Он хотел вернуться прежде, чем здесь последует взрыв.
6
Казалось, рокотание вот-вот разорвет череп Кейна на части.
«Прошу прощения за крик, мой милый, но стены Донжона задерживают силу, поэтому мне приходится говорить громче.
Забудь о Ламораке. Он в Театре правды. Ты не доберешься до него за условленное время. Возможно, нам хватит женщины, если ты сумеешь вывести ее.
Если план не удался, возвращайся, и мы придумаем что-нибудь получше».
Присутствие исчезло из его мозга так же молниеносно, как появилось. Кейн вспомнил, что говорил Коллберг в артистическом фойе перед отправлением. Он словно наяву услышал:
«Да, и еще, насчет Ламорака… Если он жив — например, попал в плен, — вы ни в коем случае не должны помогать ему бежать».
Кейн не мог посмотреть на Таланн, не мог заглянуть в глубокие сиреневые озера ее глаз.
Он хрипло кашлянул и произнес про себя: «Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать». «Коллберг, ублюдок старый, — добавил Кейн мысленно, хотя техника Студии ни за что не позволила бы ему произнести это вслух, — если существует способ показать людям, что ты такое, то берегись!»
Вслух Кейн произнес:
— Как нам добраться отсюда до Театра правды?
Глаза Таланн распахнута и в полумраке похожи на фиалки.
— Я… я не знаю точно, — мямлит она. — Ты… с тобой все нормально?
Я прислоняюсь ноющей головой к холодному известняку и силюсь выглядеть спокойным и уверенным — должно быть, своим «припадком» я до смерти перепугал ее. Да и сам перепугался не меньше.
— Ты там была? В Театре правды? Она неуверенно кивает и отводит глаза.
— Ламорак там?
— Да, его камера была пуста, когда я туда забрался, — ловко лгу я. — Если только он не обедает с Ма'элКотом, значит, он в Театре правды.
Смуглыми руками она ерошит свалявшиеся грязные волосы.
— Не знаю, не представляю, как туда добраться. Когда меня туда водили, мне на голову надевали мешок. Я ничего не видела.
У нас остается не больше пяти минут.
Вот так вот, говорит мне мое подсознание. Ты выиграл, Ма'элКот. Ты выиграл — другой ты, — жирная личинка, человек, которого я не могу назвать по имени.
Ты выиграл. Ламорак умрет. Игра закончена.
Я не знаю, как работает заклинание. Не знаю, мог ли еще кто-нибудь слышать рев Ма'элКота, сообщившего мне, что Ламорак лежит в комнате ужасов, что он слишком далеко и слишком хорошо охраняется. Это вам не средневековая камера пыток, нет; это очень современная, чистенькая и толковая комната пыток. Ею управляет выходец из Липке, чье имя давно стало синонимом бессмысленной жестокости.
И все же что-то мокрое и липкое шевелится у меня в груди, убеждая, что бросить Ламорака очень легко. Легко и просто.
Он спал с моей женой.
Оставь его умирать. Его все равно не спасти. Мои руки чисты.
Даже Пэллес не сможет обвинить меня.
Я вскакиваю на ноги и чуть пошатываюсь — голова у меня все еще гудит от рева Ма'элКота.
— Как ты себя чувствуешь? Можешь бежать? Можешь лазать? Чтобы выбраться, нужно подняться по стопятидесятифутовой веревке. Сумеешь?
— Кейн, — с чувством говорит она, — чтобы выбраться отсюда, я смогу все что угодно.
— Оставайся на два шага позади меня, справа. Не отставай. Ты ведь из Монастырей? Умеешь ходить монашьим шагом?
Она кивает. На грязном лице глаза светятся так, словно ей пообещали королевскую награду. На этот раз отвернуться приходится мне.
— Ну, пошли.
Я закрываю за нами дверь, опускаю засов, и мы бежим.
Монаший шаг — это одна из разновидностей медитации, а также способ быстро двигаться по незнакомой почве. Мы наклоняемся вперед, держим спины прямыми и ступаем сразу на всю ступню, при каждом шаге поднимая колени чуть ли не до подбородка. Руки болтаются по сторонам, помогая удержать равновесие, а три пальца каждой руки сплетены в хитрую фигуру. Я вижу пол на три шага вперед в свете, проникающем сквозь щель моего фонаря. Я дышу медленно и ровно — три шага, вдох, три шага, выдох, — чувствуя, как меня подхватывает и несет вселенское дыхание. Хороший ходок может бежать с марафонской скоростью через лес, не уставая, не спотыкаясь о скрытые корни, не производя лишнего шума. В аббатской школе мы каждый день перед тренировками пробегали три мили по лесу монашьим шагом. Впадины и выступы неровно выдолбленного известняка не могут помешать нам даже в темноте.
Таланн легко поспевает за мной.
— Куда мы идем?
— Заткнись.
Я считаю боковые проходы, которые мы минуем, нараспев, словно молитву повторяя про себя наш маршрут. «Прямо, прямо, направо, прямо, налево, прямо, прямо, направо». После того как мы проходим поворот или перекресток, я перестаю повторять эти слова. Ни один из здешних коридоров не может называться прямым, а некоторые из них изгибаются гораздо круче, нежели нам кажется. Я полностью концентрируюсь на задаче: если я пропущу хоть один проход — нам каюк. И вообще, время тоже поджимает.
Когда от моей «молитвы» остается только «прямо, направо», я торможу и вытягиваю руку, останавливая бегущую позади Таланн.
— За углом, — тихо говорю я, — есть дверь без засова. Там в дымоходе висит веревка, она как раз до крыши дома суда. Придется поспешить. Если повара заново разожгут огонь, мы задохнемся. Ясно?
Она хмурится и кивает.
— Но… где же Театр правды? Как же Ламорак?
Я угрюмо качаю головой.
— Мы не сможем помочь ему. У нас нет времени. Если бы он был в своей камере…
Похоже, она сжимается, замыкаясь в себе, и отводит глаза.
— Значит, придется его бросить, — с вымученной сдержанностью говорит она. — Неужели ничего нельзя сделать?
Она хочет, чтобы я возразил ей; она поворачивается ко мне и смотрит с таким обожанием и надеждой, что мне хочется выпороть ее.
— Это правда… — Внезапно мне в голову приходит ужасная мысль. — Вы, ну, ты и Пэллес… у вас есть место встречи? Ну, где вы могли бы встретиться, если бы пришлось разделиться?
Она бросает на меня косой взгляд.
— Да, конечно. Почему ты спрашиваешь? Разве тебя послала не Пэллес?
— Нет, это долгая история.
Я вздыхаю свободнее — ирония оказалась бы слишком жестокой, если б я оставил Ламорака здесь, внизу, а потом обнаружил, что он единственный знал, где найти Пэллес.
Где-то в глубине души я все же чувствую угрызения совести, Это не потому, что я знаком с Ламораком, что он мне даже нравится… скорее это нечто вроде разочарования.
Теперь я понимаю — я надеялся на то, что Ламорак окажется единственным, кому известно место встречи.
Я искал повод спасти его.
Мы не должны были даже говорить об этом. Мне следовало отвести Таланн в кухню, помочь ей вылезть в трубу и беспокоиться об этом дерьме, только оказавшись вне опасности.
Ма'элКот приказал мне не возиться с Ламораком; другой жирный слизняк отдал такой же приказ.
Все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
6
Казалось, рокотание вот-вот разорвет череп Кейна на части.
«Прошу прощения за крик, мой милый, но стены Донжона задерживают силу, поэтому мне приходится говорить громче.
Забудь о Ламораке. Он в Театре правды. Ты не доберешься до него за условленное время. Возможно, нам хватит женщины, если ты сумеешь вывести ее.
Если план не удался, возвращайся, и мы придумаем что-нибудь получше».
Присутствие исчезло из его мозга так же молниеносно, как появилось. Кейн вспомнил, что говорил Коллберг в артистическом фойе перед отправлением. Он словно наяву услышал:
«Да, и еще, насчет Ламорака… Если он жив — например, попал в плен, — вы ни в коем случае не должны помогать ему бежать».
Кейн не мог посмотреть на Таланн, не мог заглянуть в глубокие сиреневые озера ее глаз.
Он хрипло кашлянул и произнес про себя: «Похоже, все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать». «Коллберг, ублюдок старый, — добавил Кейн мысленно, хотя техника Студии ни за что не позволила бы ему произнести это вслух, — если существует способ показать людям, что ты такое, то берегись!»
Вслух Кейн произнес:
— Как нам добраться отсюда до Театра правды?
Глаза Таланн распахнута и в полумраке похожи на фиалки.
— Я… я не знаю точно, — мямлит она. — Ты… с тобой все нормально?
Я прислоняюсь ноющей головой к холодному известняку и силюсь выглядеть спокойным и уверенным — должно быть, своим «припадком» я до смерти перепугал ее. Да и сам перепугался не меньше.
— Ты там была? В Театре правды? Она неуверенно кивает и отводит глаза.
— Ламорак там?
— Да, его камера была пуста, когда я туда забрался, — ловко лгу я. — Если только он не обедает с Ма'элКотом, значит, он в Театре правды.
Смуглыми руками она ерошит свалявшиеся грязные волосы.
— Не знаю, не представляю, как туда добраться. Когда меня туда водили, мне на голову надевали мешок. Я ничего не видела.
У нас остается не больше пяти минут.
Вот так вот, говорит мне мое подсознание. Ты выиграл, Ма'элКот. Ты выиграл — другой ты, — жирная личинка, человек, которого я не могу назвать по имени.
Ты выиграл. Ламорак умрет. Игра закончена.
Я не знаю, как работает заклинание. Не знаю, мог ли еще кто-нибудь слышать рев Ма'элКота, сообщившего мне, что Ламорак лежит в комнате ужасов, что он слишком далеко и слишком хорошо охраняется. Это вам не средневековая камера пыток, нет; это очень современная, чистенькая и толковая комната пыток. Ею управляет выходец из Липке, чье имя давно стало синонимом бессмысленной жестокости.
И все же что-то мокрое и липкое шевелится у меня в груди, убеждая, что бросить Ламорака очень легко. Легко и просто.
Он спал с моей женой.
Оставь его умирать. Его все равно не спасти. Мои руки чисты.
Даже Пэллес не сможет обвинить меня.
Я вскакиваю на ноги и чуть пошатываюсь — голова у меня все еще гудит от рева Ма'элКота.
— Как ты себя чувствуешь? Можешь бежать? Можешь лазать? Чтобы выбраться, нужно подняться по стопятидесятифутовой веревке. Сумеешь?
— Кейн, — с чувством говорит она, — чтобы выбраться отсюда, я смогу все что угодно.
— Оставайся на два шага позади меня, справа. Не отставай. Ты ведь из Монастырей? Умеешь ходить монашьим шагом?
Она кивает. На грязном лице глаза светятся так, словно ей пообещали королевскую награду. На этот раз отвернуться приходится мне.
— Ну, пошли.
Я закрываю за нами дверь, опускаю засов, и мы бежим.
Монаший шаг — это одна из разновидностей медитации, а также способ быстро двигаться по незнакомой почве. Мы наклоняемся вперед, держим спины прямыми и ступаем сразу на всю ступню, при каждом шаге поднимая колени чуть ли не до подбородка. Руки болтаются по сторонам, помогая удержать равновесие, а три пальца каждой руки сплетены в хитрую фигуру. Я вижу пол на три шага вперед в свете, проникающем сквозь щель моего фонаря. Я дышу медленно и ровно — три шага, вдох, три шага, выдох, — чувствуя, как меня подхватывает и несет вселенское дыхание. Хороший ходок может бежать с марафонской скоростью через лес, не уставая, не спотыкаясь о скрытые корни, не производя лишнего шума. В аббатской школе мы каждый день перед тренировками пробегали три мили по лесу монашьим шагом. Впадины и выступы неровно выдолбленного известняка не могут помешать нам даже в темноте.
Таланн легко поспевает за мной.
— Куда мы идем?
— Заткнись.
Я считаю боковые проходы, которые мы минуем, нараспев, словно молитву повторяя про себя наш маршрут. «Прямо, прямо, направо, прямо, налево, прямо, прямо, направо». После того как мы проходим поворот или перекресток, я перестаю повторять эти слова. Ни один из здешних коридоров не может называться прямым, а некоторые из них изгибаются гораздо круче, нежели нам кажется. Я полностью концентрируюсь на задаче: если я пропущу хоть один проход — нам каюк. И вообще, время тоже поджимает.
Когда от моей «молитвы» остается только «прямо, направо», я торможу и вытягиваю руку, останавливая бегущую позади Таланн.
— За углом, — тихо говорю я, — есть дверь без засова. Там в дымоходе висит веревка, она как раз до крыши дома суда. Придется поспешить. Если повара заново разожгут огонь, мы задохнемся. Ясно?
Она хмурится и кивает.
— Но… где же Театр правды? Как же Ламорак?
Я угрюмо качаю головой.
— Мы не сможем помочь ему. У нас нет времени. Если бы он был в своей камере…
Похоже, она сжимается, замыкаясь в себе, и отводит глаза.
— Значит, придется его бросить, — с вымученной сдержанностью говорит она. — Неужели ничего нельзя сделать?
Она хочет, чтобы я возразил ей; она поворачивается ко мне и смотрит с таким обожанием и надеждой, что мне хочется выпороть ее.
— Это правда… — Внезапно мне в голову приходит ужасная мысль. — Вы, ну, ты и Пэллес… у вас есть место встречи? Ну, где вы могли бы встретиться, если бы пришлось разделиться?
Она бросает на меня косой взгляд.
— Да, конечно. Почему ты спрашиваешь? Разве тебя послала не Пэллес?
— Нет, это долгая история.
Я вздыхаю свободнее — ирония оказалась бы слишком жестокой, если б я оставил Ламорака здесь, внизу, а потом обнаружил, что он единственный знал, где найти Пэллес.
Где-то в глубине души я все же чувствую угрызения совести, Это не потому, что я знаком с Ламораком, что он мне даже нравится… скорее это нечто вроде разочарования.
Теперь я понимаю — я надеялся на то, что Ламорак окажется единственным, кому известно место встречи.
Я искал повод спасти его.
Мы не должны были даже говорить об этом. Мне следовало отвести Таланн в кухню, помочь ей вылезть в трубу и беспокоиться об этом дерьме, только оказавшись вне опасности.
Ма'элКот приказал мне не возиться с Ламораком; другой жирный слизняк отдал такой же приказ.
Все хотят, чтобы я бросил Ламорака умирать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163