Уехать и забыть? Но если переписка и в самом деле не блеф и будет издана? В доме на Дворцовой набережной он стал бывать лишь по необходимости. Слушать постоянные пересуды Насти стало невмоготу. На одном из вечеров в Эрмитаже, куда его пригласили с женой, в свите Павла он вдруг увидел Григорио Кушелева, рассказ которого о российских Робинзонах был до сих пор памятен. Они разговорились.
– В семьдесят девятом я уволился в чине капитана-лейтенанта, – говорил Григорио. – Пребывал в уединении в своей деревне. Но из моего анахоретства вывел одно: надо жить, а, значит, служить. Я недурно рисую и черчу, с этими талантами меня представили великому князю. Но надеюсь быть при его малой флотилии на озерах.
Они вспомнили о товарищах прежних лет. Петр Пален командовал ямбургским полком, Леонтий Бенигсен – киевским легкоконным. Кушелев виделся в Петербурге с капитаном Николаем Мордвиновым.
– Чем кончился его роман с мадонной Генриеттой? – спросил Рибас.
– Он уволился заграницу с сохранением жалования, – отвечал Кушелев. – Отец оставил ему приличное состояние, так что не удивлюсь, если он женится на англичанке.
Новая смерть осенила начало 1784 года. Сердечный друг, утешитель императрицы, цветущий красавец Александр Ланской вдруг слег, жалуясь на горло, и в неделю сгорел в страшных муках в присутствии Екатерины. Конечно же Настя не замедлила сказать:
– Это дело рук Потемкина. Он отравил Александра точно так же, как в прошлом году свел в могилу Григория Орлова, опоив его пьяной травой.
– Нет столицы, где так лелеют сплетни, как в Петербурге, – отвечал Рибас.
– Скорее, здесь именуют сплетнями то, что есть истина, – заявила Настя.
– Тогда… что вы скажете об этом? – Он вручил ей подметное письмо. Жена прочитала, не изменившись в лице и не колеблясь, сказала:
– Я подобные письма о вас не показываю вам, а бросаю в огонь.
– Точно так поступил бы и я. Но что это за переписка с Жемери Дювалем? Он, кажется, в Вене заведует императорским кабинетом медалей?
– Заведовал, – уточнила Настя.
– Кто же он сейчас?
– Покойник, – сказала Настя. Она опустилась в кресло, печально склонила голову на руку. – Вот уже семь лет, как он умер. Я познакомилась с ним двадцать лет назад. Княгиня Голицына, у которой я воспитывалась, скончалась в тысяча семьсот шестьдесят втором году. Иван Иванович взял меня к себе и увез из Парижа в Петербург. Но мы остановились в Вене. В театре ложа Дюваля и наша были рядом. Там мы и познакомились.
– А потом переписывались?
– Разумеется.
– Значит, сведения о публикации переписки – это не выдумка?
– Друг Дюваля взялся издать заграницей его произведения.
– И письма?
– Да. Он написал мне, что просит разрешения опубликовать переписку. И я не нашла причины отказать ему.
– Почему я узнаю об этом только сейчас?
– Тебя не было в Петербурге, когда я давала разрешение на публикацию.
Она отвечала убедительно, логично, и, может быть, именно поэтому он не верил ей.
– У тебя было много времени и возможностей рассказать мне обо всем!
– Я хотела сделать тебе сюрприз, – улыбнулась она. Рибас был взбешен:
– Сюрприз в виде переписки, подобной письмам из «Опасных связей»?
В ответ она откровенно рассмеялась:
– Герои Шодерло де Лакло безнравственные, но обаятельные светские чудовища. И все они наказаны автором. Виконт де Бальмонт убит на дуэли. Президентша де Турвиль умирает. Может быть, ты хочешь, чтобы меня, как маркизу де Мертей, обезобразила оспа и чтобы я ослепла на один глаз из-за моей переписки?
– Вы обязаны были показать ее мне! – закричал Рибас.
– Совершенно не предполагала, что она вас заинтересует, – нарочито удивилась Настя, разводя руками. В ответ он твердо заявил:
– Я не скажу с тобой больше ни слова, пока ты не представишь ее мне.
– Но у меня нет копий…
Он не стал слушать и уехал в корпус. Впрочем, он недолго изводил себя сомнениями и худшими предположениями. Все тот же неизвестный автор подметного письма прислал ему пробный оттиск двух небольших томов произведений Жемери Дюваля. Сопроводительное письмо Рибас отложил в сторону и поспешил сосредоточиться на изучении трудов венского любовника жены.
Его несколько смутила и охладила биография Дюваля, написанная им самим. Когда Валентин Жемери познакомился с Настей, ему было шестьдесят восемь лет.
Однако, вспомнив роман семидесятилетнего Бецкого и юной Глори, Рибас пожал плечами: все могло быть! В биографию он углубляться не стал, лихорадочно перелистывал книги в поиске писем жены, обнаружил послания разным лицам, трактат о медалях, собственноручные картинки автора… Но вот мелькнуло имя Насти – Дюваль называл ее Биби.
Начало несколько успокаивало: Дюваль восхищался Украиной, ее ловкими мужчинами, гигантами-быками и землей, плодоносящей круглый год. Но в ответ Настя упрекала его в долгом молчании, ликовала, что он здоров, как юноша, называла посланцем небес и подписалась: «Безмерно преданная вам, страстная и нетерпеливая Биби». В ответном письме Дюваль называл себя австралийским пастухом, который любит Настю так, как если бы был связан с ней брачными узами. Затем он заявлял: «Вам не угрожает проводить ночи в одиночестве. Но вы тем более избежали бы этого, не родись мы в столь разное время: я слишком рано для вас, вы слишком поздно для меня. Но конечно же, какой-нибудь красавчик блондин это возместит». Настя утешала своего корреспондента, посылала пятьдесят восемь серебряных медалей, голубую лису и пакетик белого чая.
Письма 1773 года могли быть интересны лишь историку, изучающему политические настроения во время русско-турецкой войны. Но вот Дюваль заболел и сообщил, что в жизни его удерживает лишь возможность продолжать пользоваться любовью Насти. «Не умирайте, я так вас люблю, – отвечала она. – У вас много поводов еще пожить: война с турками не кончилась, и вам следует дождаться ее конца. Более того, будущий блондин, который должен стать моим супругом, также заслуживает того, чтобы вы позаботились о своем здоровье. Нужно же узнать, какой я буду хозяйкой, должно быть, очень забавно буду выглядеть в этой роли, но она стоит того, чтобы поглядеть на это. Итак, мой друг, никакого безразличия, никакой угнетенности. Снимите эту тяжесть с моих плеч. Мой дорогой философ, вы будете жить. Я так и слышу, как вы говорите: что это моя Биби заговорила, как Сивилла? Все потому, что никто на свете не желает более вашего выздоровления, как Биби, которая вас привязала на всю жизнь».
«Сочувствие больному – это по-христиански, – думал Рибас. – Но почему меня она называет блондином? Судя по датам, я как раз в то время сделал ей предложение!»
Далее Настя писала: «М. К. не преминул сообщить мне о победе, которую вы одержали над миледи Г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– В семьдесят девятом я уволился в чине капитана-лейтенанта, – говорил Григорио. – Пребывал в уединении в своей деревне. Но из моего анахоретства вывел одно: надо жить, а, значит, служить. Я недурно рисую и черчу, с этими талантами меня представили великому князю. Но надеюсь быть при его малой флотилии на озерах.
Они вспомнили о товарищах прежних лет. Петр Пален командовал ямбургским полком, Леонтий Бенигсен – киевским легкоконным. Кушелев виделся в Петербурге с капитаном Николаем Мордвиновым.
– Чем кончился его роман с мадонной Генриеттой? – спросил Рибас.
– Он уволился заграницу с сохранением жалования, – отвечал Кушелев. – Отец оставил ему приличное состояние, так что не удивлюсь, если он женится на англичанке.
Новая смерть осенила начало 1784 года. Сердечный друг, утешитель императрицы, цветущий красавец Александр Ланской вдруг слег, жалуясь на горло, и в неделю сгорел в страшных муках в присутствии Екатерины. Конечно же Настя не замедлила сказать:
– Это дело рук Потемкина. Он отравил Александра точно так же, как в прошлом году свел в могилу Григория Орлова, опоив его пьяной травой.
– Нет столицы, где так лелеют сплетни, как в Петербурге, – отвечал Рибас.
– Скорее, здесь именуют сплетнями то, что есть истина, – заявила Настя.
– Тогда… что вы скажете об этом? – Он вручил ей подметное письмо. Жена прочитала, не изменившись в лице и не колеблясь, сказала:
– Я подобные письма о вас не показываю вам, а бросаю в огонь.
– Точно так поступил бы и я. Но что это за переписка с Жемери Дювалем? Он, кажется, в Вене заведует императорским кабинетом медалей?
– Заведовал, – уточнила Настя.
– Кто же он сейчас?
– Покойник, – сказала Настя. Она опустилась в кресло, печально склонила голову на руку. – Вот уже семь лет, как он умер. Я познакомилась с ним двадцать лет назад. Княгиня Голицына, у которой я воспитывалась, скончалась в тысяча семьсот шестьдесят втором году. Иван Иванович взял меня к себе и увез из Парижа в Петербург. Но мы остановились в Вене. В театре ложа Дюваля и наша были рядом. Там мы и познакомились.
– А потом переписывались?
– Разумеется.
– Значит, сведения о публикации переписки – это не выдумка?
– Друг Дюваля взялся издать заграницей его произведения.
– И письма?
– Да. Он написал мне, что просит разрешения опубликовать переписку. И я не нашла причины отказать ему.
– Почему я узнаю об этом только сейчас?
– Тебя не было в Петербурге, когда я давала разрешение на публикацию.
Она отвечала убедительно, логично, и, может быть, именно поэтому он не верил ей.
– У тебя было много времени и возможностей рассказать мне обо всем!
– Я хотела сделать тебе сюрприз, – улыбнулась она. Рибас был взбешен:
– Сюрприз в виде переписки, подобной письмам из «Опасных связей»?
В ответ она откровенно рассмеялась:
– Герои Шодерло де Лакло безнравственные, но обаятельные светские чудовища. И все они наказаны автором. Виконт де Бальмонт убит на дуэли. Президентша де Турвиль умирает. Может быть, ты хочешь, чтобы меня, как маркизу де Мертей, обезобразила оспа и чтобы я ослепла на один глаз из-за моей переписки?
– Вы обязаны были показать ее мне! – закричал Рибас.
– Совершенно не предполагала, что она вас заинтересует, – нарочито удивилась Настя, разводя руками. В ответ он твердо заявил:
– Я не скажу с тобой больше ни слова, пока ты не представишь ее мне.
– Но у меня нет копий…
Он не стал слушать и уехал в корпус. Впрочем, он недолго изводил себя сомнениями и худшими предположениями. Все тот же неизвестный автор подметного письма прислал ему пробный оттиск двух небольших томов произведений Жемери Дюваля. Сопроводительное письмо Рибас отложил в сторону и поспешил сосредоточиться на изучении трудов венского любовника жены.
Его несколько смутила и охладила биография Дюваля, написанная им самим. Когда Валентин Жемери познакомился с Настей, ему было шестьдесят восемь лет.
Однако, вспомнив роман семидесятилетнего Бецкого и юной Глори, Рибас пожал плечами: все могло быть! В биографию он углубляться не стал, лихорадочно перелистывал книги в поиске писем жены, обнаружил послания разным лицам, трактат о медалях, собственноручные картинки автора… Но вот мелькнуло имя Насти – Дюваль называл ее Биби.
Начало несколько успокаивало: Дюваль восхищался Украиной, ее ловкими мужчинами, гигантами-быками и землей, плодоносящей круглый год. Но в ответ Настя упрекала его в долгом молчании, ликовала, что он здоров, как юноша, называла посланцем небес и подписалась: «Безмерно преданная вам, страстная и нетерпеливая Биби». В ответном письме Дюваль называл себя австралийским пастухом, который любит Настю так, как если бы был связан с ней брачными узами. Затем он заявлял: «Вам не угрожает проводить ночи в одиночестве. Но вы тем более избежали бы этого, не родись мы в столь разное время: я слишком рано для вас, вы слишком поздно для меня. Но конечно же, какой-нибудь красавчик блондин это возместит». Настя утешала своего корреспондента, посылала пятьдесят восемь серебряных медалей, голубую лису и пакетик белого чая.
Письма 1773 года могли быть интересны лишь историку, изучающему политические настроения во время русско-турецкой войны. Но вот Дюваль заболел и сообщил, что в жизни его удерживает лишь возможность продолжать пользоваться любовью Насти. «Не умирайте, я так вас люблю, – отвечала она. – У вас много поводов еще пожить: война с турками не кончилась, и вам следует дождаться ее конца. Более того, будущий блондин, который должен стать моим супругом, также заслуживает того, чтобы вы позаботились о своем здоровье. Нужно же узнать, какой я буду хозяйкой, должно быть, очень забавно буду выглядеть в этой роли, но она стоит того, чтобы поглядеть на это. Итак, мой друг, никакого безразличия, никакой угнетенности. Снимите эту тяжесть с моих плеч. Мой дорогой философ, вы будете жить. Я так и слышу, как вы говорите: что это моя Биби заговорила, как Сивилла? Все потому, что никто на свете не желает более вашего выздоровления, как Биби, которая вас привязала на всю жизнь».
«Сочувствие больному – это по-христиански, – думал Рибас. – Но почему меня она называет блондином? Судя по датам, я как раз в то время сделал ей предложение!»
Далее Настя писала: «М. К. не преминул сообщить мне о победе, которую вы одержали над миледи Г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170