Представляю вам рассудить, милый Бобринский, каково мне это. Нахожу утешение только в моей невиновности. Но еще более буду утешен, получая от времени до времени известия о вас; по крайней мере на ваши письма я мог ссылаться. Ах Боже мой! Никогда я не думал, что буду иметь в том нужду.
…Я охотно прислал бы вам рекомендательные письма во всю Италию к особам, которые могли быть вам полезны; но не знаю, будет ли это вам приятно. Стану ожидать вашего решения, чтобы прислать все в Венецию, Булонь или Турин, как вам заблагорассудится… Ежели вы будете иметь случай разговаривать с князем Кауницем, то засвидетельствуете ему мое глубочайшее почтение, чем меня очень обяжете. Тысячу любезностей от меня министрам Английскому, Луккскому, Неаполитанскому, а также и Испанскому посланнику. Прошу сказать мой поклон полковнику Бушуеву и всем вашим товарищам. Желаю всем совершенного здоровья и много удовольствия.
Оставайтесь всегда дружны и будьте готовы прощать друг другу небольшие проступки, потому что мир и согласие в обществе составляют счастие на этом свете…»
В полдень вместе с офицерами гвардии Ливио сам заехал в корпус, сказал, что впервые слышит о расписке, удивился тому, что Рибас до сих пор не привык к расхожим домыслам, и предлагал немедленно отправиться туда, где ломберные столы рассохлись без карт, вина и Рибаса.
Он вернулся в Царское и утром, обдумывая визит к императрице, гулял по аллеям, как вдруг был сбит с ног налетевшими на него пажами. Над поверженным стояли Лев Нарышкин и Ланской.
– Никак это турецкий лазутчик, – сказал Нарышкин.
– А вязать его и вести к командующему! – приказал фаворит.
Рибас понял, что участвует в шутовском развлечении, которые часто устраивались во время прогулок Екатерины. В это утро были привезены дрова для царскосельских каминов, но они оказались сырыми. На поляне из них выстроили высокие колодцы, чтобы просушить, как следует. И во время прогулки Ланской устроил побоище среди этих поленниц. Сооружались крепости, редуты. Воинством Нарышкина – фрейлины, граф Чернышов, престарелые генералы – командовал внук императрицы Александр. Воинством Ланского, которое состояло из статс-дам, генерала Львова, родственника Суворова камергера Олешева, предводительствовал внук Константин. Сражавшиеся стороны шли на приступ, валили поленницы, скромный Олешев оказался погребенным под ними, и рижский граф Эльмпт приказал тащить его за ноги хоронить. Олешеву отдавали почести, отпевали, императрица смеялась так, что в изнеможении садилась на землю, ей сооружали из поленьев трон. Отличившихся награждали берестяными лентами и орденами.
Из пажеской курточки соорудили Рибасу чалму, посыпали его лицо золой из трубок и подвели к императрице.
– Пойман нами черный турок из Константинополя.
– Давно сего турка жду. Пусть просит пощады!
– Никогда! – театрально закричал «турок». – Нет бога выше Аллаха и Магомет наместник его на земле!
– Отрубить неверному голову, – решил дело граф Эльмпт.
Из поленьев соорудили помост, «палач» Нарышкин взмахнул над шеей жертвы топором-поленом, пажи ладонями били дробь по своим животам. Екатерина взмахнула платком:
– Прощаю сего турка в честь рождения внучки Александры!
В три пополудни за Рибасом прибежал паж и сказал, что ее величество приглашает его в грот у озера. Все прошло так, как предполагал Рибас. Он с сожалением говорил императрице о неудавшейся попытке узнать содержание письма Леопольда к Иосифу и красочно поведал о встречах в Европейских столицах. Если Екатерина и была недовольна, то ничем это не выказала. К гроту подошли Ланской и Павел с женой. Екатерина не отпускала Рибаса, он лишь отступил в сторону.
– Мы сейчас говорили о том, чтобы Гатчину объявить городом, – сказал Павел.
– Ну, что же – дело пустяк, – отвечала Екатерина. – Мы в Новороссии столько мест городами объявили, что посмотришь на верстовой столб, то и город. Теперь и монетный двор князь предлагает устроить в Феодосии. За тысячу верст деньги из Петербурга везти – накладно выходит. Город Гатчина – это ли забота? На Юге хлеба мало, дров нет, топографов никак не пошлем, крестьяне бегут. Придется рекрутский набор объявить да запретить от него деньгами откупаться.
Павел – Рибас читал по его лицу – торжествовал: на приобретенных землях одни непорядки! Знал ли он, что некто Шляпников, а потом сын пономаря Григорий Зайцев объявили себя народу Павлами Петровичами – избавителями россиян от дворянских притеснений? Но настоящий Павел Петрович, – взглянув на Рибаса, вдруг сказал:
– А ведь теперь итальянцев в Крыму в кандалах держат. Что вы на это скажете?
Рибас знал, что русский консул в Ливорно Мочениго присылает из Италии в Новороссию партии колонистов – торговцев, ремесленников, моряков. Но последняя партия отличилась тем, что среди итальянцев нашлась шайка, которая в Черном море убила капитана, захватила фрегат «Борисфен», чтобы начать пиратские разбойные дела. Но фрегат был задержан, а его пассажиры в железах доставлены в Ахтиар.
– Жаль, что в своем путешествии я не побывал в Ливорно, – отвечал Рибас. – Я посоветовал бы русскому консулу быть осмотрительнее, когда он набирает людей.
– Разбойник сидит в Ливорно и разбойниками Россию наводняет, – сказал Павел.
– Уроды всегда являются нежданно, – нахмурилась Екатерина. – Да слава Богу, есть кому их принудить к исправлению. – Кивком она дала понять Рибасу, что больше не нуждается в его присутствии.
Ничто не удерживало Рибаса в Петербурге, и он подал прошение об увольнении в армию, в свой мариупольский легкоконный полк. Медаль, которую готовил Бецкий на присоединение Крыма и Кубани, точнее ее надпись: «Присоединены без кровопролития» – не соответствовала реальным событиям. Суворов обильно проливал кровь ногайцев под Ейском, склоняя их присягнуть Екатерине, за что получил орден Святого Равноапостольного Князя Владимира Первой степени. Татарская знать в Крыму дала присягу на плоской вершине скалы Ая Кая под Карасу-базаром, но турецкие эмиссары склоняли татарские племена к пролитию русской крови.
Рибас рассчитывал выехать в полк после Рождества по зимнему тракту, но немаловажное обстоятельство задержало отъезд. Солдат почты принес в корпус и вручил господину полковнику подметное письмо, написанное по-итальянски. «Известно ли вам, что жена ваша прелюбодействовала во время вашего отсутствия в Петербурге? – читал Рибас. – Спросите у нее о переписке с любовником Валентином Жемери Дювалем. Вы узнаете для себя много интересного. Переписка эта готовится к публикации, а жена ваша дала на это свое согласие».
За обедами он краем уха слыхал о некоем Дювале из Вены. Как поступить? Сжечь письмо и все оставить без последствий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
…Я охотно прислал бы вам рекомендательные письма во всю Италию к особам, которые могли быть вам полезны; но не знаю, будет ли это вам приятно. Стану ожидать вашего решения, чтобы прислать все в Венецию, Булонь или Турин, как вам заблагорассудится… Ежели вы будете иметь случай разговаривать с князем Кауницем, то засвидетельствуете ему мое глубочайшее почтение, чем меня очень обяжете. Тысячу любезностей от меня министрам Английскому, Луккскому, Неаполитанскому, а также и Испанскому посланнику. Прошу сказать мой поклон полковнику Бушуеву и всем вашим товарищам. Желаю всем совершенного здоровья и много удовольствия.
Оставайтесь всегда дружны и будьте готовы прощать друг другу небольшие проступки, потому что мир и согласие в обществе составляют счастие на этом свете…»
В полдень вместе с офицерами гвардии Ливио сам заехал в корпус, сказал, что впервые слышит о расписке, удивился тому, что Рибас до сих пор не привык к расхожим домыслам, и предлагал немедленно отправиться туда, где ломберные столы рассохлись без карт, вина и Рибаса.
Он вернулся в Царское и утром, обдумывая визит к императрице, гулял по аллеям, как вдруг был сбит с ног налетевшими на него пажами. Над поверженным стояли Лев Нарышкин и Ланской.
– Никак это турецкий лазутчик, – сказал Нарышкин.
– А вязать его и вести к командующему! – приказал фаворит.
Рибас понял, что участвует в шутовском развлечении, которые часто устраивались во время прогулок Екатерины. В это утро были привезены дрова для царскосельских каминов, но они оказались сырыми. На поляне из них выстроили высокие колодцы, чтобы просушить, как следует. И во время прогулки Ланской устроил побоище среди этих поленниц. Сооружались крепости, редуты. Воинством Нарышкина – фрейлины, граф Чернышов, престарелые генералы – командовал внук императрицы Александр. Воинством Ланского, которое состояло из статс-дам, генерала Львова, родственника Суворова камергера Олешева, предводительствовал внук Константин. Сражавшиеся стороны шли на приступ, валили поленницы, скромный Олешев оказался погребенным под ними, и рижский граф Эльмпт приказал тащить его за ноги хоронить. Олешеву отдавали почести, отпевали, императрица смеялась так, что в изнеможении садилась на землю, ей сооружали из поленьев трон. Отличившихся награждали берестяными лентами и орденами.
Из пажеской курточки соорудили Рибасу чалму, посыпали его лицо золой из трубок и подвели к императрице.
– Пойман нами черный турок из Константинополя.
– Давно сего турка жду. Пусть просит пощады!
– Никогда! – театрально закричал «турок». – Нет бога выше Аллаха и Магомет наместник его на земле!
– Отрубить неверному голову, – решил дело граф Эльмпт.
Из поленьев соорудили помост, «палач» Нарышкин взмахнул над шеей жертвы топором-поленом, пажи ладонями били дробь по своим животам. Екатерина взмахнула платком:
– Прощаю сего турка в честь рождения внучки Александры!
В три пополудни за Рибасом прибежал паж и сказал, что ее величество приглашает его в грот у озера. Все прошло так, как предполагал Рибас. Он с сожалением говорил императрице о неудавшейся попытке узнать содержание письма Леопольда к Иосифу и красочно поведал о встречах в Европейских столицах. Если Екатерина и была недовольна, то ничем это не выказала. К гроту подошли Ланской и Павел с женой. Екатерина не отпускала Рибаса, он лишь отступил в сторону.
– Мы сейчас говорили о том, чтобы Гатчину объявить городом, – сказал Павел.
– Ну, что же – дело пустяк, – отвечала Екатерина. – Мы в Новороссии столько мест городами объявили, что посмотришь на верстовой столб, то и город. Теперь и монетный двор князь предлагает устроить в Феодосии. За тысячу верст деньги из Петербурга везти – накладно выходит. Город Гатчина – это ли забота? На Юге хлеба мало, дров нет, топографов никак не пошлем, крестьяне бегут. Придется рекрутский набор объявить да запретить от него деньгами откупаться.
Павел – Рибас читал по его лицу – торжествовал: на приобретенных землях одни непорядки! Знал ли он, что некто Шляпников, а потом сын пономаря Григорий Зайцев объявили себя народу Павлами Петровичами – избавителями россиян от дворянских притеснений? Но настоящий Павел Петрович, – взглянув на Рибаса, вдруг сказал:
– А ведь теперь итальянцев в Крыму в кандалах держат. Что вы на это скажете?
Рибас знал, что русский консул в Ливорно Мочениго присылает из Италии в Новороссию партии колонистов – торговцев, ремесленников, моряков. Но последняя партия отличилась тем, что среди итальянцев нашлась шайка, которая в Черном море убила капитана, захватила фрегат «Борисфен», чтобы начать пиратские разбойные дела. Но фрегат был задержан, а его пассажиры в железах доставлены в Ахтиар.
– Жаль, что в своем путешествии я не побывал в Ливорно, – отвечал Рибас. – Я посоветовал бы русскому консулу быть осмотрительнее, когда он набирает людей.
– Разбойник сидит в Ливорно и разбойниками Россию наводняет, – сказал Павел.
– Уроды всегда являются нежданно, – нахмурилась Екатерина. – Да слава Богу, есть кому их принудить к исправлению. – Кивком она дала понять Рибасу, что больше не нуждается в его присутствии.
Ничто не удерживало Рибаса в Петербурге, и он подал прошение об увольнении в армию, в свой мариупольский легкоконный полк. Медаль, которую готовил Бецкий на присоединение Крыма и Кубани, точнее ее надпись: «Присоединены без кровопролития» – не соответствовала реальным событиям. Суворов обильно проливал кровь ногайцев под Ейском, склоняя их присягнуть Екатерине, за что получил орден Святого Равноапостольного Князя Владимира Первой степени. Татарская знать в Крыму дала присягу на плоской вершине скалы Ая Кая под Карасу-базаром, но турецкие эмиссары склоняли татарские племена к пролитию русской крови.
Рибас рассчитывал выехать в полк после Рождества по зимнему тракту, но немаловажное обстоятельство задержало отъезд. Солдат почты принес в корпус и вручил господину полковнику подметное письмо, написанное по-итальянски. «Известно ли вам, что жена ваша прелюбодействовала во время вашего отсутствия в Петербурге? – читал Рибас. – Спросите у нее о переписке с любовником Валентином Жемери Дювалем. Вы узнаете для себя много интересного. Переписка эта готовится к публикации, а жена ваша дала на это свое согласие».
За обедами он краем уха слыхал о некоем Дювале из Вены. Как поступить? Сжечь письмо и все оставить без последствий?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170