К моему глубокому сожалению он вообще туда переезжает. Этот дом решил продать.
– Но где живут русские? – спросил Витторио.
– Увы, и они переехали. В центр города на Хайн-штрассе восемь. Владелец – купец Карл Паул Рабенхорст. Ах, о нем дурные слухи.
Поблагодарили и покатили назад, в центр, за городскую стену. У врат – никаких стражников – только кошка пробежала. Дом был громадным, в четыре этажа, выстроенным каре. Рибас зашел во двор и тут же выбежал, зажав нос – зловоние там устоялось, очевидно, еще с пятнадцатого века.
– Неужели тут может жить монарший сын?
И все-таки нашли дверь, лестницу, ведущую во второй ярус, поднялись, ткнулись в одну комнату, другую, в третьей их встретил юноша, поднявшийся с постели:
– Господа, господа… Нет-нет, вы ошиблись…
Но Рибаса привлекли флорентийские газеты. «Нотицие дель мондо»… Да почему они здесь? На заляпанном воском столе?
– Ах, это Саша, – сказал анемичный юноша, назвавшийся Василием Зиновьевым. – Он переводит статью Антонио Джики.
– Как? Да что за статья?
– Она наделала много шума. «Чего хотят греки от Христианской Европы?» Так она называется.
– Чего же они хотят?
– Европа и Россия не должны оставить восставших греков против османов без помощи.
Это было странно: где-то в Лейпциге какие-то русские переводили неизвестную ему статью, да какое там – Рибас и предположить не мог – Антонио Джика публикуется в газетах… да еще переводится!
– На какой язык? Кто?
– Саша Радищев. На русский, конечно. А вам нужно к Бокуму. Это рядом. Шкурины живут в поместье. Сразу у стены.
Витторио потянул за локоток Рибаса, тот был в недоумении, но вскоре они оказались перед особняком с садом. И начались переговоры, предъявления писем, документов… Джузеппе увидел мальчика с темными голубыми глазами, прекрасными каштановыми волосами, у висков они были рыжеватыми. Мальчик был в прусском сером мундирчике, рассыпал по дорожке сада золу, играл один, но два здоровячка, как выяснилось – истинные дети лакея Василия Шкурина, тут же вытаптывали тонкие сооружения голубоглазого, он плакал и бежал в заросли можжевельника.
– Но почему именно зола? – спросил Джузеппе у одного из слуг.
– Любит, – отвечал тот. – Ни во что не играет. По нраву ему это. Чего ему не предлагаем, уж какие сабли. Нет. Подавай золу.
Рибас с Витторио отправились в отель «Голубой ангел», благо неподалеку, да и решили поселиться тут, а точнее – переночевать, чтобы завтра же пуститься в обратный путь, захватив с собой негласного сына императрицы. Хозяин гостиницы опять же упрашивал тихо:
– Прошу вас не шуметь, господа. У нас тут больной.
– Да кто таков?
– Российский подданный Петр… сын Кирьякова.
У Петруччо была раздавлена грудь, говорил он слабо, с долгими запинками:
– Не знаю. Остался один. Мост рухнул. Подпилили. Уж вы не бросайте.
Бросили. На следующее утро Рибас насыпал перед мальчишкой пирамиду Хеопса из золы, извлек из нее платье девочки, обрядил в него счастливого голубоглазого, и застрекотала по лейпцигским мостовым быстрая карета. Мальчик живо говорил по-немецки, спотыкался на французском и, о господи, неаполитанец Джузеппе учил его русским словам. Витторио лишь похохатывал, говорил, что его папа Василий Шкурин давно бригадир, а это чуть ли не генеральский чин, что он имеет с августа шестьдесят второго тысячу крепостных и камергер! А мальчик, с которого после Венеции сняли зазоленную девичью одежду, вдруг попросил виолу и выяснилось, что он чудесно играет, во всяком случае на адриатических воздусях не было никаких контродансов, а когда они устраивали великолепные лужаечные привалы, Алексей Шкурин потешал все и вся озорной сарта-реллой. Мальчишка играл так темпераментно, что следовало только огорчаться: где же эти барышни, которые задирают ноги выше королевских запретов.
В Ливорно Алексей Орлов, выслушав отчет, спросил:
– Но что же с командой в шесть человек, посланной с Кирьяковым?
– На обратном пути мы провели небольшое следствие, – отвечал Витторио, – но крестьяне не знают ни о каких утопленниках. Кирьяков на мост въехал первым, успел его миновать, а всадники рухнули в реку. Экипаж Кирьякова лишь сполз по откосу и перевернулся на выпрыгнувшего из него Петруччо. Форейтор его вытащил и доставил в Лейпциг.
– Надо было у этих крестьян конюшни проверить, – сказал Алехо. – В стойлах могли быть наши лошади. А если это так, то тамошним пройдохам весьма выгодно врать. Но об этом случае никому ни полслова.
Орлов поселил их в пизанском доме-замке, племянника изредка катал по окрестностям, обещал послать за Кирьяковым, но тот вскоре вернулся сам – грудь в тугих полотняных, похожих на орденские, лентах. Рибас написал отцу – никакого ответа, а объяснение этому одно: письмо по дороге могли перехватить.
Граф Андрей Разумовский провел с приятелями на Чесме полдня. Он приплыл от адмирала Спиридова курьером. Много проиграл в Ливорно и жаловался, что отец не шлет денег.
– Раньше меня выручал Прокопий Демидов. Но он уехал. Все уезжают. С турками дело к замирению идет.
– Они очистят Грецию? – спросил Рибас, помнивший свои тайные идеалы.
– Вряд ли. Адмирал Спиридов лишь подписал перемирие на Средиземном море.
Следом за графом Андреем, отбывшим к флоту, уехал в Петербург и Алексей Орлов. Для Джузеппе наступило время задуматься: что же дальше? Поездки к морю, в купальни, ленивый образ жизни, привязанность тайного сына русской императрицы – все это хорошо «Но каким будет мое положение завтра? – задавался вопросом волонтер. – Если русский флот уйдет в северные моря, как поступить мне?» Оставалось ждать известий от Орлова. Но шотландско-испанский темперамент Джузеппе не давал ему покоя.
Чересчур живое воображение, страстность натуры и нетерпеливость характера отмечали все гувернеры сына Дона Михаила. Отмечали и предсказывали: когда отрок войдет в возраст, может случиться непредвиденное. Они оказались правы – непредвиденное уже случилось. Но начало было положено, когда ему минуло шестнадцать, а дочь викария церкви Сан-Мартино Доминика обменивалась с юным Джузеппе такими взглядами, что однажды он увидел ее во сне на мозаичном полу церкви обнаженной.
Эти времена двадцатидвухлетний Рибас не мог вспоминать без дрожи: тогда он попросту сошел с ума, сны требовали воплотиться в явь, мысль с самоубийстве посещала воспаленное воображение. Но случился вечер в строящемся королевском замке в Казерете, куда приехал с духовенством викарий осмотреть убранство замковой церкви. Он уступил просьбам дочери взять ее с собой. Замок строился уже лет пятнадцать, постепенно превращаясь в пятиэтажное мрачное сооружение в форме каре около трехсот метров длиной по фасаду – сотни комнат, десятки лестниц, переходов, темных углов и закоулков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
– Но где живут русские? – спросил Витторио.
– Увы, и они переехали. В центр города на Хайн-штрассе восемь. Владелец – купец Карл Паул Рабенхорст. Ах, о нем дурные слухи.
Поблагодарили и покатили назад, в центр, за городскую стену. У врат – никаких стражников – только кошка пробежала. Дом был громадным, в четыре этажа, выстроенным каре. Рибас зашел во двор и тут же выбежал, зажав нос – зловоние там устоялось, очевидно, еще с пятнадцатого века.
– Неужели тут может жить монарший сын?
И все-таки нашли дверь, лестницу, ведущую во второй ярус, поднялись, ткнулись в одну комнату, другую, в третьей их встретил юноша, поднявшийся с постели:
– Господа, господа… Нет-нет, вы ошиблись…
Но Рибаса привлекли флорентийские газеты. «Нотицие дель мондо»… Да почему они здесь? На заляпанном воском столе?
– Ах, это Саша, – сказал анемичный юноша, назвавшийся Василием Зиновьевым. – Он переводит статью Антонио Джики.
– Как? Да что за статья?
– Она наделала много шума. «Чего хотят греки от Христианской Европы?» Так она называется.
– Чего же они хотят?
– Европа и Россия не должны оставить восставших греков против османов без помощи.
Это было странно: где-то в Лейпциге какие-то русские переводили неизвестную ему статью, да какое там – Рибас и предположить не мог – Антонио Джика публикуется в газетах… да еще переводится!
– На какой язык? Кто?
– Саша Радищев. На русский, конечно. А вам нужно к Бокуму. Это рядом. Шкурины живут в поместье. Сразу у стены.
Витторио потянул за локоток Рибаса, тот был в недоумении, но вскоре они оказались перед особняком с садом. И начались переговоры, предъявления писем, документов… Джузеппе увидел мальчика с темными голубыми глазами, прекрасными каштановыми волосами, у висков они были рыжеватыми. Мальчик был в прусском сером мундирчике, рассыпал по дорожке сада золу, играл один, но два здоровячка, как выяснилось – истинные дети лакея Василия Шкурина, тут же вытаптывали тонкие сооружения голубоглазого, он плакал и бежал в заросли можжевельника.
– Но почему именно зола? – спросил Джузеппе у одного из слуг.
– Любит, – отвечал тот. – Ни во что не играет. По нраву ему это. Чего ему не предлагаем, уж какие сабли. Нет. Подавай золу.
Рибас с Витторио отправились в отель «Голубой ангел», благо неподалеку, да и решили поселиться тут, а точнее – переночевать, чтобы завтра же пуститься в обратный путь, захватив с собой негласного сына императрицы. Хозяин гостиницы опять же упрашивал тихо:
– Прошу вас не шуметь, господа. У нас тут больной.
– Да кто таков?
– Российский подданный Петр… сын Кирьякова.
У Петруччо была раздавлена грудь, говорил он слабо, с долгими запинками:
– Не знаю. Остался один. Мост рухнул. Подпилили. Уж вы не бросайте.
Бросили. На следующее утро Рибас насыпал перед мальчишкой пирамиду Хеопса из золы, извлек из нее платье девочки, обрядил в него счастливого голубоглазого, и застрекотала по лейпцигским мостовым быстрая карета. Мальчик живо говорил по-немецки, спотыкался на французском и, о господи, неаполитанец Джузеппе учил его русским словам. Витторио лишь похохатывал, говорил, что его папа Василий Шкурин давно бригадир, а это чуть ли не генеральский чин, что он имеет с августа шестьдесят второго тысячу крепостных и камергер! А мальчик, с которого после Венеции сняли зазоленную девичью одежду, вдруг попросил виолу и выяснилось, что он чудесно играет, во всяком случае на адриатических воздусях не было никаких контродансов, а когда они устраивали великолепные лужаечные привалы, Алексей Шкурин потешал все и вся озорной сарта-реллой. Мальчишка играл так темпераментно, что следовало только огорчаться: где же эти барышни, которые задирают ноги выше королевских запретов.
В Ливорно Алексей Орлов, выслушав отчет, спросил:
– Но что же с командой в шесть человек, посланной с Кирьяковым?
– На обратном пути мы провели небольшое следствие, – отвечал Витторио, – но крестьяне не знают ни о каких утопленниках. Кирьяков на мост въехал первым, успел его миновать, а всадники рухнули в реку. Экипаж Кирьякова лишь сполз по откосу и перевернулся на выпрыгнувшего из него Петруччо. Форейтор его вытащил и доставил в Лейпциг.
– Надо было у этих крестьян конюшни проверить, – сказал Алехо. – В стойлах могли быть наши лошади. А если это так, то тамошним пройдохам весьма выгодно врать. Но об этом случае никому ни полслова.
Орлов поселил их в пизанском доме-замке, племянника изредка катал по окрестностям, обещал послать за Кирьяковым, но тот вскоре вернулся сам – грудь в тугих полотняных, похожих на орденские, лентах. Рибас написал отцу – никакого ответа, а объяснение этому одно: письмо по дороге могли перехватить.
Граф Андрей Разумовский провел с приятелями на Чесме полдня. Он приплыл от адмирала Спиридова курьером. Много проиграл в Ливорно и жаловался, что отец не шлет денег.
– Раньше меня выручал Прокопий Демидов. Но он уехал. Все уезжают. С турками дело к замирению идет.
– Они очистят Грецию? – спросил Рибас, помнивший свои тайные идеалы.
– Вряд ли. Адмирал Спиридов лишь подписал перемирие на Средиземном море.
Следом за графом Андреем, отбывшим к флоту, уехал в Петербург и Алексей Орлов. Для Джузеппе наступило время задуматься: что же дальше? Поездки к морю, в купальни, ленивый образ жизни, привязанность тайного сына русской императрицы – все это хорошо «Но каким будет мое положение завтра? – задавался вопросом волонтер. – Если русский флот уйдет в северные моря, как поступить мне?» Оставалось ждать известий от Орлова. Но шотландско-испанский темперамент Джузеппе не давал ему покоя.
Чересчур живое воображение, страстность натуры и нетерпеливость характера отмечали все гувернеры сына Дона Михаила. Отмечали и предсказывали: когда отрок войдет в возраст, может случиться непредвиденное. Они оказались правы – непредвиденное уже случилось. Но начало было положено, когда ему минуло шестнадцать, а дочь викария церкви Сан-Мартино Доминика обменивалась с юным Джузеппе такими взглядами, что однажды он увидел ее во сне на мозаичном полу церкви обнаженной.
Эти времена двадцатидвухлетний Рибас не мог вспоминать без дрожи: тогда он попросту сошел с ума, сны требовали воплотиться в явь, мысль с самоубийстве посещала воспаленное воображение. Но случился вечер в строящемся королевском замке в Казерете, куда приехал с духовенством викарий осмотреть убранство замковой церкви. Он уступил просьбам дочери взять ее с собой. Замок строился уже лет пятнадцать, постепенно превращаясь в пятиэтажное мрачное сооружение в форме каре около трехсот метров длиной по фасаду – сотни комнат, десятки лестниц, переходов, темных углов и закоулков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170