский знакомец адмирала грек Андрей Альтести – опальный коллежский асессор, адъютант Суворова Барлатский. Не удивила Рибаса и просьба еще одного приятеля хлебосольного молдаванина Марка Портария:
– Теперь время и мне проситься под ваше крыло, адмирал, – грустно сказал он. – Я многим рисковал для России, а остался без крова. Под турками жить не могу – голову отрубят и на кол насадят. Хочу здесь жить – рядом с родными краями. Присягу мне давать?
– Нет, Марк Иванович. Вы – подполковник.
Служилые люди при получении земли не присягали. Остальные в присутствии отца Евдокима, де Волана, при полковых знаменах читали с засаленного листа текст присяги, а потом учиняли расписку, что принимают гражданское право и обязуются нести по мещанству все тяготы.
Лето адмирала так и прошло бы в казенных делах и заботах, но на военный, еще палаточный форштадт въехала открытая коляска, в которой сидела бледная дама и мальчик. Бог мой, это был Мишенька! Последний месяц от тетушки Катрин Рибас не получал никаких известий – и вот как обернулось их отсутствие. Адмирал подхватил сына на руки и слушал сбивчивые объяснения светловолосой зеленоглазой дамы, при ближайшем рассмотрении оказавшейся молодой женщиной лет двадцати пяти.
– Только отчаянье толкнуло меня на этот шаг – приезд сюда, – говорила она. – Тетушка Анастасия Ивановна умерла. Я приехала в Новоселицу, как ее наследница из Тульской губернии. Оказалось, что завещания нет, а усадьба за долги перешла к соседу-помещику. Он… он нехорошо говорил со мной. А когда я ему все сказала, потребовал немедленного выселения и не хотел слушать, чтобы ваш сын остался. И мы с Мишенькой поехали в Херсон. В Адмиралтействе мне сказали, что вы в Петербурге.
– Как? Кто сказал?
– Адмирал Мордвинов. И я написала в Петербург.
«Подлец, – подумал Рибас о ненавистном Мордвинове. – Он сделал, это нарочно, чтобы письмо о сыне попало к Насте. Теперь она знает все».
– Но потом, совершенно случайно, я узнала, что вы здесь. Это просто спасение для нас, потому что у меня кончились средства.
Ее звали Елизаветой Григорьевной. Она была тонкой, хрупкой и на удивление женственной. Алый поясок подчеркивал ее высокую грудь. Настораживало родство с Катрин Васильчиной, но ждать необычных поступков и сумасбродств Рибас не стал, отправил адъютанта к купцу Лифенцову просить о комнате для Елизаветы Григорьевны и сына, с которым она говорила по-французски и взяла с собой на прогулку к заливу.
Лифенцов прискакал верхом, сказал, что комнату готовят, посадил Мишу в седло и катал по форштадту. Офицеры, прослышав о явлении в военный лагерь очаровательной женщины, немало не смущаясь приходили представиться ей, а когда спала жара, устроили у палатки адмирала стол чуть ли не праздничный – с вином, икрой, молодым барашком и сладостями. Елизавета Григорьевна сидела с Мишенькой во главе стола, офицеры пили их здоровье, а небосвод дрожал от фантастического мерцания мириад звезд низкого неба, и адмирал впервые за много лет ощутил забытое чувство полного счастья.
Миша уснул за столом, его отнесли к Лифенцову, позже проводили туда же Елизавету Ивановну и затеяли ночное купание в заливе.
– Господа, – говорил де Волан, – дело нашей чести задержать здесь Елизавету Ивановну. Дамское общество в Хаджибее – вот чего нам не достает. Поэтому у нас один выход: завтра же показать ей ее участок, где будет стоять ее дом, и помочь построить его.
На следующий день счастливой и плачущей Елизавете Григорьевне вручили открытый лист на участок, а купец Лифенцов получил от адмирала триста рублей на материалы для дома. Рибас решил и судьбу Миши, осенью он отвезет его в Шклов в кадетский корпус Семена Зорича.
«Экспедиция» де Волана столкнулась с невиданным противодействием клевретов Мордвинова, поэтому Рибас, де Волан и князь Волконский приехали в Николаев и явились в кабинет Мордвинова.
– Вы арестовали поручика Шевича и юнкера Шостака – они приезжали сюда за лесом!
– Не я арестовал. А комендант. За несоблюдение субординации. Но не будем ссориться, контр-адмирал!
– Я давно вице-адмирал! – Воскликнул Рибас.
– Бог мой, а у меня в канцелярии нет даже бумаг, что вы не генерал-майор. Какая досада.
Рибас придвинул к себе табакерку со стола и был готов запустить ею в Мордвинова, когда де Волан твердо сказал:
– Отныне посты нашей Экспедиции будут установлены в Николаеве, Херсоне и по Днепру до Екатеринослава.
Они ушли ни с чем. Но все-таки, худо-бедно, а Экспедиция заготовляла материалы. На форштадтах поднимались дома из местного камня-ракушняка. В одном из первых отстроенных домов под тесовой кровлей отправлял службы отец Евдоким Сергеев. Торжественно заложили на площади возле строящихся казарм будущую церковь Святой Екатерины.
Елизавета Григорьевна занималась с Мишенькой французским, опекала и наставляла его. Истинным счастьем для семилетнего мальчика было приехать к отстроенному адмиральскому дому и пойти с отцом на батареи, или вместе с мамой-Лизой переправиться в лодке на бригантину и наблюдать за морскими учениями флотилии. Когда они возвращались с учений и высаживались на берегу, невиданной силы ливень обрушился на Хаджибей, а в адмиральский дом Рибас, мама-Лиза и Миша вбежали вымокшие до нитки.
Елизавета Григорьевна укутала Мишеньку в сухие рушники, устроила в кресле, где он заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170