— Но задумывалась ли ты над тем, кто он, этот победитель? Когда-то Набусардара превозносили все вавилонские женщины, ныне они молчат, потому что у великого воителя странные вкусы. Он предпочитает женщинам лошадей и собак.
— Князь!
— Ты ослеплена, Нанаи! Неужто ты не замечала, что сперва он кормит лошадей и собак, а потом уже ест сам? Кто не знает, что пятьдесят наложниц своего гарема он отдал толстобрюхому купцу в обмен на жеребца, который почитался лучшим скакуном во всей Фригии!
— Князь! — вскрикнула Нанаи, схватив его за руку. — Ты говоришь, не помня себя. Твоя рука будто в огне. Ты болен, ты очень болен. Князь…
Сгорбившись, как-то весь сжавшись, Устига прошептал:
— Нанаи, я хочу тебе еще сказать, что это был не царский певчий, не гонец Набусардара, а вестник смерти.
Устига уронил голову между колен, повалившись на бок, затих на своем ложе.
— Князь! — Объятая ужасом, Нанаи впилась руками в его плечи, силясь распрямить скорченную фигуру Устиги.
Нанаи без труда перевернула его на спину, но иссохшее, костлявое тело Устиги не обнаружило признаков жизни.
Нанаи в страхе поднялась. Первым побуждением ее было бежать, но мысль о том, что, возможно, певец, вестник смерти, ожидает за дверью, приковала ее к месту. Нанаи заслонила лицо руками. Он привел ее сюда, чтобы она стала свидетельницей смерти Устиги и узнала, за что суждено погибнуть Набусардару. Стремительной птицей мелькнула эта мысль в ее мозгу.
Одно было для нее несомненно: жестокосердные, кровожадные боги призывают к себе Набусардара в отместку за смерть Устиги.
Но пусть они знают, что любовь сильнее смерти, что любовь возлагает себя на жертвенный алтарь, что любовь собственную кровь цедит в раны истекающих кровью, что любовь сама воспламеняет себя, когда нужны свет и тепло, что любовь — это путь к красоте и правде, что любовь не знает устали в стремлении к самой далекой цели, что любовь — это крепость, на башню которой самые прославленные воители с благоговением возлагают? свои мечи; что любовь сильна, сильнее смерти…
Нанаи повернулась от двери, к которой она было отошла, и вновь осторожно подкралась к ложу Устиги, шепча:
— В этот миг ты стоишь на крепостной стене, любимый мой, великий и непобедимый Набусардар, тревожась за будущее Вавилонии. Знаю, тебя не страшат ни смерть, ни царство теней, я тоже их не боюсь, но из нас двоих ты нужнее, и поэтому ты должен жить. Своей смертью я умиротворю жестокосердных богов, разгневанных гибелью Устиги.
Под ее ногами зашуршала гнилая солома: Нанаи тихонько опустилась на колени.
— Ты говорил, Устига, что в правой поле твоей одежды… — И она трясущимися пальцами нащупала маленький мешочек с ядом. — Я не противлюсь милости твоего бога Ормузда. — Нанаи надорвала подкладку. — В свой час он должен был избавить тебя от позора и унижения… — Нанаи извлекла мешочек и развязала тонкие тесемки. — Ныне… — Она высыпала порошок на ладонь. — Клянусь тебе, господин мой, возлюбленный мой, в щит которого сейчас вонзаются персидские стрелы, клянусь Энлилем, который создал меня, и богиней Иштар, которая меня благословила, что я ухожу из царства радости в царство теней, чтоб ценою своей жизни спасти тебя.
Она смотрела перед собой в темноту, и счастливая улыбка озаряла ее лицо.
Тени подземелья простирались вокруг, недвижны, словно столпы загробного царства.
Нанаи перевела взгляд на ладонь, но, к ужасу своему, обнаружила, что нечаянно просыпала большую часть смертоносного порошка в лужицу, куда стекала сырость из-под ложа мертвеца. Может, для слабой женщины хватит и того немногого, что осталось?
Она запрокинула голову.
— Помни, великий мой, возлюбленный мой, прекрасный мой, смерть не разлучит нас, ибо любовь сильнее смерти… — и поднесла ладонь к губам.
Мысленно она прощалась со всем, что было дорого ей в этом мире. Взору ее разом предстали истерзанная войной Вавилония и языки пламени, в котором нашел свою погибель отец.
Приложив ладонь к губам, Нанаи еще раз остановила взгляд на пленном персе. Невыразимая боль стеснила ее грудь. Ведь она сама два года назад сделала первый шаг к ужасной развязке. В памяти Нанаи всплыли слова, сказанные Устигой той ночью в подвале дома на опушке Оливковой рощи. Конечно, это был прекрасный и благородный человек, но он стал жертвой бессмысленной ненависти и распри между людьми. И вдруг Нанаи поняла, что ни она, ни Устига не виновны в зарождении этой ненависти и розни и, не будь смертельной вражды меж племенами, они сумели бы найти общий язык.
— Князь, — изнемогая, жалобно прошептала она. Вдруг голова Устиги качнулась, упала набок, веки приоткрылись, и мутный взгляд скользнул по лицу Нанаи.
— Князь! — вскрикнула Нанаи, задрожав. Узник судорожно вздохнул и снова закрыл глаза.
— Ты жив… — негромко проговорила Нанаи, и ладонь со смертоносным порошком бессильно упала.
Устига слышал ее голос, но был так слаб, что не смог выговорить ни слова.
— Ты жив… — повторила она, точно благодаря его за величайшее благодеяние. — Воистину любовь сильнее смерти.
Эти слова шелестом донеслись до его слуха, Устига опять впал в забытье…
А в это время мнимый царский певчий стоял на террасе башни Этеменанки и на глазах у верховного жреца Исме-Адада изо всех сил натягивал тетиву, целя в сторону персидского лагеря. На стреле была надпись:
«Видел Устигу в темнице Набусардара. Дни его сочтены. Поспеши, Кир, царь мой».
Тот, кто теперь вместо семиструнной лиры держал в сильных руках натянутый лук, волею богов носил имя Элос.
* * *
После прихода Нанаи в борсиппский дворец Набусардар распорядился освятить куст игольчатого аканта.
Восхищенный формой растения, скульптор Гедека украсил двери, ведущие в покои Нанаи, гипсовым изображением ощетинившихся «соцветий и колючих листьев. Кроме того, увлекшись, он вылепил четыре колонны в виде акантовых колосьев и велел расставить их на террасе в том крыле, где находились комнаты Нанаи. Перед ним в бассейнах сверкали ослепительной красотой чашечки белоснежного лотоса, покоившиеся на плавучих листьях, словно заколдованные красавицы на глади озерных омутов. Решетчатый навес террасы был увит буйно разросшимся плющом, а по краям раскинулась крупноцветная чемерица; тут же тянулись ряды наперстянки с желтыми и пурпуровыми колокольцами, покрывавшими весь стебель. В укромных нишах росла жимолость, которая наполняла покои своим благоуханием. Десятки редких кустарников, трав и цветов покрывали небольшое пространство террасы.
Но наибольшей заботой дворцовых слуг удостаивался именно ощетинившийся колючками куст аканта, его высокие стебли обступали садовую мраморную скамью, подножие которой было искусно оковано бронзой. Горькие минуты одиночества Нанаи коротала на этом ложе, внимая шелесту южного ветерка в цветнике и воплям демона войны за городскими стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217
— Князь!
— Ты ослеплена, Нанаи! Неужто ты не замечала, что сперва он кормит лошадей и собак, а потом уже ест сам? Кто не знает, что пятьдесят наложниц своего гарема он отдал толстобрюхому купцу в обмен на жеребца, который почитался лучшим скакуном во всей Фригии!
— Князь! — вскрикнула Нанаи, схватив его за руку. — Ты говоришь, не помня себя. Твоя рука будто в огне. Ты болен, ты очень болен. Князь…
Сгорбившись, как-то весь сжавшись, Устига прошептал:
— Нанаи, я хочу тебе еще сказать, что это был не царский певчий, не гонец Набусардара, а вестник смерти.
Устига уронил голову между колен, повалившись на бок, затих на своем ложе.
— Князь! — Объятая ужасом, Нанаи впилась руками в его плечи, силясь распрямить скорченную фигуру Устиги.
Нанаи без труда перевернула его на спину, но иссохшее, костлявое тело Устиги не обнаружило признаков жизни.
Нанаи в страхе поднялась. Первым побуждением ее было бежать, но мысль о том, что, возможно, певец, вестник смерти, ожидает за дверью, приковала ее к месту. Нанаи заслонила лицо руками. Он привел ее сюда, чтобы она стала свидетельницей смерти Устиги и узнала, за что суждено погибнуть Набусардару. Стремительной птицей мелькнула эта мысль в ее мозгу.
Одно было для нее несомненно: жестокосердные, кровожадные боги призывают к себе Набусардара в отместку за смерть Устиги.
Но пусть они знают, что любовь сильнее смерти, что любовь возлагает себя на жертвенный алтарь, что любовь собственную кровь цедит в раны истекающих кровью, что любовь сама воспламеняет себя, когда нужны свет и тепло, что любовь — это путь к красоте и правде, что любовь не знает устали в стремлении к самой далекой цели, что любовь — это крепость, на башню которой самые прославленные воители с благоговением возлагают? свои мечи; что любовь сильна, сильнее смерти…
Нанаи повернулась от двери, к которой она было отошла, и вновь осторожно подкралась к ложу Устиги, шепча:
— В этот миг ты стоишь на крепостной стене, любимый мой, великий и непобедимый Набусардар, тревожась за будущее Вавилонии. Знаю, тебя не страшат ни смерть, ни царство теней, я тоже их не боюсь, но из нас двоих ты нужнее, и поэтому ты должен жить. Своей смертью я умиротворю жестокосердных богов, разгневанных гибелью Устиги.
Под ее ногами зашуршала гнилая солома: Нанаи тихонько опустилась на колени.
— Ты говорил, Устига, что в правой поле твоей одежды… — И она трясущимися пальцами нащупала маленький мешочек с ядом. — Я не противлюсь милости твоего бога Ормузда. — Нанаи надорвала подкладку. — В свой час он должен был избавить тебя от позора и унижения… — Нанаи извлекла мешочек и развязала тонкие тесемки. — Ныне… — Она высыпала порошок на ладонь. — Клянусь тебе, господин мой, возлюбленный мой, в щит которого сейчас вонзаются персидские стрелы, клянусь Энлилем, который создал меня, и богиней Иштар, которая меня благословила, что я ухожу из царства радости в царство теней, чтоб ценою своей жизни спасти тебя.
Она смотрела перед собой в темноту, и счастливая улыбка озаряла ее лицо.
Тени подземелья простирались вокруг, недвижны, словно столпы загробного царства.
Нанаи перевела взгляд на ладонь, но, к ужасу своему, обнаружила, что нечаянно просыпала большую часть смертоносного порошка в лужицу, куда стекала сырость из-под ложа мертвеца. Может, для слабой женщины хватит и того немногого, что осталось?
Она запрокинула голову.
— Помни, великий мой, возлюбленный мой, прекрасный мой, смерть не разлучит нас, ибо любовь сильнее смерти… — и поднесла ладонь к губам.
Мысленно она прощалась со всем, что было дорого ей в этом мире. Взору ее разом предстали истерзанная войной Вавилония и языки пламени, в котором нашел свою погибель отец.
Приложив ладонь к губам, Нанаи еще раз остановила взгляд на пленном персе. Невыразимая боль стеснила ее грудь. Ведь она сама два года назад сделала первый шаг к ужасной развязке. В памяти Нанаи всплыли слова, сказанные Устигой той ночью в подвале дома на опушке Оливковой рощи. Конечно, это был прекрасный и благородный человек, но он стал жертвой бессмысленной ненависти и распри между людьми. И вдруг Нанаи поняла, что ни она, ни Устига не виновны в зарождении этой ненависти и розни и, не будь смертельной вражды меж племенами, они сумели бы найти общий язык.
— Князь, — изнемогая, жалобно прошептала она. Вдруг голова Устиги качнулась, упала набок, веки приоткрылись, и мутный взгляд скользнул по лицу Нанаи.
— Князь! — вскрикнула Нанаи, задрожав. Узник судорожно вздохнул и снова закрыл глаза.
— Ты жив… — негромко проговорила Нанаи, и ладонь со смертоносным порошком бессильно упала.
Устига слышал ее голос, но был так слаб, что не смог выговорить ни слова.
— Ты жив… — повторила она, точно благодаря его за величайшее благодеяние. — Воистину любовь сильнее смерти.
Эти слова шелестом донеслись до его слуха, Устига опять впал в забытье…
А в это время мнимый царский певчий стоял на террасе башни Этеменанки и на глазах у верховного жреца Исме-Адада изо всех сил натягивал тетиву, целя в сторону персидского лагеря. На стреле была надпись:
«Видел Устигу в темнице Набусардара. Дни его сочтены. Поспеши, Кир, царь мой».
Тот, кто теперь вместо семиструнной лиры держал в сильных руках натянутый лук, волею богов носил имя Элос.
* * *
После прихода Нанаи в борсиппский дворец Набусардар распорядился освятить куст игольчатого аканта.
Восхищенный формой растения, скульптор Гедека украсил двери, ведущие в покои Нанаи, гипсовым изображением ощетинившихся «соцветий и колючих листьев. Кроме того, увлекшись, он вылепил четыре колонны в виде акантовых колосьев и велел расставить их на террасе в том крыле, где находились комнаты Нанаи. Перед ним в бассейнах сверкали ослепительной красотой чашечки белоснежного лотоса, покоившиеся на плавучих листьях, словно заколдованные красавицы на глади озерных омутов. Решетчатый навес террасы был увит буйно разросшимся плющом, а по краям раскинулась крупноцветная чемерица; тут же тянулись ряды наперстянки с желтыми и пурпуровыми колокольцами, покрывавшими весь стебель. В укромных нишах росла жимолость, которая наполняла покои своим благоуханием. Десятки редких кустарников, трав и цветов покрывали небольшое пространство террасы.
Но наибольшей заботой дворцовых слуг удостаивался именно ощетинившийся колючками куст аканта, его высокие стебли обступали садовую мраморную скамью, подножие которой было искусно оковано бронзой. Горькие минуты одиночества Нанаи коротала на этом ложе, внимая шелесту южного ветерка в цветнике и воплям демона войны за городскими стенами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217