Коллберг лично включил питание нейросхемы и дотронулся до сенсорной пластины микрофона.
— Праздножители и инвесторы, — неторопливо выговорил он, и его слова эхом отдались в Кавеа и в виртуальных шлемах всего мира, — бизнесмены, леди и джентльмены. Я — администратор Артуро Коллберг, председатель Студии Сан-Франциско. Я приветствую начало этого выдающегося Приключения. А теперь благодаря «Вило Интерконтинентал — мы несем вам весь мир!» я посылаю к вам Клинок Тишалла, Правую Руку Смерти…
Долгая, напряженная пауза.
— …Кейна!
Коллберг лично ударил по выключателю, и происходящее в Кавеа появилось на экранах тысяч виртуальных шлемов. Последовавший за этим общий вздох напоминал начало урагана.
Коллберг отключил микрофон.
— Установить канал передачи!
Где-то внизу загудела силовая установка Студии. Техники полностью сосредоточились на показаниях приборов.
— Канал установлен. Выход в переулке Лабиринта. Все чисто.
— Хорошо. Когда он будет готов, начинайте перенос. Коллберг похлопал техника по плечу и покинул кабину, направляясь к собственному виртуальному креслу.
10
Кейн стоял неподвижно, сконцентрировавшись, готовый к внезапному нападению. Но вот он сделал долгий вдох.
— Я не могу сказать вам ничего возвышенного, — медленно произнес он. — Она моя жена, и этим все сказано. Я найду любого ублюдка, который посмеет хотя бы подумать о том, чтобы нанести ей вред, и буду бить до тех пор, пока он не подохнет прямо на улице, как собака. Надеюсь, вам понравится.
Его руки сжались в каменные кулаки.
— Мне-то наверняка понравится. Он поднял глаза на стеклянную стену далекой кабины техников.
— Ну, поехали!
11
Артуро Коллберг поудобнее устроил голову на гелиевых подушках своего виртуального кресла. На него автоматически опустился шлем, затем началась обычная проверка его характеристик и подгонка. Коллберг удовлетворенно вздохнул.
Он честно надеялся, что ему понравится.
12
Вокруг меня проступают контуры переулка. День. Запахи крепких специй, карри, зеленого чили, мокрого угля, навоза, гниющего мяса… Слева от меня у стены стоит выцветший деревянный ящик, в котором грудой лежат фрагменты тел, в основном человеческих, но попадаются и останки огрилло, а также троллей: обглоданные крысами ноги, беспалые кисти, куски ребер или тазовых костей. Это отходы торгового предприятия «Зомби, продажа и прокат». Я знаю этот переулок. Я нахожусь в Лабиринте, недалеко от границы, разделяющей королевство Канта и Фейс.
Точнее, недалеко от того места, где эта граница была два года назад, когда я последний раз посещал город. Границы в Лабиринте весьма и весьма нестойки. Если в какой-то момент война между двумя группировками, контролирующими свои угодья, затихает, границы становятся едва различимы. Границы в Лабиринтах предназначены только для того, чтобы с точностью до одной улицы и дома определять, где члены той или иной группировки могут обделывать свои делишки без риска быть убитыми конкурентами.
Это очень напоминает весь мир в целом с его нациями, принципалами, договорами и таможнями. Просто здесь, в Лабиринте, все честно — в этом и состоит разница.
Огромная собака, вся в лишаях, с грязной шкурой и распахнутой пастью, нерешительно бредет ко мне, скрываясь в тени стены. Я осторожно отступаю, пропуская ее: эти проклятые местные собаки разносят такие болезни, о которых у нас даже не слыхали. Животное смотрит на меня здоровым глазом — второй затянут бельмом — и прикидывает свои шансы.
Адреналин звенит в крови, мои пальцы сжимаются в кулак.
Это то, что мне больше всего нравится в Кейне, по крайней мере пока — почти сексуальный прилив уверенности в себе, вера в то, что я — самый крутой парень района. Любого района.
— Хочешь попробовать кулака, псина? — скалюсь я. — Поди-ка сюда и возьми, дырявый мешок с дерьмом.
Я без запинки говорю на Западном наречии. Поставленные Студией блоки не позволили бы мне говорить по-английски, даже если б я этого захотел.
Собака решает, что со мной чересчур много возни, и проходит мимо, к более спокойной пище, лежащей в деревянном ящике. Проклятая тварь в холке достает мне до груди. Несколько рук и ног в ящике подергиваются и сжимаются, имитируя жизнь, когда собака вонзает в них клыки. Из глубины ящика доносится глухой стон: видно, какой-то лентяй-уборщик бросил туда голову вместе с туловищем. Или, может, там оказалась жертва уличного грабежа, обычного для Лабиринта.
Пора браться за работу.
Я неторопливо выхожу из аллеи и направляюсь к сердцу королевства Канта — к базару, окружающему старинный полуразрушенный остов Медного Стадиона. Здесь солнце светит ярче — оно гораздо желтее, а небо отливает глубокой голубизной. Облака здесь толще и белее, а гоняющий их ветерок пахнет зеленью и травой. Погода прекрасная. Я почти не чувствую запаха дерьма и навоза, покрывающих улицу; полчища голубых мух над кучами мусора блестят, как драгоценности.
Я протискиваюсь между ручными тележками и палатками, с улыбкой отказываясь от пахучих ломтей речной форели и фруктов, хитро разложенных таким образом, чтобы скрыть червивые места и пятна гнили; отворачиваюсь от продавцов заклинаний и амулетов, обхожу стороной ковровых мастеров и горшечников. Я у себя, я работал в этом городе и в окружающих его провинциях первые десять лет своей карьеры.
Я вернулся домой.
То тут, то там на стенах нарисована эмблемка Саймона Клоунса, точно такая, как в книге, откуда Шенна ее и стащила: кружок вместо лица, пара стилизованных рожек и волнистая линия, обозначающая кривоватую ухмылку.
Я не вижу знакомых среди нищих, не замечаю ни одного Рыцаря — да куда все подевались? Я останавливаюсь у ларька, полускрытого в тени высокой закопченной известняковой стены Стадиона.
Потный торговец нагибается над шампуром с ножками молодого барашка, висящим над черно-красными углями.
— Ножки молодого барашка! Не какая-нибудь жилистая баранина! — уныло кричит он. — Свеженькие, без червей! Ножки молодого барашка!
— Привет, Лам, — говорю я. — Что-то ты сегодня невесел. Случилось что-нибудь?
Он смотрит на меня, и все его воодушевление заметно убывает. Через секунду или две он, спохватившись, улыбается, но улыбка его держится недолго.
— Кейн? — Его голос слегка срывается. — Я ничего не знаю об этом, Кейн! Яйцами клянусь, не знаю!
Я захожу в палатку и мимоходом снимаю с одной из оттяжек остывающий кусок мяса.
— О чем ты ничего не знаешь?
Он наклоняется ко мне и понижает голос:
— Не играй со мной здесь, Кейн… Моя женщина больна, а сын — Терл, помнишь Терла? — ушел с людьми Дунджера. Может, он уже мертв. — Лам дрожит, воровато ловя мой спокойный взгляд. — Мне по горло хватает неприятностей, понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
— Праздножители и инвесторы, — неторопливо выговорил он, и его слова эхом отдались в Кавеа и в виртуальных шлемах всего мира, — бизнесмены, леди и джентльмены. Я — администратор Артуро Коллберг, председатель Студии Сан-Франциско. Я приветствую начало этого выдающегося Приключения. А теперь благодаря «Вило Интерконтинентал — мы несем вам весь мир!» я посылаю к вам Клинок Тишалла, Правую Руку Смерти…
Долгая, напряженная пауза.
— …Кейна!
Коллберг лично ударил по выключателю, и происходящее в Кавеа появилось на экранах тысяч виртуальных шлемов. Последовавший за этим общий вздох напоминал начало урагана.
Коллберг отключил микрофон.
— Установить канал передачи!
Где-то внизу загудела силовая установка Студии. Техники полностью сосредоточились на показаниях приборов.
— Канал установлен. Выход в переулке Лабиринта. Все чисто.
— Хорошо. Когда он будет готов, начинайте перенос. Коллберг похлопал техника по плечу и покинул кабину, направляясь к собственному виртуальному креслу.
10
Кейн стоял неподвижно, сконцентрировавшись, готовый к внезапному нападению. Но вот он сделал долгий вдох.
— Я не могу сказать вам ничего возвышенного, — медленно произнес он. — Она моя жена, и этим все сказано. Я найду любого ублюдка, который посмеет хотя бы подумать о том, чтобы нанести ей вред, и буду бить до тех пор, пока он не подохнет прямо на улице, как собака. Надеюсь, вам понравится.
Его руки сжались в каменные кулаки.
— Мне-то наверняка понравится. Он поднял глаза на стеклянную стену далекой кабины техников.
— Ну, поехали!
11
Артуро Коллберг поудобнее устроил голову на гелиевых подушках своего виртуального кресла. На него автоматически опустился шлем, затем началась обычная проверка его характеристик и подгонка. Коллберг удовлетворенно вздохнул.
Он честно надеялся, что ему понравится.
12
Вокруг меня проступают контуры переулка. День. Запахи крепких специй, карри, зеленого чили, мокрого угля, навоза, гниющего мяса… Слева от меня у стены стоит выцветший деревянный ящик, в котором грудой лежат фрагменты тел, в основном человеческих, но попадаются и останки огрилло, а также троллей: обглоданные крысами ноги, беспалые кисти, куски ребер или тазовых костей. Это отходы торгового предприятия «Зомби, продажа и прокат». Я знаю этот переулок. Я нахожусь в Лабиринте, недалеко от границы, разделяющей королевство Канта и Фейс.
Точнее, недалеко от того места, где эта граница была два года назад, когда я последний раз посещал город. Границы в Лабиринте весьма и весьма нестойки. Если в какой-то момент война между двумя группировками, контролирующими свои угодья, затихает, границы становятся едва различимы. Границы в Лабиринтах предназначены только для того, чтобы с точностью до одной улицы и дома определять, где члены той или иной группировки могут обделывать свои делишки без риска быть убитыми конкурентами.
Это очень напоминает весь мир в целом с его нациями, принципалами, договорами и таможнями. Просто здесь, в Лабиринте, все честно — в этом и состоит разница.
Огромная собака, вся в лишаях, с грязной шкурой и распахнутой пастью, нерешительно бредет ко мне, скрываясь в тени стены. Я осторожно отступаю, пропуская ее: эти проклятые местные собаки разносят такие болезни, о которых у нас даже не слыхали. Животное смотрит на меня здоровым глазом — второй затянут бельмом — и прикидывает свои шансы.
Адреналин звенит в крови, мои пальцы сжимаются в кулак.
Это то, что мне больше всего нравится в Кейне, по крайней мере пока — почти сексуальный прилив уверенности в себе, вера в то, что я — самый крутой парень района. Любого района.
— Хочешь попробовать кулака, псина? — скалюсь я. — Поди-ка сюда и возьми, дырявый мешок с дерьмом.
Я без запинки говорю на Западном наречии. Поставленные Студией блоки не позволили бы мне говорить по-английски, даже если б я этого захотел.
Собака решает, что со мной чересчур много возни, и проходит мимо, к более спокойной пище, лежащей в деревянном ящике. Проклятая тварь в холке достает мне до груди. Несколько рук и ног в ящике подергиваются и сжимаются, имитируя жизнь, когда собака вонзает в них клыки. Из глубины ящика доносится глухой стон: видно, какой-то лентяй-уборщик бросил туда голову вместе с туловищем. Или, может, там оказалась жертва уличного грабежа, обычного для Лабиринта.
Пора браться за работу.
Я неторопливо выхожу из аллеи и направляюсь к сердцу королевства Канта — к базару, окружающему старинный полуразрушенный остов Медного Стадиона. Здесь солнце светит ярче — оно гораздо желтее, а небо отливает глубокой голубизной. Облака здесь толще и белее, а гоняющий их ветерок пахнет зеленью и травой. Погода прекрасная. Я почти не чувствую запаха дерьма и навоза, покрывающих улицу; полчища голубых мух над кучами мусора блестят, как драгоценности.
Я протискиваюсь между ручными тележками и палатками, с улыбкой отказываясь от пахучих ломтей речной форели и фруктов, хитро разложенных таким образом, чтобы скрыть червивые места и пятна гнили; отворачиваюсь от продавцов заклинаний и амулетов, обхожу стороной ковровых мастеров и горшечников. Я у себя, я работал в этом городе и в окружающих его провинциях первые десять лет своей карьеры.
Я вернулся домой.
То тут, то там на стенах нарисована эмблемка Саймона Клоунса, точно такая, как в книге, откуда Шенна ее и стащила: кружок вместо лица, пара стилизованных рожек и волнистая линия, обозначающая кривоватую ухмылку.
Я не вижу знакомых среди нищих, не замечаю ни одного Рыцаря — да куда все подевались? Я останавливаюсь у ларька, полускрытого в тени высокой закопченной известняковой стены Стадиона.
Потный торговец нагибается над шампуром с ножками молодого барашка, висящим над черно-красными углями.
— Ножки молодого барашка! Не какая-нибудь жилистая баранина! — уныло кричит он. — Свеженькие, без червей! Ножки молодого барашка!
— Привет, Лам, — говорю я. — Что-то ты сегодня невесел. Случилось что-нибудь?
Он смотрит на меня, и все его воодушевление заметно убывает. Через секунду или две он, спохватившись, улыбается, но улыбка его держится недолго.
— Кейн? — Его голос слегка срывается. — Я ничего не знаю об этом, Кейн! Яйцами клянусь, не знаю!
Я захожу в палатку и мимоходом снимаю с одной из оттяжек остывающий кусок мяса.
— О чем ты ничего не знаешь?
Он наклоняется ко мне и понижает голос:
— Не играй со мной здесь, Кейн… Моя женщина больна, а сын — Терл, помнишь Терла? — ушел с людьми Дунджера. Может, он уже мертв. — Лам дрожит, воровато ловя мой спокойный взгляд. — Мне по горло хватает неприятностей, понимаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163