Я хочу поехать в Аршаум. - Он плотно сжал губы и, не
моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса.
- Ты не можешь этого сделать, - быстро сказал трибун.
- Почему же? Как ты собираешься остановить меня? - Голос грека стал
опасно спокойным.
- Я могу приказать тебе остаться.
- Можешь ли ты это сделать по закону? Неплохой вопрос для римских
чиновников - вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но
являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше,
чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое.
Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять
твой приказ.
- Но почему? - беспомощно спросил Марк. Он, конечно, не собирался
заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его
другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он
делать не хочет, - пустая трата времени и сил.
- Нетрудно найти ответ и на этот вопрос. Я планирую добавить к моей
"Истории" записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше,
чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче
изучать на месте.
Горечь этих слов дала Скаурусу ключ, который он тщетно пытался найти.
- Ты думаешь, медицина не стоит того, чтобы остаться ради нее? А как
же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по
пять-шесть раз! Как же это? - Он показал на свою раненую руку.
- Ну и что с того? Ну заживет, так почему бы ей и не заживать на
таком-то здоровяке, - пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не
хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. -
Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут
вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она
не воспалилась.
- Если он действительно смог бы это сделать, - возразил Марк. -
Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая
других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты
всегда делаешь все, что можешь.
- Все, что могу. Это не слишком-то много. Я делал все, что в моих
силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и -
боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять,
какие силы дали им возможность выжить? - В глазах грека стояла печаль. -
Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно?
- Так что же, ты спрячешься в степи и даже не будешь пытаться?
Горгидас моргнул, но ответил:
- Не стыди меня, чтобы я остался, Скаурус.
Трибун густо покраснел, рассердившись, что грек так легко раскусил
его.
- В Риме я был неплохим врачом, а здесь просто пародия на целителя.
Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу
оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, - сказал он, и
трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по
имени. - Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты
и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести.
Было ясно, что Горгидас не изменит своего решения. Хватаясь за
последнюю соломинку, Марк спросил:
- Если ты оставишь нас, с кем же будет ругаться Виридовикс?
- На этот раз ты близок к цели, - признался Горгидас и, к удивлению
Марка, улыбнулся. - Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю
его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего
смертного часа.
- Пусть будет так, - побежденный, Скаурус развел руками. - В первый
раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не
только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время
поразмыслить над своим решением.
- Не думаю, чтобы я изменил его. Я отправился бы туда даже если бы...
если бы все было иначе. - Грек помолчал. - Бесполезность - малоприятная
вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал
рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их
с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не
находишь?
Каким бы ни был ответ Марка, грек не стал его дожидаться.
Весь превратившись во внимание, трибун стоял справа от императорского
трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с
Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых
одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть
сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху
величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом
воротник.
Слева от Императора стояла Алипия Гавра, одетая настолько скромно,
насколько это позволял протокол церемонии. Скаурус не видел ее уже больше
двух недель с той памятной встречи в дворцовом парке; дважды он просил об
аудиенции и дважды не получал никакого ответа. Он почти боялся встретиться
с принцессой глазами, но та кивнула ему.
Комитта Рангаве, не имевшая официального статуса жены, вынуждена была
стоять в толпе придворных у длинной колоннады Тронного зала. В этом море
жирных лиц ее худое, хищно-красивое лицо выделялось, как голова сокола
среди стаи голубей.
Увидев римлянина, она быстро метнула взгляд в сторону, желая отыскать
Виридовикса, и Марк порадовался, что того нет рядом.
Легкий шум ожидания наполнял зал. Великие ворота, закрытые после того
как придворные собрались, медленно раскрылись, и в проеме показался
высокий мужчина. Его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого солнечного
света, хлынувшего в зал из парка. Широкие уверенные шаги его казались
неуместными здесь, чуждыми этому залу, привыкшему к мягкой поступи
чиновников и скользящей походке евнухов. Тарон Леймокер был одет в чистую
одежду, висевшую на нем, как на вешалке: за время заключения он сильно
похудел. Несколько дней свободы не успели еще согнать с лица бывшего
адмирала серую бледность, появившуюся за долгие месяцы вдали от солнечного
света. Чисто вымытые волосы и борода все еще не были подстрижены. Скаурус
слыхал, что он отказался от услуг цирюльника, заявив: "Пусть Гаврас увидит
меня таким, каким я был". Больше, насколько знал трибун, Леймокеру пока ни
от чего отказываться не пришлось - ни одного соглашения заключено не было.
Бывший адмирал подошел к императорскому трону, остановился и взглянул
прямо в лицо Туризину. При видессианском дворе, где этикет имел такое
огромное значение, подобный взгляд был верхом грубости. Марк услышал, как
в абсолютной тишине трещат факелы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118
моргнув, ответил на прямой взгляд Скауруса.
- Ты не можешь этого сделать, - быстро сказал трибун.
- Почему же? Как ты собираешься остановить меня? - Голос грека стал
опасно спокойным.
- Я могу приказать тебе остаться.
- Можешь ли ты это сделать по закону? Неплохой вопрос для римских
чиновников - вот бы они потолковали! Я служу в легионе, это верно, но
являюсь ли я частью его? Мне думается, нет, во всяком случае, не больше,
чем сапожник или булочник, работающий по договору. Но я ни то и ни другое.
Так что тебе придется заковать меня в цепи, иначе я откажусь выполнять
твой приказ.
- Но почему? - беспомощно спросил Марк. Он, конечно, не собирался
заковывать Горгидаса в цепи. И дело было даже не в том, что грек был его
другом. Марк знал, что Горгидас упрям и заставлять его делать то, чего он
делать не хочет, - пустая трата времени и сил.
- Нетрудно найти ответ и на этот вопрос. Я планирую добавить к моей
"Истории" записки об обычаях и религии аршаумов, и мне нужно знать больше,
чем хочет или может сообщить Ариг. Этнографию, как мне кажется, легче
изучать на месте.
Горечь этих слов дала Скаурусу ключ, который он тщетно пытался найти.
- Ты думаешь, медицина не стоит того, чтобы остаться ради нее? А как
же те из нас, которых ты вылечил? Некоторых ты ставил на ноги по
пять-шесть раз! Как же это? - Он показал на свою раненую руку.
- Ну и что с того? Ну заживет, так почему бы ей и не заживать на
таком-то здоровяке, - пожал плечами грек. В своем отвращении к себе он не
хотел замечать успехов, которые приносили его знания и опыт. -
Видессианский целитель смог бы залатать ее в течение нескольких минут
вместо полутора недель, и ему не пришлось бы беспокоиться о том, чтобы она
не воспалилась.
- Если он действительно смог бы это сделать, - возразил Марк. -
Некоторые болезни и раны они исцелять не могут. К тому же, излечивая
других, они теряют чересчур много духовной и физической энергии. Но ты
всегда делаешь все, что можешь.
- Все, что могу. Это не слишком-то много. Я делал все, что в моих
силах, но Муниций был бы сейчас мертв, и Публий Флакк, и Котилий Руф и -
боги знают, сколько еще? Какой из меня врач, если я даже не могу понять,
какие силы дали им возможность выжить? - В глазах грека стояла печаль. -
Мы оба были свидетелями моей неудачи, верно?
- Так что же, ты спрячешься в степи и даже не будешь пытаться?
Горгидас моргнул, но ответил:
- Не стыди меня, чтобы я остался, Скаурус.
Трибун густо покраснел, рассердившись, что грек так легко раскусил
его.
- В Риме я был неплохим врачом, а здесь просто пародия на целителя.
Если у меня есть хотя бы небольшой талант историка, возможно, я смогу
оставить после себя что-нибудь стоящее. Нет, правда, Марк, - сказал он, и
трибуна это тронуло до глубины души: врач никогда еще не называл его по
имени. - Вам всем будет гораздо лучше с каким-нибудь жрецом-целителем. Ты
и так пострадал более чем достаточно из-за моей неуклюжести.
Было ясно, что Горгидас не изменит своего решения. Хватаясь за
последнюю соломинку, Марк спросил:
- Если ты оставишь нас, с кем же будет ругаться Виридовикс?
- На этот раз ты близок к цели, - признался Горгидас и, к удивлению
Марка, улыбнулся. - Мне будет не хватать рыжего бандита, несмотря на всю
его наглость. Но и это неважно: Гай Филипп может ругаться с ним до своего
смертного часа.
- Пусть будет так, - побежденный, Скаурус развел руками. - В первый
раз я радуюсь тому, что Бурафос примкнул к мятежникам. Его корабли не
только вынуждают тебя остаться с нами подольше, но и дают тебе время
поразмыслить над своим решением.
- Не думаю, чтобы я изменил его. Я отправился бы туда даже если бы...
если бы все было иначе. - Грек помолчал. - Бесполезность - малоприятная
вещь. А теперь, с твоего позволения, я должен идти. Гавтруз обещал
рассказать мне легенды своего народа о завоевании Татагуша. Сопоставить их
с документами видессианских историков будет весьма любопытно, ты не
находишь?
Каким бы ни был ответ Марка, грек не стал его дожидаться.
Весь превратившись во внимание, трибун стоял справа от императорского
трона. В этой церемонии почетное место занимал Бальзамон, сидевший рядом с
Императором. Каким-то образом духовному отцу Видессоса даже в богатых
одеждах из голубого шелка, расшитого золотыми нитями, удавалось выглядеть
сущим бродягой. Темная, пронизанная серебром борода не добавляла патриарху
величия, беспорядочно спускаясь на грудь, она скрывала вышитый жемчугом
воротник.
Слева от Императора стояла Алипия Гавра, одетая настолько скромно,
насколько это позволял протокол церемонии. Скаурус не видел ее уже больше
двух недель с той памятной встречи в дворцовом парке; дважды он просил об
аудиенции и дважды не получал никакого ответа. Он почти боялся встретиться
с принцессой глазами, но та кивнула ему.
Комитта Рангаве, не имевшая официального статуса жены, вынуждена была
стоять в толпе придворных у длинной колоннады Тронного зала. В этом море
жирных лиц ее худое, хищно-красивое лицо выделялось, как голова сокола
среди стаи голубей.
Увидев римлянина, она быстро метнула взгляд в сторону, желая отыскать
Виридовикса, и Марк порадовался, что того нет рядом.
Легкий шум ожидания наполнял зал. Великие ворота, закрытые после того
как придворные собрались, медленно раскрылись, и в проеме показался
высокий мужчина. Его силуэт четко вырисовывался на фоне яркого солнечного
света, хлынувшего в зал из парка. Широкие уверенные шаги его казались
неуместными здесь, чуждыми этому залу, привыкшему к мягкой поступи
чиновников и скользящей походке евнухов. Тарон Леймокер был одет в чистую
одежду, висевшую на нем, как на вешалке: за время заключения он сильно
похудел. Несколько дней свободы не успели еще согнать с лица бывшего
адмирала серую бледность, появившуюся за долгие месяцы вдали от солнечного
света. Чисто вымытые волосы и борода все еще не были подстрижены. Скаурус
слыхал, что он отказался от услуг цирюльника, заявив: "Пусть Гаврас увидит
меня таким, каким я был". Больше, насколько знал трибун, Леймокеру пока ни
от чего отказываться не пришлось - ни одного соглашения заключено не было.
Бывший адмирал подошел к императорскому трону, остановился и взглянул
прямо в лицо Туризину. При видессианском дворе, где этикет имел такое
огромное значение, подобный взгляд был верхом грубости. Марк услышал, как
в абсолютной тишине трещат факелы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118