Персидское войско готово было выполнить задачу, возложенную на него его полководцем. Сплоченное, стояло оно к северу от Мидийской стены в ожидании высочайшего повеления.
В тот же день Кир стянул войска к центру лагеря.
После жертвоприношений, сопровождавшихся благоприятными прорицаниями магов, он обратился к воинам с ободряющими словами:
— Настало время, верные мои воины, померяться силами с Вавилоном. У вас отменные мечи, копья и стрелы со стальными наконечниками и непробиваемые щиты; вы неуязвимы. Нет на свете воина, более доблестного, чем персидский. Под его ударами рушатся государства, его волею созидается новая могучая империя. Рабы стали повелевать миром, так судили боги, чтобы вознаградить персов за тысячелетия чужеземной тирании. Нам осталось преодолеть последний рубеж, и я убежден, что моя непобедимая армия возьмет его с честью. Чем сильнее вы себя окажете, тем больше достанется вам из того, что принадлежит слабым. Наградою вам будет Халдейское царство, ибо я верю — с божьей помощью и с вашей отвагой мы победим. Ждите приказа ваших начальников.
Начальники получили тайный приказ начать штурм Мидийской стены на четвертый день, пополуночи.
* * *
Вавилон будто воскресал из мертвых, медленно и тяжко освобождаясь от оцепенения, в которое поверг его августовский зной.
Жара постепенно спадала. Прохладой повеяло с севра, где прошли дожди.
Вода в Евфрате поднялась, и каналы снова наполнились. Растения и люди набирали сил. Все оживало на глазах, пробуждались дома и холмы, камни и кусты, приходил в себя человек. Жизнь возвращалась и к былинке, и к речной волне, распространяясь по всему краю, вливаясь в мускулы людей, питая собой листву на иссохших ветвях; картина эта напоминала второе сотворение мира.
На улицах опять сновали пешеходы. Над крышами Храмового и Царского Городов взметались стаи голубей. Веселее защебетали птицы в густых кронах деревьев. Наконец и вельможи отважились покинуть свои дворцы, благодатная прохлада которых спасала их от нещадного зноя. Словно из тысячелетних гробниц, все живое выползало из своих укрытий. На полях среди налившихся, тяжелых колосьев ячменя и пшеницы, замелькали первые жнецы. Урожай был невиданный, и чтобы не дать зерну осыпаться, надо поторопиться с жатвой. В роскошных паланкинах земледельцы устремлялись на поля полюбоваться богатством, которое таил в себе каждый колос, пухлый как новорожденный младенец.
Встречаясь на вавилонских нивах, вельможи величественно, боясь уронить достоинство, кланялись друг другу из-за занавесок.
Обозреть свои владения отправилась и Телкиза. Четыре молодых рослых раба несли ее паланкин, следом шли прислужницы.
Со скучающим видом восседала Телкиза за воздушной занавеской, рассеяно отвечая на приветствия вельмож.
На смену наслаждению, которое она пила большими глотками, пришло мучительное отрезвление, пустота, горечь, боль и страдание. Страдание…
— Да, это так… — произнесла она вслух в подтверждение собственных мыслей и выглянула в окошечко.
У рта ее пролегли две глубокие морщины, которых еще месяц назад не было, теперь никакой мазью не разгладить их.
— Увы, это так, — повторила Телкиза дрогнувшим голосом.
Но вдруг она оживилась и в нетерпении устремила взор навстречу носилкам, в которых к ней приближался Сибар-Син.
Сибар-Син, тоже снедаемый жгучим нетерпением, сошел с носилок и поклонился Телкизе.
— Ты был у Набусардара? — поспешно спросила она.
— Как ты нетерпелива, благородная и возлюбленная Телкиза.
— О Сибар-Син, — сказала она, все более раздражаясь, — пусть это не удивляет тебя, целый месяц я провела в ужасных муках, Борсиппа не идет у меня из головы. Никогда еще я не была столь одинока. Лишь римлянин услаждал мой слух своими песнями, но этого мало. Я страдала, как самая несчастная из моих рабынь. О, как жестоко я страдала! Сердцем моим и разумом словно завладели демоны. Я этого не выдержу долго. Так что ты знаешь о Набусардаре и о ней? Ничего? Тебе ничего не удалось выведать? Говори, Сибар-Син, говори, ты видел ее? Если видел, скажи, она красивее меня? Может ли огонь ее очей нравиться мужчинам больше, чем жар моих? Так ли пленят мужчин ее тело? Может ли ее тело быть более упоительным, чем мое? Могут ли ее речи быть слаще моих? Могут ли ее ласки быть нежнее моих ласк? Видишь, я затем только и отправилась на прогулку, чтобы встретить тебя и разузнать обо всем. Говори же! Рассказывай обо всем! Молчишь?
Сибар-Син молча смотрел на прозрачную ткань занавесок, уголки которых Телкиза мяла своими длинными пальцами.
— Говори, Сибар-Син, или я не переживу. Избавь меня от страданий, которые терзали меня весь этот ужасный месяц. Помоги мне, не то я сойду с ума. О, я и теперь, как безумная, теряю разум от ревности. Скажи, она красивее меня? Напрасно ты скрываешь, я знаю — ты был в Борсиппе и виделся с нею. Я все знаю. За деньги люди предадут и богов и царя. Мне донесли, что ты говорил с нею.
— Успокойся, Телкиза, не забывай о своем сане.
— Мне нужно знать обо всем, нужно, — простонала она.
— Что ж, — не без колебаний согласился Сибар-Син, — если ты так хочешь… да, я был в Борсиппе и виделся с нею. Она сама вышла ко мне. Набусардар почивал, и она не позволила разбудить его.
— Она сама вышла к тебе? С каких это пор халдейские женщины принимают гостей в доме своих любовников?! Уж не перевернулся ли свет…
— Утешься, Телкиза, и позволь мне спокойно все досказать до конца.
— Как ты переменился, — прошептала она с горечью, — теперь у меня нет никого. Остается только нанять кого-нибудь, кто за деньги вонзит ей кинжал в сердце. Я подошлю к ней убийцу, а если и у него дрогнет рука, то прикажу ему убить меня. Я не могу смириться с мыслью, что кто-то затмит меня. Ты знаешь, кем. была Телкиза в Вавилоне, и помнишь, что ей надлежало стать халдейской царицей! О, если б я ею стала, Набусардару пришлось бы покориться и любить меня; что мне тогда его ненависть! Вся Вавилония исполняла бы мои повеления, и в первую очередь я приказала бы выпустить не меньше полусотни стрел в начальника лучников.
— Прости, в тебе говорят ненависть и оскорбленное самолюбие, Телкиза, — укорил ее Сибар-Син, — пора бы образумиться.
Шире раздвинув занавески паланкина, она перевела взгляд на окрестности, на поля. Глаза ее казались стеклянными, лицо застыло, и только губы шевелились, что-то шепча.
— Ни в ком из вас я не нуждаюсь больше. — Телкиза отстранила веером его лицо. — Я хотела взглянуть на урожай и вижу, что пора начинать жатву.
При этом Телкиза, давая понять, что она сердита, умышленно смотрела вдаль, где волновались, меняя окраску, и одуряюще пахли спелые хлеба. Нарочно смотрела на жнецов и жниц. Взгляд ее задержался на хорошенькой девушке, подбиравшей колоски на стерне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217