Игольчатый акант должен был послужить щитом и мечом дому Набусардара. Под его защитой Нанаи, как и другим обитателям дворца, предстояло переждать грозную пору войны и наступление мирных дней встретить под знаком терпения, любви и веры.
Но однажды поутру Тека заметила, что верхушки аканта чахнут. Кто-то из демонов коварно подстерегал счастье, которое берег в своей цитадели непобедимый полководец. Весть об увядании священного куста встревожила всех обитателей дворца..
Несчастье нависло над домом Набусардара.
Все началось с того утра, когда чудной певец явился звуками своего инструмента развеять грусть возлюбленной хозяина и так заворожил ее своими колдовскими чарами, что та согласилась спуститься в злополучную темницу к пленному персу.
Оказав дьяволу эту небольшую услугу, певец выскользнул за дверь, перебросился словцом со стражниками, взбежал по лестнице и, минуя княжеские покои, устремился к нижнему двору.
На левом крыле лестницы, сложенной из розового песчаника и украшенной гигантскими изваяниями сидящих львов из светло-серого камня, он лицом к лицу столкнулся с запыхавшейся Текой — прислужница разыскивала начальника дворцовой стражи, чтобы сообщить ему о происшествии в подземелье.
Певец не свернул с дороги и, когда Тека подняла кулаки, ударил по струнам.
— Ой! — вскрикнула рабыня, отшатнувшись.
Бренча лирой, музыкант сбежал по ступеням, на вертикальной плоскости которых камнетесы высекли сцены из жизни Охотников и лесных зверей.
Тека глядела ему вслед. Он прошел под могучим развесистым тысячелетним дубом, символизировавшим силу рода Набусардаров, нагло прошагал мимо стражников и скрылся за воротами.
Не найдя начальника стражи, Тека бросилась назад в подземелье, чтобы увести оттуда хозяйку дома.
Ее охватило предчувствие чего-то непоправимого.
Она распахнула дверь темницы, но после ослепительного летнего солнца в первую мну ту ничего не увидела.
— Госпожа! — позвала она.
Ни звука в ответ.
Глаза ее понемногу свыкались с темнотой, и среди мрачных стен Тека различила на соломенной подстилке две фигуры.
Сперва она увидела Устигу, неподвижно скорчившегося на своем одре. Над ним, приложив ладонь к пылающему лбу князя, стояла на коленях измученная Нанаи.
— Что это? — в испуге проговорила Тека. Едва сдержав крик, она послала одного из стражников за дворцовым лекарем и наказала солдату держать язык за зубами, но, прежде чем явился премудрый лекарь Сирру-Асум, слуги столпились у входа в подземелье, выспрашивая, что случилось.
Тека была сама не своя:
— Неужто мертв?
Нет, он жив, — ответил Сирру-Асум. — Но у него корчи. Он совсем обессилел.
Тут он заметил лежавший возле подстилки мешочек. Лекарь поднял его и высыпал на тыльную сторону ладони остатки содержимого.
— Яд, — обомлела Тека.
— Яд, и притом очень сильный. О Мардук, надеюсь, он не собирался отравить себя и избранницу Набусардара?
— Нет, мудрый Сирру-Асум, — подала голос Нанаи, — я сама хотела лишить себя жизни, чтобы спасти Набусардара от смерти, потому что, как открыл мне певец, если Устига уйдет в царство теней, вслед за ним суждено уйти и Набусардару. Я хотела, чтобы смерть моя стала для него искуплением, думала умилостивить богов, но руки у меня так дрожали, что я, как видишь, просыпала яд на землю, а того, что осталось, было слишком мало.
— Будь благословен, Мардук, — прошептала Тека.
— Ты полагаешь, мудрый Сирру-Асум, что у князя всего лишь корчи? — в слезах спросила Нанаи.
— Все говорит за это. Мы положим его на носилки и перенесем наверх.
В дворцовом покое, куда его поместили, Устига очнулся с выражением печального и трогательного равнодушия ко всему, что предстало его взору. Он глубоко вдыхал свежий воздух, струившийся сквозь отверстие в потолке, и это был единственный знак теплившейся в нем жизни.
Треволнения последних дней так истощили Нанаи, что Сирру-Асум и ее уложил в постель. Она не помнила, приняла ли остаток яда, который высыпала на ладонь, решив отравиться. На всякий случай лекарь еще раз дал ей козьего молока с целебным отваром. Рука Нанаи дрожала, когда она пыталась поднять кубок со снадобьем. Губы ее были бескровны, глаза тусклы, долго не проходила слабость во всем теле.
Ожила Нанаи, когда лекарь, при ней вспомнив об Устиге, сказал, что Нергал не впустил его в царство теней; щеки Нанаи порозовели, просияли глаза.
Вскоре она стала подниматься с постели и выходить на террасу, обычно в сопровождении мудрого Сирру-Асума или жреца-учителя, брата Улу.
Однажды они стояли с благородным Улу среди газонов, засаженных ирисами, и смотрели на куст священного аканта с увядшей верхушкой.
— Страшно ли это знамение, брат Улу? — спросила Нанаи. — Боги наделили жрецов даром провидения, открой мне всю правду. Верно ли, что моему господину, великому Набусардару, угрожает опасность? Певец с семиструнной лирой пророчил ему смерть.
— Но ведь это не певец был, — с ласковой укоризной возразил Улу.
В глазах Нанаи отразилось недоумение.
— Не певец, а один из персидских лазутчиков.
— Элос?
— Быть может, и Элос. Его светлость, непобедимый Набусардар приказал выследить его в Вавилоне. Переодевшись певцом, этот перс проник во дворец.
— О горе мне, легковерной!
— Этот перс знал, что ты испугаешься за судьбу Набусардара, так оно и случилось. Но его светлость прощает тебя.
— Откуда это тебе известно, добрый Улу?
— Я сам принес Непобедимому весть о коварстве мнимого певца.
— Скажи, он очень устал от боев и сражений?
— У Непобедимого много забот, лицо его хмуро, глаза воспалены.
— Он потерял веру в победу?
— Веры он не потерял, но опасается, как бы войска не истощили друг друга настолько, что победителю не хватит сил увенчать себя лавровым венком.
— И долго еще продлится война?
— Кто знает, дорогая Нанаи! На внутренней стороне перстня, который оставил Устиге персидский лазутчик, мы обнаружили надпись…
— Надпись? — шепотом переспросила Нанаи, чувствуя, как ею снова овладевает слабость.
— «Мужайся, Кир близко!» — вот что написано там.
— Что это значит? — спросила Нанаи изменившимся голосом.
Что персы задумали какое-то вероломство и верят в свой успех.
* * *
Ликуют горны, гремят барабаны, в воздухе реет походная песня. В эту смесь звуков вплетается гомон возвращающихся с поля дворцовых жнецов и жниц. Сверкают под солнцем серпы, горят в его лучах острия копий. Толпа все растет, обступая свиту верховного военачальника. Всадники с трудом прокладывают себе дорогу. Женщины бросают им цветы, плоды гранатового дерева, айвы, финики и тяжелые, роскошные гроздья винограда.
Наконец отряд остановился перед огромными воротами борсиппского дворца Набусардара.
Впереди воинов на статном скакуне ехал сам Набусардар в шлеме с гребнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217