он поднимается на лифте и складывает картонки в фургон. Он возвращается с пустой тележкой; он катит вторую тележку на автостоянку, а потом возвращается в магазин. Когда он вновь добирается до фургона, то не находит там Барбары. Он стоит возле фургона, ключи свисают с его пальца в пещере с низким потолком, безлюдной, среди сплошных бетонных простенков, неровных поверхностей, прямых углов воздуха и пространства, света и мрака. Он смотрит наружу через безоконный парапет на топографию города. Внизу - развороченные пустоты, где строятся скоростные шоссе и новые жилые кварталы; за ними встают скорлупы отелей, административных зданий, многоквартирных домов. Имеются два Водолейта: нереальный туристический город вокруг порта и нормандского замка с великолепными квартирами и дорогими барами, сувенирными лавочками и выкрашенными в розовый цвет особняками XVIII века; и реальный город с урбанистическими язвами и подновлением, социальными напряженностями, дискриминацией и битвами между домовладельцами и жильцами, где обитают Кэрки. С одной стороны он видит кварталы великолепных квартир, готовых к
заселению, но в основном пустующих, с превосходно оборудованными кухнями и коврами от стены до стены и балконами, ориентированными на горизонт; с другой стороны стоят башни муниципальных квартир, теоретически однотипных, заполненных, будто записная книжка инспектора социального обеспечения, разведенными женами, незамужними матерями, остающимися без присмотра детишками.
Это топография сознания; и его сознание выводит из этого социальный контраст, образ конфликта и оппозиции. Он смотрит сверху вниз на город; с его пальца свисают ключи; он заселяет хаос, упорядочивает беспорядок, ощущает напряжение и перемены.
Со стороны побережья в сторону Хитроу летит «Боинг-747»; грохот его двигателей раскатывается по пещерам автостоянки, эхом отражаясь от металла машин. В углу бетонного царства со скрипом раздвигаются двери лифта, кто-то выходит на гулкий пол. Это Барбара идет к нему в своем белом длинном дождевике; она несет две красные битком набитые сумки. Ее фигура - цветовой мазок, движущийся по серому цементу. Он смотрит, как она проходит протяженности света и тени. Она подходит к фургону и открывает заднюю дверцу; поверх картонных коробок она укладывает сумки с французскими хлебами и сырами.
- Хватит? - говорит она. - Конечно, будь их пять тысяч, ты мог бы умножить количество приглашенных.
Говард открывает дверцу водителя и садится за руль; он открывает другую дверцу, чтобы Барбара могла сесть на переднее сиденье. Она садится; она пристегивает ремень безопасности. Ее лицо в затененных местах очень темно. Он включает мотор, задним ходом выезжает со стоянки. Барбара говорит:
- Ты помнишь Розмари?
Говард спускается по винтовому пандусу с кодом из лампочек и стрелок; он говорит:
- Та, которая живет в коммуне?
- Она была в «Сейнсбериз», - говорит Барбара. Фургон спускается по пандусу, круто беря повороты.
- И ты пригласила ее на вечеринку, - говорит Говард.
- Да, - говорит Барбара, - я пригласила ее на вечеринку.
Теперь они на уровне земли; Говард поворачивает фургон к выезду, к яркому мокрому свету дня.
- Ты помнишь мальчика, с которым она жила? - спрашивает Барбара. - У него еще была татуировка на тыльной стороне ладони.
Через параллелограммы света и воздуха, света и мрака они движутся к светлой площади.
- По-моему, нет, - говорит Говард.
- Да помнишь же, - говорит Барбара. - Он был на одной нашей вечеринке перед самым летом.
- Ну и что он? - говорит он; перед ним опущенный красный шлагбаум.
- Он оставил записку для нее на столе, - говорит Барбара. - Потом прошел в сад, в старый сарай и удушил себя веревкой.
Говард высовывается в окно и отдает билет вместе с монетой вахтеру, который сидит напротив них и над ними в стеклянной будочке.
- Так-так, - говорит Говард. - Так-так. - Вахтер дает Говарду сдачу, красный шлагбаум перед ними поднимается. - Когда? - спрашивает Говард, включая скорость.
- Два дня назад, - говорит Барбара.
- Она очень расстроена? - спрашивает Говард.
- Она похудела, побледнела, и она плакала, - говорит Барбара.
Говард осторожно вливает фургон в транспортный поток часа пик.
- Ты расстроена? - спрашивает Говард.
- Да, - говорит Барбара. - Это меня расстроило. Поток застопоривается.
- Ты же совсем его не знала, - говорит Говард, поворачиваясь к ней.
- Все эта записка, - говорит Барбара.
Говард сидит за рулем, застряв в заторе, и смотрит на движущийся коллаж.
- И что в ней было? - спрашивает он.
- В ней написано только: «Это глупо».
- Вкус к лаконичности, - говорит Говард, - а причина? Ситуация с Розмари?
- Розмари говорит, что нет, - говорит Барбара. - Она говорит, что им было на редкость хорошо вместе.
- Я не в силах вообразить, чтобы кому-то было хорошо с Розмари, тем более на редкость, - говорит Говард.
Барбара смотрит прямо перед собой в ветровое стекло. Она говорит:
- Она говорит, что он видел во всем абсурд. Даже ощущение счастья считал абсурдом. И «глупо» относится к жизни вообще.
- Жизнь вовсе не глупа, - говорит Говард. - Она, возможно, чистый хаос, но она не глупа.
Барбара пристально смотрит на Говарда; она говорит:
- Тебе бы хотелось поставить его на место? Он же мертв. Фургон проползает несколько дюймов вперед. Он говорит:
- Никуда ставить его я не собирался. С ним происходило что-то свое.
- Он думал, что жизнь глупа, - говорит Барбара.
- Черт, Барбара, - говорит Говард, - тот факт, что он покончил с собой, не превращает его записку во вселенскую истину.
- Он написал это, - говорит Барбара, - а затем убил себя.
- Я это знаю, - говорит Говард, - такова была его точка зрения. Его экзистенциалистский выбор. Он не улавливал смысла в происходящем вокруг и потому счел происходящее глупым.
- Странно быть экзистенциалистом, - говорит Барбара, - когда тебя не существует.
- Именно факт прекращения нашего существования и предоставляет нам экзистенциалистский выбор, - говорит Говард, - таков изначальный смысл слова еще на латыни - существовать.
- Спасибо, - говорит Барбара, - спасибо за консультацию.
- В чем дело? - спрашивает Говард. - Ты позволила абсурдизму увлечь себя? А вон и регулировщик.
Затор расстопоривается. Говард отпускает сцепление. Барбара смотрит прямо перед собой сквозь ветровое стекло на движущиеся машины выше по склону. Через минуту она говорит:
- Это все?
- Что - все? - спрашивает Говард, продвигаясь вперед странными зигзагами, которые выведут его через все уличные полосы к их тощему и высокому дому.
- Все, что ты способен сказать, - говорит Барбара, - все, что ты способен подумать.
- А что ты хотела бы, чтобы я думал, чего я не думаю? - спрашивает Говард.
- Неужели тебя не беспокоит, что многие наши друзья чувствуют теперь то же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
заселению, но в основном пустующих, с превосходно оборудованными кухнями и коврами от стены до стены и балконами, ориентированными на горизонт; с другой стороны стоят башни муниципальных квартир, теоретически однотипных, заполненных, будто записная книжка инспектора социального обеспечения, разведенными женами, незамужними матерями, остающимися без присмотра детишками.
Это топография сознания; и его сознание выводит из этого социальный контраст, образ конфликта и оппозиции. Он смотрит сверху вниз на город; с его пальца свисают ключи; он заселяет хаос, упорядочивает беспорядок, ощущает напряжение и перемены.
Со стороны побережья в сторону Хитроу летит «Боинг-747»; грохот его двигателей раскатывается по пещерам автостоянки, эхом отражаясь от металла машин. В углу бетонного царства со скрипом раздвигаются двери лифта, кто-то выходит на гулкий пол. Это Барбара идет к нему в своем белом длинном дождевике; она несет две красные битком набитые сумки. Ее фигура - цветовой мазок, движущийся по серому цементу. Он смотрит, как она проходит протяженности света и тени. Она подходит к фургону и открывает заднюю дверцу; поверх картонных коробок она укладывает сумки с французскими хлебами и сырами.
- Хватит? - говорит она. - Конечно, будь их пять тысяч, ты мог бы умножить количество приглашенных.
Говард открывает дверцу водителя и садится за руль; он открывает другую дверцу, чтобы Барбара могла сесть на переднее сиденье. Она садится; она пристегивает ремень безопасности. Ее лицо в затененных местах очень темно. Он включает мотор, задним ходом выезжает со стоянки. Барбара говорит:
- Ты помнишь Розмари?
Говард спускается по винтовому пандусу с кодом из лампочек и стрелок; он говорит:
- Та, которая живет в коммуне?
- Она была в «Сейнсбериз», - говорит Барбара. Фургон спускается по пандусу, круто беря повороты.
- И ты пригласила ее на вечеринку, - говорит Говард.
- Да, - говорит Барбара, - я пригласила ее на вечеринку.
Теперь они на уровне земли; Говард поворачивает фургон к выезду, к яркому мокрому свету дня.
- Ты помнишь мальчика, с которым она жила? - спрашивает Барбара. - У него еще была татуировка на тыльной стороне ладони.
Через параллелограммы света и воздуха, света и мрака они движутся к светлой площади.
- По-моему, нет, - говорит Говард.
- Да помнишь же, - говорит Барбара. - Он был на одной нашей вечеринке перед самым летом.
- Ну и что он? - говорит он; перед ним опущенный красный шлагбаум.
- Он оставил записку для нее на столе, - говорит Барбара. - Потом прошел в сад, в старый сарай и удушил себя веревкой.
Говард высовывается в окно и отдает билет вместе с монетой вахтеру, который сидит напротив них и над ними в стеклянной будочке.
- Так-так, - говорит Говард. - Так-так. - Вахтер дает Говарду сдачу, красный шлагбаум перед ними поднимается. - Когда? - спрашивает Говард, включая скорость.
- Два дня назад, - говорит Барбара.
- Она очень расстроена? - спрашивает Говард.
- Она похудела, побледнела, и она плакала, - говорит Барбара.
Говард осторожно вливает фургон в транспортный поток часа пик.
- Ты расстроена? - спрашивает Говард.
- Да, - говорит Барбара. - Это меня расстроило. Поток застопоривается.
- Ты же совсем его не знала, - говорит Говард, поворачиваясь к ней.
- Все эта записка, - говорит Барбара.
Говард сидит за рулем, застряв в заторе, и смотрит на движущийся коллаж.
- И что в ней было? - спрашивает он.
- В ней написано только: «Это глупо».
- Вкус к лаконичности, - говорит Говард, - а причина? Ситуация с Розмари?
- Розмари говорит, что нет, - говорит Барбара. - Она говорит, что им было на редкость хорошо вместе.
- Я не в силах вообразить, чтобы кому-то было хорошо с Розмари, тем более на редкость, - говорит Говард.
Барбара смотрит прямо перед собой в ветровое стекло. Она говорит:
- Она говорит, что он видел во всем абсурд. Даже ощущение счастья считал абсурдом. И «глупо» относится к жизни вообще.
- Жизнь вовсе не глупа, - говорит Говард. - Она, возможно, чистый хаос, но она не глупа.
Барбара пристально смотрит на Говарда; она говорит:
- Тебе бы хотелось поставить его на место? Он же мертв. Фургон проползает несколько дюймов вперед. Он говорит:
- Никуда ставить его я не собирался. С ним происходило что-то свое.
- Он думал, что жизнь глупа, - говорит Барбара.
- Черт, Барбара, - говорит Говард, - тот факт, что он покончил с собой, не превращает его записку во вселенскую истину.
- Он написал это, - говорит Барбара, - а затем убил себя.
- Я это знаю, - говорит Говард, - такова была его точка зрения. Его экзистенциалистский выбор. Он не улавливал смысла в происходящем вокруг и потому счел происходящее глупым.
- Странно быть экзистенциалистом, - говорит Барбара, - когда тебя не существует.
- Именно факт прекращения нашего существования и предоставляет нам экзистенциалистский выбор, - говорит Говард, - таков изначальный смысл слова еще на латыни - существовать.
- Спасибо, - говорит Барбара, - спасибо за консультацию.
- В чем дело? - спрашивает Говард. - Ты позволила абсурдизму увлечь себя? А вон и регулировщик.
Затор расстопоривается. Говард отпускает сцепление. Барбара смотрит прямо перед собой сквозь ветровое стекло на движущиеся машины выше по склону. Через минуту она говорит:
- Это все?
- Что - все? - спрашивает Говард, продвигаясь вперед странными зигзагами, которые выведут его через все уличные полосы к их тощему и высокому дому.
- Все, что ты способен сказать, - говорит Барбара, - все, что ты способен подумать.
- А что ты хотела бы, чтобы я думал, чего я не думаю? - спрашивает Говард.
- Неужели тебя не беспокоит, что многие наши друзья чувствуют теперь то же?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85