Он поднимается по низким широким ступенькам и толкает стеклянные двери. В сухости он останавливается, трясет волосами, осматривается. Вестибюль обширен, его внешние стены и двери все из коричневого стекла; под стеклом в одном углу струится крохотный водопадик, образуя заводь, которая простирается под стеной во внешний мир, ибо Каакинен, этот вдохновенный визионер, еще и метафизик, и для имеющих глаза, чтобы видеть, его футуристический город полон символов инь и ян, духа и плоти, внутреннего и внешнего. В вестибюле полно суеты; тут множество столиков; за столиками сидят студенты, представляющие различные общества, которые соперничают под немалый гам, стараясь завлечь входящих первокурсников. Едва войдя в вестибюль, Говард остановился, озираясь так, словно выглядывал кого-то, ища что-то; как будто ему надо выполнить какое-то дело.
Однако он, видимо, его не выполняет и идет дальше. За столиками две группы - Революционный студенческий альянс и Радикальный студенческий координационный комитет - ввязались в спор по поводу какого-то принципа; они деловито швыряют друг в друга брошюрами из двух стопок - каждая брошюра озаглавлена «Ольстер - реальное решение». Говард не обращает внимания на этот диспут. Он идет дальше, туда, где множество досок для объявлений, которые, как и столики, прокламируют разногласия, раздоры, рвения. Есть объявления, предназначенные стимулировать самосознание («Нудистская группа Освобождения женщин»), и самоопределение («Геройский елизаветинский вечер: с мадригалами»), и революцию («Начните вооруженную борьбу. Сейчас? Митинг в обеденный перерыв, выступление доктора Говарда Кэрка»). Приглашения многообещающи, соблазны многообразны; но даже и они словно бы не то, чего ищет Говард. Он проходит дальше к главной части вестибюля, где находятся лифты. Тут тоже полно суеты. Студенты втискиваются в лифт, отправляясь на свои первые встречи в этом академическом году со своими кураторами, вваливаются на свои первые семинары; преподаватели хлопотливо несут пачки бумаг, регистраторши несут компьютерные распечатки, а указатели указывают одни туда, другие сюда. Здесь Говард снова останавливается; он сосредоточенно целенаправленно оглядывается. Есть дело, которое надо наладить, но с кем? От толпы отделяется фигура: женская, в длинном дождевике; она несет портативную колыбель. Это коллега Говарда, девушка по имени Мойра Милликин, неортодоксальный экономист и незамужняя мать, прославившаяся своим эмансипированным обычаем приносить свое дитя с собой в аудиторию, где оно гугукает и лепечет, пока она растолковывает своим сосредоточенным студентам понятие валового продукта страны.
- Привет, Говард, - говорит она, - хорошо провел лето?
- Ну, я закончил книгу, если это хорошо, - говорит Говард. - А ты?
- Я снова беременна, если это хорошо, - говорит Мойра.
- Мы продуктивны, верно? - говорит Говард. - Я рад, что нашел тебя. У меня есть поразительная новость.
Над дверями лифта, перед которым они стоят, звякает звоночек; двери раздвигаются, и из них выходит человек в рабочем комбинезоне, катя перед собой тачку.
- Они катят тачки, чтобы их не путали со студентами, - говорит Мойра, - просто не выносят этого.
- Верно, - говорит Говард. - Ты в Социологию?
- Да нет, в Экономику, - говорит Мойра, - снова в оглобли.
- Хорошо, - говорит Говард; и они вместе с волной вливаются в лифт. Он и Мойра прислоняются к стенке, держа колыбель между собой; двери смыкаются, лифт начинает подниматься.
- Ну, так что ты хотел мне сказать? - спрашивает Мойра - Какая-то проблема?
- Да, - говорит Говард, обводит взглядом лифт, наклоняется к Мойре и очень тихим голосом:
- По слухам, Мангель приедет сюда выступить.
- По слухам, кто приедет сюда выступить? - спрашивает Мойра.
- По слухам, Мангель приедет сюда выступить, - говорит Говард очень громким голосом; студенты оборачиваются и смотрят на него. - Мангель. Мангель генетик. Мангель расист.
Металлический ящик, в котором они находятся, поскрипывая, ползет вверх в центральной башне здания; звоночки звякают и звякают; лифт останавливается, и раскрывает свои двери, и изрыгает людей на этаже за этажом.
- А, этот Мангель, - говорит Мойра, тетешкая свое дитя. - Черт, мы не можем допустить его сюда.
- Именно это я и подумал, - говорит Говард. - Никак не можем.
- Это оскорбление, плевок в лицо, - говорит Мойра.
- Это возмутительно, - говорит Говард.
- Но кто его пригласил? - спрашивает Мойра. - Не помню, чтобы мы давали согласие на его приглашение.
- Потому что мы согласия и не давали, - говорит Говард, - кто-то явно подсуетился летом, пока нас тут не было.
- Ты хочешь сказать - Марвин? - спрашивает Мойра.
- Видимо, - говорит Говард.
- Ну, - говорит Мойра, - теперь мы тут. У нас у всех есть право голоса. Этот факультет выдает себя за демократический.
- Вот именно, - говорит Говард.
- Я подниму вопрос об этом на факультетском совещании завтра же, - говорит Мойра. - Я рада, что ты меня предупредил.
- Так ты выступишь? - спрашивает Говард. - Я считаю, что кому-то обязательно надо это сделать. Я думал, Что, может быть, я сам…
- Но ты предпочтешь, чтобы я, - говорит Мойра. - Ладно. - Звоночек лифта звякает; двери открываются на четвертом этаже. - Мой этаж, - говорит Мойра. Держа колыбель перед собой, она проталкивается между стоящими; она вырывается из лифта; она оборачивается и смотрит в битком набитую кабину. - Говард, - говорит она через головы, - я буду бороться. Можешь на меня рассчитывать.
- Великолепно, - говорит Говард, - это замечательно.
Двери лифта смыкаются; Говард прислоняется к металлической стенке, выглядя как человек, который больше не выглядывает кого-то или что-то. Двери снова открываются на пятом этаже; Говард проходит вперед и выходит из лифта на четко геометрическую площадку, ибо здесь высоко над землей пребывает Социология. Пребывает и все же в определенном смысле не пребывает, поскольку ни один социолог, серьезно интересующийся взаимодействиями людей, в данном случае не потерпел бы замысла Каакинена. От лифта под прямым углом друг к другу отходят четыре коридора, каждый точно такой же, как остальные три, каждый не предлагает ничего, кроме дверей, дающих или преграждающих доступ в аудитории или кабинеты преподавателей. В мире существуют здания с углами, изгибами, нишами, где расставлены сиденья или на стены повешены картины; Каакинен в чистоте своей отверг все эти деликатесы. В коридорах сидят многочисленные студенты, дожидаясь своих консультантов в этот первый день учебного года. Они сидят на выложенных плиткой полах коридоров, прислоняясь спиной к стене, подтянув колени к подбородку; их руки держат или расплескивают кофе в пластмассовых чашках, налитый из автомата возле лифта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Однако он, видимо, его не выполняет и идет дальше. За столиками две группы - Революционный студенческий альянс и Радикальный студенческий координационный комитет - ввязались в спор по поводу какого-то принципа; они деловито швыряют друг в друга брошюрами из двух стопок - каждая брошюра озаглавлена «Ольстер - реальное решение». Говард не обращает внимания на этот диспут. Он идет дальше, туда, где множество досок для объявлений, которые, как и столики, прокламируют разногласия, раздоры, рвения. Есть объявления, предназначенные стимулировать самосознание («Нудистская группа Освобождения женщин»), и самоопределение («Геройский елизаветинский вечер: с мадригалами»), и революцию («Начните вооруженную борьбу. Сейчас? Митинг в обеденный перерыв, выступление доктора Говарда Кэрка»). Приглашения многообещающи, соблазны многообразны; но даже и они словно бы не то, чего ищет Говард. Он проходит дальше к главной части вестибюля, где находятся лифты. Тут тоже полно суеты. Студенты втискиваются в лифт, отправляясь на свои первые встречи в этом академическом году со своими кураторами, вваливаются на свои первые семинары; преподаватели хлопотливо несут пачки бумаг, регистраторши несут компьютерные распечатки, а указатели указывают одни туда, другие сюда. Здесь Говард снова останавливается; он сосредоточенно целенаправленно оглядывается. Есть дело, которое надо наладить, но с кем? От толпы отделяется фигура: женская, в длинном дождевике; она несет портативную колыбель. Это коллега Говарда, девушка по имени Мойра Милликин, неортодоксальный экономист и незамужняя мать, прославившаяся своим эмансипированным обычаем приносить свое дитя с собой в аудиторию, где оно гугукает и лепечет, пока она растолковывает своим сосредоточенным студентам понятие валового продукта страны.
- Привет, Говард, - говорит она, - хорошо провел лето?
- Ну, я закончил книгу, если это хорошо, - говорит Говард. - А ты?
- Я снова беременна, если это хорошо, - говорит Мойра.
- Мы продуктивны, верно? - говорит Говард. - Я рад, что нашел тебя. У меня есть поразительная новость.
Над дверями лифта, перед которым они стоят, звякает звоночек; двери раздвигаются, и из них выходит человек в рабочем комбинезоне, катя перед собой тачку.
- Они катят тачки, чтобы их не путали со студентами, - говорит Мойра, - просто не выносят этого.
- Верно, - говорит Говард. - Ты в Социологию?
- Да нет, в Экономику, - говорит Мойра, - снова в оглобли.
- Хорошо, - говорит Говард; и они вместе с волной вливаются в лифт. Он и Мойра прислоняются к стенке, держа колыбель между собой; двери смыкаются, лифт начинает подниматься.
- Ну, так что ты хотел мне сказать? - спрашивает Мойра - Какая-то проблема?
- Да, - говорит Говард, обводит взглядом лифт, наклоняется к Мойре и очень тихим голосом:
- По слухам, Мангель приедет сюда выступить.
- По слухам, кто приедет сюда выступить? - спрашивает Мойра.
- По слухам, Мангель приедет сюда выступить, - говорит Говард очень громким голосом; студенты оборачиваются и смотрят на него. - Мангель. Мангель генетик. Мангель расист.
Металлический ящик, в котором они находятся, поскрипывая, ползет вверх в центральной башне здания; звоночки звякают и звякают; лифт останавливается, и раскрывает свои двери, и изрыгает людей на этаже за этажом.
- А, этот Мангель, - говорит Мойра, тетешкая свое дитя. - Черт, мы не можем допустить его сюда.
- Именно это я и подумал, - говорит Говард. - Никак не можем.
- Это оскорбление, плевок в лицо, - говорит Мойра.
- Это возмутительно, - говорит Говард.
- Но кто его пригласил? - спрашивает Мойра. - Не помню, чтобы мы давали согласие на его приглашение.
- Потому что мы согласия и не давали, - говорит Говард, - кто-то явно подсуетился летом, пока нас тут не было.
- Ты хочешь сказать - Марвин? - спрашивает Мойра.
- Видимо, - говорит Говард.
- Ну, - говорит Мойра, - теперь мы тут. У нас у всех есть право голоса. Этот факультет выдает себя за демократический.
- Вот именно, - говорит Говард.
- Я подниму вопрос об этом на факультетском совещании завтра же, - говорит Мойра. - Я рада, что ты меня предупредил.
- Так ты выступишь? - спрашивает Говард. - Я считаю, что кому-то обязательно надо это сделать. Я думал, Что, может быть, я сам…
- Но ты предпочтешь, чтобы я, - говорит Мойра. - Ладно. - Звоночек лифта звякает; двери открываются на четвертом этаже. - Мой этаж, - говорит Мойра. Держа колыбель перед собой, она проталкивается между стоящими; она вырывается из лифта; она оборачивается и смотрит в битком набитую кабину. - Говард, - говорит она через головы, - я буду бороться. Можешь на меня рассчитывать.
- Великолепно, - говорит Говард, - это замечательно.
Двери лифта смыкаются; Говард прислоняется к металлической стенке, выглядя как человек, который больше не выглядывает кого-то или что-то. Двери снова открываются на пятом этаже; Говард проходит вперед и выходит из лифта на четко геометрическую площадку, ибо здесь высоко над землей пребывает Социология. Пребывает и все же в определенном смысле не пребывает, поскольку ни один социолог, серьезно интересующийся взаимодействиями людей, в данном случае не потерпел бы замысла Каакинена. От лифта под прямым углом друг к другу отходят четыре коридора, каждый точно такой же, как остальные три, каждый не предлагает ничего, кроме дверей, дающих или преграждающих доступ в аудитории или кабинеты преподавателей. В мире существуют здания с углами, изгибами, нишами, где расставлены сиденья или на стены повешены картины; Каакинен в чистоте своей отверг все эти деликатесы. В коридорах сидят многочисленные студенты, дожидаясь своих консультантов в этот первый день учебного года. Они сидят на выложенных плиткой полах коридоров, прислоняясь спиной к стене, подтянув колени к подбородку; их руки держат или расплескивают кофе в пластмассовых чашках, налитый из автомата возле лифта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85