На его месте появилось монастырское посольство, видимое сквозь глаза Кейна, а в динамике прозвучал голос убийцы: «Если сделать мирную революцию невозможной, жестокая революция будет неизбежна». «Господи, — подумал Коллберг. — Господи боже мой!» На экране снова возник логотип Студии.
— Это заявление, безусловно, имеет отношение к политике, причем может классифицироваться как подрывающее основы государства, если не как предательское. Знаете ли вы, кого он цитировал?»
Коллберг поспешно затряс головой.
— Нет-нет, даже и не подозреваю.
— Хорошо.
Коллберг опустил глаза и увидел на брюках темные пятна пота, оставленные его руками. Он переплел пальцы и до боли сжал их.
— Я… ну… я присутствовал при этой сцене, так вот, я не думаю, чтобы Кейн хотел сделать политическое заявление…
— Вы не понимаете, какие могут быть последствия, когда актер с популярностью и влиянием Кейна бросается в политические интриги против законного правительства. Про себя он оправдывает разрушение полицейского государства. Это все отголоски дела Берчардта, и земной эквивалент настроений Кейна будет губителен.
— Но ведь…
— Кейн частенько клянется именем Тишалла, а доктрину этого бога проповедовал Берчардт.
Коллберг промолчал — ответить было нечего.
— Кейн исподволь ведет к подрыву общественного строя.
— Что?
Логотип снова исчез, сменившись сценой, увиденной Кейном, когда он брел по выжженной границе королевства Канта. Про себя Кейн произнес: «Наши работяги еще похуже; по крайней мере в зомби нельзя разглядеть затаенную искру жизни — ума, воли, чего угодно, — из-за которой работяги выглядят особенно жалко».
Логотип вернулся на место.
— Мы считаем работяг преступниками, которых киборгизируют, чтобы они могли возместить обществу убытки, связанные с их преступлением. Слова Кейна могут быть интерпретированы как просьба о снисхождении, как заявление о том, что смерть лучше жизни работяги.
— Но ведь мысленная речь…
— Возможно, для них была бы лучше смерть — для них, но не для нас. На работягах держится немалая часть мировой экономики.
— Мысленная речь, — упорно повторил Коллберг, внутренне сжимаясь от собственной наглости, — это всего лишь поток сознания. Она является одной из причин, которая сделала Кейна сильным и властным актером. Она зарождается на эмоциональном и подсознательном уровне. Если Кейн ежеминутно будет останавливаться и размышлять о политической подоплеке каждой своей мысли — его карьере конец!
— Его карьера нас не касается. Возможно, следует подбирать таких актеров, эмоциональные и подсознательные реакции которых не будут представлять социальную опасность.
Повисло молчание. Наконец сухой голос заговорил медленнее.
— Знаете ли вы, что Дункан Майклсон, отец Кейна, уже более десяти лет содержится в Немой Зоне Общественного лагеря Бачанан? Что он помещен туда за подстрекательство к мятежу? Яблоко от яблони недалеко падает, администратор.
Внезапно одеревеневший язык Коллберга поднялся к небу, из левого глаза выкатилась капелька пота. Он бросил взгляд на эту слезу из пота и прикусил язык.. Рот наполнился слюной, и он спросил:
— Что я должен сделать?
— Мы позволим провести аварийный перенос. В техническом центре Кавеа уже активирован аварийный ключ. Мы решили было немедленно отозвать Кейна, однако нам прекрасно известна потенциальная ценность его Приключения.
В голосе появился металл:
— В этом Приключении больше не должно быть никакого подрыва основ, понятно? Мы приказываем вам лично наблюдать за каждой его секундой; остальные обязанности вам придется передать другим. Вы лично отвечаете за политическое и социальное содержание Приключения. Когда Кейн убьет Ма'элКота или погибнет при покушении — это будет результат личной мести, понимаете? Обсуждение политических мотивов должно быть исключено. Контракт Кейна также не подлежит обсуждению — Студия не занимается спонсированием убийств. Мы обеспечиваем развлечение, и не более того. Вам понятно? — Понятно.
— На карте не только ваша карьера, администратор. Любое серьезное нарушение данных указаний будет передано в Социальную полицию.
Из груди Коллберга по всему телу разливался холод, будто кто-то сунул туда кусок льда.
— Я понимаю.
Экран погас.
Коллберг еще долго сидел, глядя в темно-серое стекло. Внезапно он вскочил, словно только что очнулся от кошмара — быть может, Кейн уже вышел из дворца, возможно, он уже на связи, говорит или делает нечто такое, что разрушит жизнь Коллберга.
Администратор смахнул крошки с рубахи; потной рукой пригладил волосы и рванулся к видеокабине.
Майклсон угрожал ему вчера; сегодня угроза исходила от Кейна. На этот раз, решил Коллберг, пора дать этому ублюдку по рукам.
«Дай мне только повод выступить против тебя на Совете, — подумал он. — Один только повод. Посмотришь, что будет потом. Посмотришь».
День третий
— Иногда я сомневаюсь, что ты можешь уважать еще что-нибудь, кроме власти.
— А что еще можно уважать?
— Вот видишь! Я имела в виду именно это, ты же просто увиливаешь от ответа или отделываешься отговоркой. Это потому, что тебя не интересует то, что волнует меня. То, что важно, действительно важно…
— Например? Правосудие? Увольте. Честь? Это из области абстракций, которые мы придумали, чтобы нам легче было сосуществовать с реальной властью, чтобы заставлять людей добровольно ограничивать себя.
— А как же любовь? Разве это не большая абстракция, чем правосудие?
— Ради бога, Шенна…
— Разве не глупо, что мы все время сражаемся за абстракции?
— Мы не сражаемся.
— Еще как сражаемся! Может, не за правосудие и любовь, но сражаемся изо всех сил, это уж точно.
1
Круг за кругом крошащиеся каменные скамьи и крытые переходы ступенями поднимались над пятачком мокрого от дождя песка. Вся эта громадная постройка, возможно, некогда предназначалась для игрищ между богами. Внутренняя стена, отгораживающая песок от скамей, когда-то была высотой в три человеческих роста. Несмотря на то что время и вредные угольные пары сталеплавилен Рабочего парка совсем раскрошили ее, на стене все же остались параллельные царапины от алмазных когтей драконимфов, извилистые ожоги от кислотного яда из хвостовой полости дракона и выбоины от арбалетных стрел, пронзавших плоть трусливых гладиаторов.
На третьем ярусе скамеек расположилось кольцо общественных писсуаров, построенных лет сто назад для давно уже умерших зрителей. Подобные писсуары остались по всему городу после Медного короля, Тар-Меннелекила, едва не разорившего народ своими постройками на пользу общества.
Публичные писсуары в Анхане строились над шахтами, уходившими в известняк, на котором и стоял город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163
— Это заявление, безусловно, имеет отношение к политике, причем может классифицироваться как подрывающее основы государства, если не как предательское. Знаете ли вы, кого он цитировал?»
Коллберг поспешно затряс головой.
— Нет-нет, даже и не подозреваю.
— Хорошо.
Коллберг опустил глаза и увидел на брюках темные пятна пота, оставленные его руками. Он переплел пальцы и до боли сжал их.
— Я… ну… я присутствовал при этой сцене, так вот, я не думаю, чтобы Кейн хотел сделать политическое заявление…
— Вы не понимаете, какие могут быть последствия, когда актер с популярностью и влиянием Кейна бросается в политические интриги против законного правительства. Про себя он оправдывает разрушение полицейского государства. Это все отголоски дела Берчардта, и земной эквивалент настроений Кейна будет губителен.
— Но ведь…
— Кейн частенько клянется именем Тишалла, а доктрину этого бога проповедовал Берчардт.
Коллберг промолчал — ответить было нечего.
— Кейн исподволь ведет к подрыву общественного строя.
— Что?
Логотип снова исчез, сменившись сценой, увиденной Кейном, когда он брел по выжженной границе королевства Канта. Про себя Кейн произнес: «Наши работяги еще похуже; по крайней мере в зомби нельзя разглядеть затаенную искру жизни — ума, воли, чего угодно, — из-за которой работяги выглядят особенно жалко».
Логотип вернулся на место.
— Мы считаем работяг преступниками, которых киборгизируют, чтобы они могли возместить обществу убытки, связанные с их преступлением. Слова Кейна могут быть интерпретированы как просьба о снисхождении, как заявление о том, что смерть лучше жизни работяги.
— Но ведь мысленная речь…
— Возможно, для них была бы лучше смерть — для них, но не для нас. На работягах держится немалая часть мировой экономики.
— Мысленная речь, — упорно повторил Коллберг, внутренне сжимаясь от собственной наглости, — это всего лишь поток сознания. Она является одной из причин, которая сделала Кейна сильным и властным актером. Она зарождается на эмоциональном и подсознательном уровне. Если Кейн ежеминутно будет останавливаться и размышлять о политической подоплеке каждой своей мысли — его карьере конец!
— Его карьера нас не касается. Возможно, следует подбирать таких актеров, эмоциональные и подсознательные реакции которых не будут представлять социальную опасность.
Повисло молчание. Наконец сухой голос заговорил медленнее.
— Знаете ли вы, что Дункан Майклсон, отец Кейна, уже более десяти лет содержится в Немой Зоне Общественного лагеря Бачанан? Что он помещен туда за подстрекательство к мятежу? Яблоко от яблони недалеко падает, администратор.
Внезапно одеревеневший язык Коллберга поднялся к небу, из левого глаза выкатилась капелька пота. Он бросил взгляд на эту слезу из пота и прикусил язык.. Рот наполнился слюной, и он спросил:
— Что я должен сделать?
— Мы позволим провести аварийный перенос. В техническом центре Кавеа уже активирован аварийный ключ. Мы решили было немедленно отозвать Кейна, однако нам прекрасно известна потенциальная ценность его Приключения.
В голосе появился металл:
— В этом Приключении больше не должно быть никакого подрыва основ, понятно? Мы приказываем вам лично наблюдать за каждой его секундой; остальные обязанности вам придется передать другим. Вы лично отвечаете за политическое и социальное содержание Приключения. Когда Кейн убьет Ма'элКота или погибнет при покушении — это будет результат личной мести, понимаете? Обсуждение политических мотивов должно быть исключено. Контракт Кейна также не подлежит обсуждению — Студия не занимается спонсированием убийств. Мы обеспечиваем развлечение, и не более того. Вам понятно? — Понятно.
— На карте не только ваша карьера, администратор. Любое серьезное нарушение данных указаний будет передано в Социальную полицию.
Из груди Коллберга по всему телу разливался холод, будто кто-то сунул туда кусок льда.
— Я понимаю.
Экран погас.
Коллберг еще долго сидел, глядя в темно-серое стекло. Внезапно он вскочил, словно только что очнулся от кошмара — быть может, Кейн уже вышел из дворца, возможно, он уже на связи, говорит или делает нечто такое, что разрушит жизнь Коллберга.
Администратор смахнул крошки с рубахи; потной рукой пригладил волосы и рванулся к видеокабине.
Майклсон угрожал ему вчера; сегодня угроза исходила от Кейна. На этот раз, решил Коллберг, пора дать этому ублюдку по рукам.
«Дай мне только повод выступить против тебя на Совете, — подумал он. — Один только повод. Посмотришь, что будет потом. Посмотришь».
День третий
— Иногда я сомневаюсь, что ты можешь уважать еще что-нибудь, кроме власти.
— А что еще можно уважать?
— Вот видишь! Я имела в виду именно это, ты же просто увиливаешь от ответа или отделываешься отговоркой. Это потому, что тебя не интересует то, что волнует меня. То, что важно, действительно важно…
— Например? Правосудие? Увольте. Честь? Это из области абстракций, которые мы придумали, чтобы нам легче было сосуществовать с реальной властью, чтобы заставлять людей добровольно ограничивать себя.
— А как же любовь? Разве это не большая абстракция, чем правосудие?
— Ради бога, Шенна…
— Разве не глупо, что мы все время сражаемся за абстракции?
— Мы не сражаемся.
— Еще как сражаемся! Может, не за правосудие и любовь, но сражаемся изо всех сил, это уж точно.
1
Круг за кругом крошащиеся каменные скамьи и крытые переходы ступенями поднимались над пятачком мокрого от дождя песка. Вся эта громадная постройка, возможно, некогда предназначалась для игрищ между богами. Внутренняя стена, отгораживающая песок от скамей, когда-то была высотой в три человеческих роста. Несмотря на то что время и вредные угольные пары сталеплавилен Рабочего парка совсем раскрошили ее, на стене все же остались параллельные царапины от алмазных когтей драконимфов, извилистые ожоги от кислотного яда из хвостовой полости дракона и выбоины от арбалетных стрел, пронзавших плоть трусливых гладиаторов.
На третьем ярусе скамеек расположилось кольцо общественных писсуаров, построенных лет сто назад для давно уже умерших зрителей. Подобные писсуары остались по всему городу после Медного короля, Тар-Меннелекила, едва не разорившего народ своими постройками на пользу общества.
Публичные писсуары в Анхане строились над шахтами, уходившими в известняк, на котором и стоял город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163